***
С появлением ночи погода меняется до неузнаваемости. Ранее морозный ветер больше не кажется просто холодным, скорее безжалостно ледяным и пронзающим до самых костей. Покрасневшие щёки постепенно забывают о зябкости и колкости только потому, что кожа каменеет и становится нечувствительной. А вот рукам ещё удаётся получать тепло при сокращении расстояния от огня. Я тянусь ладонями ближе к костру, параллельно вслушиваясь в разговоры парней. Чимин и Хосок не прекращают трещать о завтрашнем дне, в который мы покинем лагерь, являющийся просто райским местом по сравнению с тем, куда мы отправимся. — Чон, а ты нам что скажешь? Что нас ждёт? — вдруг дёргает меня за плечо Чимин, заставив изогнуть бровь от достаточно весёлого тона заданных вопросов. — Да, ты же уже был там. Говорят, чем больше убьёшь, тем больше уважения к солдату проявят, а после, глядишь, медаль влепят за силушку богатырскую, — встревает Хосок, почему-то улыбаясь своим мыслям. — Рассказать, что там творится? — с ядовитой иронией спрашиваю, поворачиваюсь полностью к ребятам и одариваю их суровым взглядом, останавливаясь на Чимине. — Ты крепкий и выносливый. — Да, ты всегда это говорил мне, — тут же обрывает меня он. — А теперь представь, что ты лежишь под парочкой увесистых трупов, придавивших тебя после падения на землю, лежишь и истекаешь кровью от пули, которая, несомненно, в тебя попадёт на фронте. Около тебя будет пробегать куча солдат, которым дела нет, что рядом ещё дышащее тело. Ну так как ты применишь свою крепкость и выносливость в этой ситуации? Упадёшь — больше не встанешь, — уверенно произношу я, вводя парня в ступор. — Да не гони, — махнул рукой Хосок, подбадривающе похлопав по плечу друга. — Мы там солдатами будем, а не теми, которые просиживают свои пятые точки у костра с кружкой горячего чая, чтоб его. — Ах да, ты же у нас ловкач, Чон, — ухмыляюсь я, нарочито протянув фамилию парня. — И друга спасёшь, и себя убережёшь, да ещё и кучу врагов перестреляешь. Вот только я посмотрю, как дрожать будут твои руки, когда прицелишься в такого же по возрасту парня; как заляжешь в окопе, боясь высунуть голову наружу. Ты станешь жалким трусом, Чон Хосок, а твоя мама, которую ты будешь звать всё это время, возможно не увидит тебя больше, — высказываюсь, чувствуя себя опытным придурком, не выдержавшим трепни о хорошем времяпровождении на фронте, где героем становятся только выжившие. Молча поворачиваюсь обратно к костру, слыша за спиной недовольное шипение. Да, видимо разогнался я с нотациями, но что поделаешь, уж очень хотелось снять эти довольные маски с лиц, показывая ту реальность, которая их ждёт. — О, Юнги, а ты хочешь послушать великого прорицателя Чонгука? — громким басом спрашивает Чимин у только что прибывшего парня, почёсывающего свою макушку. Небось только проснулся, любимец Морфея. — Чон, что с ними не так, а? — зевая, друг присаживается рядом со мной, пропуская мимо ушей подколы ребят. — Услышали о будущем, так теперь смириться не могут, — поясняю я, продолжая смотреть на огонь. — И хватит дрыхнуть, Юнги, там ты себе не позволишь такого, поэтому начинай привыкать прямо сейчас. — Ты о чём? — не понимает он, видимо ещё полностью не осознавая происходящего. — О, давай, расскажи, какое будущее ожидает Юнги, — встревает Хосок, вынудив его вопросительно посмотреть на меня. — О чём они, Чон? — О фронте, — отвечает вместо меня Чимин, ядовито вытягивая слова. Юнги резко поднимается на ноги, с некой злобой осматривая то меня, то парней за спиной. Стиснув кулаки, говорит что-то вроде «задолбали говорить об этой войне» и уходит, оставив всех с растерянными лицами. А я знаю, что он имеет ввиду, ведь постоянно слышу просьбы не упоминать в разговоре завтрашний день, с наступлением которого начнётся то, чего он боится больше всего — потерять жизнь и оставить свою девушку одну, не сдержав обещание, давшее последней совместной ночью. Понимаю, что Юнги не нуждается в утешении, поэтому