War time/Время войны

      Сфокусированный взгляд, подступающая к вискам влага, зябкие пальцы рук, что сжимают рукоятку ножа, вскоре летящего в ствол дерева. Это семьдесят пятый бросок за сегодня, который снова не попадает в нужное место. Девушка словно изнемогает себя, чтобы к вечеру забиться в своей палатке и поддаться быстрому сну. Она не хочет снова душить себя злобой из-за поступка парня, которому доверилась, и в то же время не хочет думать по ночам о нём и молить Бога о его возвращении.       Несколько громких рыков после очередного непопадания, и она прижимается лбом к колючей коре, делая тяжёлые вздохи. Освобождает волосы из тугого хвоста и пускает их на плечи, давая возможность проветрить голову в прямом смысле. Чёрные локоны спутывает ветер, качая волоски из стороны в сторону. Морозно, холодно и так одиноко сейчас девушке. Досада и обида мучают, как щекочет красные щёки ветер. Касался ли он и его щёк? Обветривал ли тонкие губы, ещё принимающие воздух? Разносил ли тёмные волосы и помогал подняться с холодной земли? — Снег, — шепчет Нари, поднимая голову в серо-голубое небо и замечая, как редкие, совсем крохотные хлопья опускаются на землю. Это первый снег в этом году, не приносящий никакой радости и мыслей о Рождестве, когда мигают разноцветные огоньки в городе и съезжаются люди из небольших населённых пунктов, чтобы прогуляться по сияющим улицам, окутанным теплом предстоящих праздников.       Девушка ловит ладонью пару крохотных снежинок и с жалостью смотрит, как те быстро тают. Как же они напоминают живых людей, которые так легко и бессмысленно теряют свои жизни. Уже который день она просит Всевышнего, чтобы этой снежинкой не оказался Чонгук. Нари теперь уже и не знает, чего хочет больше: посмотреть в чёрные, как ночная речная вода глаза, коснуться небольшого шрама на левой щеке, крепко обнять и сказать, как сильно скучала, или же поддаться истерике и напасть на человека, так бессовестно обманувшего её, а после убежать, лишь бы только не встречать его снова и поддаться искушению оказаться в его тёплых руках. Второе с каждым днём становится всё прозрачнее, а сама обида заменяется мучительным ожиданием. — Лейтенант Сон, встречайте гостей, — говорит запыхавшийся от долгого поиска один из постовых, выводя девушку из долгого раздумья. Оставшимся солдатам уже явно поднадоело каждый день искать её и следить за действиями, ибо по просьбе младшего лейтенанта Чона, да и просто друга им положено было заботиться о ней и не выпускать дальше километра от лагеря. Но как здесь уследить, если та, рыкнув о ненависти к мужскому полу, постоянно убегает и грозится заколоть своим ножом любого, кто осмелиться пойти следом? — Сами встречайте своих гостей, — едко отвечает она, собирая ножи с земли. — Лейтенант, прекратите вести себя, как ребёнок. Приехали врачи по приказу полковника Чхве, что связался с нами. Говорит, что пострадавших на счету много, поэтому к нам дополнительно прибыли специалисты из базы, среди которых даже девушки имеются.       Нари поднимает голову, когда слышит о ситуации на фронте. Сжимает края формы и неслышно вздыхает, убавляя процент надежды на возвращение той роты, к которой успела привыкнуть. — Девушек? Но ведь их сюда не берут, — переспрашивает она, вспоминая основной регламент. — Даже в этом лагере опасно. — Никто не знает, Сон Нари, — на выдохе отвечает парень, разворачиваясь и неспешно скрываясь из зоны видимости.       Простояв на своём месте ещё несколько минут, брюнетка всё же решает отправиться в лагерь. На душе тоскливо и тяжестно от мысли, что когда-нибудь может увидеть на одной из кушеток, заправленной пока ещё белой тканью, израненное тело младшего лейтенанта, а что ещё хуже — не увидеть его вообще. Так страшно и боязно слышать о гибели молодых солдат и числе пострадавших, среди которых может или уже оказался он, такой серьёзный и мужественный, но в то же время робкий и падкий на защиту друзей. Нари знает, что, упав бы на землю тот самый Мин Юнги, Чонгук может ринуться следом и подставить свою спину под подошву тяжёлых ботинок. Знает, что, вгоняя пулю в грудь врага, он ведёт счёт трупам в уме, мысленно коря себя за очередную оборванную жизнь.       Девушка осматривает прибывших специалистов, узнавая в одном из них ту самую девушку, что изначально выделялась своим дружелюбием и заботой о солдатах. Шатенка даже сейчас приветливо всем улыбалась, хоть в душе-то осознавала, куда загнала её жизнь.       