не иду за ним следом. Пусть проветрит свои мозги этой ночью, а завтра соберётся с мыслями и, наконец, перестанет ныть. Увидит он ещё свою Херин, уж постараюсь сделать для этого всё возможное, но не возьмусь ничего обещать. Кто знает, смогу ли я сам выбраться из этой ямы живым? Смогу ли уберечь тех, за которых поручился? Кстати, об одном из них… Окончательно околев, решаю больше не сидеть на холоде и отправиться туда, где согреюсь. Ну, по крайней мере надеюсь, что хоть не прогонят. Стою напротив палатки обиженной девушки, долго не решаясь заходить внутрь, но, собрав свою волю в кулак, всё же просовываю в неё свою макушку. Как бы глупо сейчас ни выглядел мой визит, я должен сегодня остаться с ней. — Что ты здесь делаешь? — задаёт стальным голосом вопрос она, зарываясь носом в плед. Дрожит и стучит зубами от холода, блестящими при свете керосиновой лампы глазами осматривая меня. — Холодно сегодня, правда? — пропуская её вопрос, снимаю обувь, отбрасывая за пределы палатки, и по-хозяйски располагаюсь рядом с девушкой, усаживаясь в позе лотоса. — Моё тело горячее, так что можешь греться. — Что ты несёшь? — тут же огрызается она, толкнув меня в плечо. — Зачем пришёл сюда? — Тебе честно признаться? — склоняю голову набок, замечая, как Нари меняется в лице. И что за мысли в голове этого глупого создания? — Не иди завтра с нами, Нари, я по-хорошему тебя прошу, — серьёзничаю, приближаясь к ней и ухватываясь двумя пальцами за дрожащий подбородок. — Убери свои руки. — Ты меня слышишь? Оставайся здесь и не суй свой нос не в своё дело! Там тебе не место, дура. Когда же ты это наконец поймёшь?! — ранее старался спокойно и доходчиво ей объяснить, но видимо не судьба мне быть уравновешенным. — Задолбал со своими нотациями. Кто ты такой, чтобы указывать мне? Я пойду туда, понятно тебе! — кричит девушка, сбрасывая мою руку, а я только злюсь от её упрямства. — Младший лейтенант, уходи отсюда! Стискиваю кулаки и ищу в себе точку спокойствия. Получается только тогда, когда признаю первый план неудавшимся и берусь за другой, тот, который не хочется использовать в подобной ситуации. Да простит меня Господь. — Только утром, — говорю неуверенно я. — Что? — не понимает Нари, подняв раздражённый взгляд на меня. — Я согрею тебя этой ночью, — вмиг подрываюсь, оказавшись на мизерном расстоянии от её лица, а после, долго не раздумывая, целую, причём быстро, коротко и много. Как полный болван осыпаю губы, щёки, подбородок поцелуями, затыкая её невнятную болтовню. Наверное, злится пуще прежнего. И пусть, я тоже сейчас недоволен своим поведением. Хватаюсь за руку, уберегая себя от удара в грудь, и завожу над головой, наваливаясь всем телом на девушку. Прекращаю спешить, переходя на медленные, более глубокие поцелуи, а она начинает поддаваться мне. Впускает. Слишком быстро впускает. И я совру, если скажу, что не ждал ответа. Уже давно понял, что Нари не так просто смотрит на меня каждый день. Ни на кого так долго и откровенно, как на меня. Правильно, не стоит глазеть на других, я не позволю. Покидаю реальность и теряю голову, утопая в поцелуях Нари. Проскользнув холодными пальцами под рубашку, греюсь о тёплое тонкое тело, вызывая дрожь, а когда случайно касаюсь груди, тут же убираю руку, боясь спугнуть девушку. Знаю, мои успокаивающие поцелуи не сотрут воспоминания из её головы и не заставят поддаться мужчине, чей пол совпадает с теми подонками, чуть не сломавшими ей жизнь. И как доказать Нари, что я никогда с ней так не поступлю? — Не бойся меня, пожалуйста, — на несколько секунд отстранившись, шёпотом прошу я. — Всё хорошо, слышишь? Я просто… — как назло никакие слова не приходят на ум. Чёрт, уже дар речи теряю. — Просто обниму и согрею, хоть и хочу намного больше, — убираю её волосы с лица, открывая вид на эти блестящие глаза, отдающие тревогой, но в то же время некой нежностью. — А хочешь, могу уйти? — Останься, — робко произносит она, коснувшись ладонью моей щеки. — Не уходи, Чонгук, — тянется вверх и обнимает двумя руками шею, приближаясь. Целует, а я смотрю и не верю; тянет на себя, обхватывая ногами бёдра, и заставляет расслабиться и больше не скрывать своё возбуждение. Знаю, Нари чувствует его, поэтому, надеюсь, не даст сойти с ума сегодня, оставив без желаемого. Да, хочу, желаю и сгораю от одного только касания. Отбросив все недавние сомнения, резко меняю положение, оказываюсь сверху и, отвлекая поцелуями, расстёгиваю пуговицы на её рубашке. Я не хочу смотреть на увечье на бледной коже, боюсь разозлиться, поэтому просто аккуратно глажу живот, выступающие рёбра и плавно перехожу к груди. Сжимаю в своих ладонях, а после опускаюсь к ним губами и одариваю короткими поцелуями. Девушка выгибается в ответ ласкам, томно мыча, и пытается стянуть китель с моих плеч, желая почувствовать телом то тепло, которое я обещал. Помогаю ей справиться с нелёгкой задачей и прощаюсь со всей своей верхней одеждой сам, а после снова припадаю к губам Нари. Всё глубже и глубже проникаю языком, завлекая в самый развязный и страстный поцелуй. Такая вкусная. — Хочу тебя… безумно хочу, — шепчу в губы, немедля справляясь с освобождением нижней части её одежды и, приподнявшись на коленки, расстёгиваю свои брюки и попутно наблюдаю за ней. Девушка кусает нижнюю губу, рассматривая моё тело, а когда я падаю на неё, шумно вздыхает, жалуясь на то, что ей не хватает воздуха. Ещё несколькими минутами назад дрожала от холода, а теперь просишь дать воздуха? Нет, прости, я задохнусь сегодня вместе с тобой. Чёрт, так стонешь, словно я в тебе уже полночи. Будь потише, пожалуйста, иначе придётся искать оправдания для солдат, проходивших мимо твоей палатки. Мои два медленных толчка не могли принести столько наслаждения, как показывает твоё лицо, поэтому прекрати притворяться, маленькая врунишка, пока я не слетел с катушек и не показал тебе, как сильно скучал по женскому телу. Не прекращаешь возбуждать меня своими стонами, отчего набираю темп, больше не боясь сделать тебе больно. Мазохистка. Потом не говори, что я был груб с тобой. Ты сама этого хотела…***
Приглушённый грохот разрывающего снаряда отдалённо слышится в нескольких милях от лагеря, временно послужившего нашим пристанищем. Я лежу и вслушиваюсь в эти звуки, поглаживая волосы засыпающей на груди девушки. Тёплая, прирученная, обнимает меня, погружаясь в сладкий сон, в котором забудется и останется до того момента, пока я не исчезну. Мечтаю, чтобы они всегда оставались цветными, и хочу ещё хоть раз узреть эту нежную улыбку на её лице. Чёрт, такая красивая. — Ты спишь? — спустя недолгое время спрашиваю, надеясь, что в ответ ничего не услышу. Молчание. Благодарю Всевышнего за твоё молчание, Нари. Аккуратно перемещаю голову девушки на небольшую подушку, боясь сделать лишнее движение и, укутав плотнее тело, дабы не замёрзла, отстраняюсь. Тянусь к брюкам, точнее к глубокому левому карману в них, из которого вытягиваю наручники, украденные днём у одного из старейшин. Да, чувствую себя уродом последним, выслушавшим несколькими часами ранее от неё слова доверия в свой адрес, но всё равно делаю то, ради чего вообще посмел прийти этой ночью к девушке. Цепляю одно металлическое кольцо на её запястье, а другое прикрепляю к каркасу палатки. Отпустят, когда наша рота солдат покинет пределы лагеря на расстоянии не меньше десяти километров. Постовым будет плевать на её ругань и проклятия в мою сторону, они знают, что головой отвечают за оставленную мной девушку. С грустью и сожалением в глазах осмотрев сотворённую картину, опускаюсь к губам Нари и, мягко поцеловав, отстраняюсь, запоминая довольное лицо, с которым она сейчас спит. — Я так хочу услышать твою ругань, хочу получить от тебя пощёчину, а может и две, три… да сколько угодно, лишь бы почувствовать. Прости, что приходится спасать тебя таким образом, и спасибо за эту ночь. Воспоминания о ней помогут продержаться мне в холодном окопе немного дольше.