Может, не так страшно чутко спать и шугаться от каждого шороха, считать дни до встречи с ранеными, а после отдавать все усилия, чтобы продлить их жизни. Херин молода и неопытна, но уже готова к страшным кровавым картинам, которые предстоит увидеть. Новость о поездке к прифронтовой зоне ничуть не подкосила её, наоборот девушке хотелось отправиться туда, где будет ближе к любимому.       Она никогда не забудет того обещания, что они дали друг другу с Юнги в военной академии, не забудет, с какой робостью и нежностью начинались отношения двух противоположностей; будет вспоминать снова и снова, как неправильно поставила укол на бедном парне из военного факультета, провинившегося за разбитое окно одной из аудитории и за это предоставляемого жестоким куратором в качестве подопытного будущим медикам. Но, не смотря на всё это, пострадавший уже на следующий день стоял у ворот академии с веником в руках и дожидался бездарной девушки. Да, именно с веником, хозяйственным, которым обычно полы дома подметают, только голубой лентой обвязанный. Юнги тогда сказал, что девушкам место на кухне, а не стоять с иголкой над ранеными солдатами.       Не знал, что в будущем та, кого сравнивал с целой вселенной, дарящей улыбку и первые настоящие чувства, станет единственной ниточкой, за которую зубами будет цепляться, уворачиваясь от пуль и падая на холодную сырую землю… — Здесь холодно, поэтому говорю сразу, натягивайте на ноги пять пар носков и плотнее укутывайтесь в одеяло, — просвещает Нари специалистов, призывая расположиться в пустующем шатре полковника, где мест, как для них, так и для всех привезённых препаратов хватит.       По лагерю особо никто не захотел гулять, поэтому все время прибывшие ребята отдавали на распаковку вещей и обновление знаний с помощью прихваченной с собой медицинской литературы. Херин же, дождавшись, пока все пойдут ужинать, решила подойти к девушке, чьё лицо тоже вспомнила. Хотя, здесь скорее в памяти всплывали бойкий характер и война, что затеяла с младшим лейтенантом. Теперь и не скажешь вовсе, что эта девушка когда-то всеми силами рвалась ближе к фронту. — Не взяли? — как-то слишком легко и непринуждённо спрашивает Херин, присаживаясь рядом у костра. — Что? — не понимает Нари, бросая на неё вопросительный взгляд. — Вас сюда не языком трепать позвали. — Не взяли, спрашиваю, на фронт? — продолжает она, не замечая строгого взгляда напротив. — Вот и правильно, что не взяли. Женщин ценить нужно, а не по полю гонять.       Нари смотрит на девушку, уже готовясь подняться и уйти, лишь бы не слушать её болтовни, но на последней фразе бросает эту идею и почему-то сама дёргает уголком губ. Не улыбается, скорее, немного расслабляется, слыша за последнее время что-то другое, то, что отвлекает от гнетущих мыслей. В девушке, сидящей рядом, есть тот огонь, что не хватает каждому в этом лагере, и пусть душа давно изранила себя слезами и терзанием за любимого, но луч надежды всё ещё не угасает в её карих глазах.

***

      Первые лучи восходящего солнца пробились сквозь густые тучи. Довольно странно, но это подняло мне настроение. Мы двигались без остановки несколько часов. Израненные, с потухшими взглядами и воспоминаниями о совсем молодых ребятах, которым продолжить путь вместе с нами было не суждено. Это казалось нормальным для войны, но чем-то выбивающим из колеи для тех, кто был в неё вовлечён. — Долго ещё? — Юнги повернулся ко мне лицом.       Обеспокоенность, страх, чувство вины — всё это можно было прочесть в его глазах, но я не пытался этого сделать. Сам испытывал то же самое, и хоть эта война — не первый для меня опыт, идти навстречу своей гибели становилось всё сложнее. Наверное, тогда я был слишком молод и глуп, чтобы думать о причинах развязавшейся катастрофы, сейчас же стал слишком взрослым, чтобы об этом говорить вслух. Всё равно ничего не изменится. Даже начинаешь задумываться, что такова судьба — быть подстреленным или попасть под отдачу очередного снаряда. — Судя по местности, не больше получаса, — оглядываю окружающий нашу потрёпанную роту пейзаж.       Некогда зелёная трава сейчас стала лишь подобием, скрываясь под массой земли, что была вырыта очередными воронками от бомб, а местами и вовсе скрывалась под телами погибших. Хоронить успевали не всех, а новые жертвы всё поступали, вот и бросали своих друзей, родных или совсем незнакомых, но близких по духу солдат, прямо на месте боя, отступая куда-то к горизонту.       Там, где уже взошло яркое солнце, можно было увидеть, как яркие вспышки, словно салют, прорезали серое от туч небо. Это и был дальний рубеж обороны, что сдерживал вражеские войска от вступления в город Пхеньян. Получалось с трудом, да и сил не хватало катастрофически, поэтому сейчас, вместо того, чтобы воевать на своей небольшой территории, мы двигались на помощь другому батальону. Делали это не по собственной воле, но, как я уже успел заметить, большинству солдат нет разницы, на какой именно части страны оставить своё остывающее тело. Да, мы готовились к смерти, и, это, пожалуй, давало преимущество. — Знаешь, Чон, я ведь мог умереть сегодня, — Юнги тихо заговорил, до сих пор пряча дрожащие руки в карманы.       Мы шли уже достаточно долго, чудом избежав продолжения ночной бойни. Просто Северные в какой-то момент отступили, давая возможность нашей роте продолжить путь, и, когда капитан убедился, что всё чисто, мы двинулись в дорогу снова. На ходу залечивали раны и подсчитывали погибших, чьи тела похоронить нам возможности так и не предвиделось. — Мы все могли, — пожимаю плечами и морщусь от боли в предплечье. — Нет, ты не понимаешь, он меня уже на прицеле держал, — вздыхает и опускает голову он. — Стоял всего в метре, а потом, когда из кармана вытащил вместе с документами фотографию Херин, опустил винтовку. — Северный? — едва слышно уточняю. — Он отпустил меня, Чонгук. Дал возможность уйти невредимым, — Юнги вновь поднимает глаза, и в них я вижу непонимание.       Этот поступок удивляет, но в то же время заставляет задуматься. Северные ведь тоже люди. Тоже корейцы. У них есть семьи, и повседневная жизнь мало чем отличается от нашей. Ещё меньше различий между нами в том, что убивать своих сородичей они идут по приказу. Совсем как мы. Стреляют в молодых солдат, и мы делаем также. Глупая война, ошибки и странности которой стоят жизней тысяч ни в чём не повинных людей. — Когда-нибудь ты вернёшь этот долг, — стараюсь утешить друга.       Мы продолжаем путь уже в тишине, ведь каждый сейчас думает о своём. Спустя несколько километров уже можно расслышать звуки бомбёжек и перестрелок. В воздухе иногда проносятся самолёты и беспилотники, а капитан, недовольно нахмурившись, приказывает держать строй и не высовываться. Кажется, на месте…

***

      Наше представление о рубеже обороны разрушилось в ту же самую минуту, когда вместо встречи с главнокомандующим нам впихнули в руки боеприпасы и расположили на основных огневых точках. Повсюду раздавались выстрелы, крики людей и приказы командиров, но единственное, что я слышал в тот момент, было биение моего собственного сердца и едва различимый шёпот Юнги справа. Он находился в нескольких метрах от меня, вместе с Чимином выслушивая наставления одного из служивших здесь солдат. Меня от подобного освободили в силу уже имеющегося опыта, потому, перекинув через плечо винтовку, подползаю поближе и замираю в удобном для себя положении.       Выслеживаю цель, после очередного выстрела переходя к новой. И так по кругу. Я не смотрел по сторонам, лишь изредка оглядывался, чтобы убедиться в сохранности своих друзей. Хотелось, чтобы это поскорее закончилось, но именно эти мысли были моей ошибкой. В таких местах как это, что наполнено ненавистью, предательством, угасающей надеждой, нет строгих рамок и правил. Войну разграничить на территории нельзя, и, представляя оборонительную линию Пхеньяна действительно полоской земли, на которой одна страна сражается с другой, мы все глубоко ошибались.       Очереди автоматов, грохоты бомб и крики солдат распространялись на несколько километров по периметру, и уследить за всем этим мы были просто не в силу. Не могли даже увидеть тех, к кому пришли на помощь. То ли их осталось так мало, то ли из-за всё время наступающего врага. Положив палец на курок, делаю глубокий вдох и прицеливаюсь. Убил командира — считай всю роту положил. В этом месте их было слишком много, поэтому даже часть солдат мы остановить были не в силах. Просто создавали видимость превосходства, в глубине души понимая, что шансы выиграть эту войну у обеих сторон равны. — Чонгук, мать твою, ты что творишь?! — рядом со мной появился Юнги.       Схватил за плечо, когда я навёл прицел на приближающегося рядового. Он обходил стороной основную часть стрельбища, потому был почти незаметен. Случайно попался мне на глаза. — Отстань, — отмахиваюсь, спуская крючок.       Доля секунды, и парень лежит на холодной земле, а на лице в районе лба аккуратно выступает тонкая струйка крови. Мин резко отходит от меня, не сводя тяжёлого взгляда. Смотрит то на меня, то на убитого Северного, и, чуть открыв рот, словно пытался что-то сказать, опускает руки. — Он ведь ещё мальчишка, Чонгук. Совсем ребёнок, — Юнги возвращается на свою позицию и больше ни слова не произносит в мой адрес.       Чимин замечает это и, улучив момент во время небольшого затишья, перебирается на мой участок, усаживаясь рядом на сырую землю и временами поглядывая в сторону противника. Не смотрю на него, опуская взгляд куда-то вниз и рукой изо всех сил удерживая винтовку. Словно она могла спасти меня от разочарования друга. Дурак… Я убил того паренька. Нажал на курок, даже не задумываясь, но лишь по той простой причине, что в любой момент он мог выстрелить в меня или находящихся рядом людей.       Он был молод и, как сказал Юнги «совсем ребёнок», но пройдя тяжёлый путь войны я понял, что именно таким детям спустить курок легче всего. С ранних лет они воспитывают в себе ненависть, обучаясь ей на войне, потому, когда приходит время, на поле боя не щадят никого. Те же, кто, как мой друг, ведутся на ранний возраст, вскоре после встречи с такими солдатами оказываются в чёрных списках — сводках, в которых ведутся списки убитых солдат. — Он отойдёт, — Чимин дружески хлопает меня по плечу. — Я знаю, Чимин, — натянуто улыбаюсь, хоть в голове понимая обратное.       Пак возвращается на своё место, бросив пару слов Юнги. Отворачиваюсь от ребят, вновь принимая исходную позицию. Расслабляться нет времени, ведь врагов становится всё больше. В тот самый момент, когда я прицеливаюсь, совсем рядом раздаётся грохот такой силы, что сомнений в близости взрыва не остаётся. Громкие крики, и я словно в замедленной съёмке наблюдаю за тем, как на землю падают Юнги и Чимин, в этот момент находящиеся от меня дальше, чем обычно. — Блять! — бросаюсь к ним, не замечая продолжающейся перестрелки.       Парни лежат под грудой земли, приваленные ещё одним телом. Стаскиваю какого-то солдата, ведь, судя по крови, сочащейся из глаз и ушей, ему помочь уже нельзя. Юнги нервно подрагивает, но дышит, и это уже облегчает душу. Чимин же словно кукла даже не шевелится. Пока Мин пытается подняться, отряхиваясь, переворачиваю тело друга, хлопая его по щекам. Пока придерживаю его голову, замечаю на затылке кровь. — Эй, Чимин, не вздумай умирать! Ты слышишь?! — Юнги со стоном открыл глаза, осматриваясь по сторонам. Увидел друга в отключке и тут же принялся тормошить его.       Сам едва держался, но всё же старался терпеть боль и не обращать внимания на шум в ушах. Пару раз ударил Чимина по бледным щекам, но результата не было. Я медленно опустил руки и потупил взгляд, больше не слыша ничего кроме собственного дыхания и едва ли не плача Юнги. Он боялся потерять друга, тем более когда тот был совсем рядом, всего в метре от него самого. — Чёрт, — тихо ругнулся Чимин и приоткрыл глаза. Постарался приподняться, но вышло плохо, поэтому я чуть ощутимо удержал его за плечо, кивая головой в знак отрицания. Пока парень пытается понять, что произошло, я провожу пальцами по его волосам, на руке замечая кровавые разводы вперемешку с грязью. — Кровь, — оповещаю едва слышно.       Чимин удивляется, а после повторяет мой жест. Несколько секунд молчит, разглядывая испачканную в красную жидкость руку, и лишь чуть позже, несколько раз протерев волосы и позволив Юнги осмотреть место повреждения, понимает причины её возникновения. Рядом лежит раненный парень, и постепенно становится ясно, кому принадлежит кровь, которую мы приняли за признак травмы Пака. — Не моя, — Пак показательно потирает руку о форму, расплывшись в широкой улыбке облегчения.       Юнги, громко выпустив из лёгких весь воздух, садится на землю, закрывая лицо руками, а я, поддавшись эмоциям, сжимаю в объятиях чудом уцелевшего парня. Сегодня мы обошлись без потерь со стороны друзей и близких людей, но это лишь один из сотен дней, что нам доведётся провести, сражаясь за Родину и свои жизни.