Бульвар

Зейн докурил сигарету и выбросил её прямо на асфальт, не находя в себе сил, чтобы подойти к урне. Было уже заметно холодно не только ночью и утром, но и даже днем, и у Малика все больше чесалось в глотке и слезились глаза — приходилось все чаще прикладываться к разведенному в термосе жаропонижающему средству, которое Луи заботливо принес для него из дома и велел все время носить с собой, на случай, если Зейн вдруг почувствует ухудшения в самочувствии. Конечно, это не могло стопроцентно помочь, но хотя бы помогало стабильно держаться на бульваре. Ступеньки, служившие для них пристанищем, отсырели и покрылись изморозью, и теперь присесть не получалось, чтобы хоть немного передохнуть, равно как и прислониться к какому-нибудь промерзшему столбу. Впрочем, Зейн теперь и не отдыхал вовсе. Если раньше он гулял по бульвару туда-сюда, дожидаясь, пока его снимут, то теперь он бросался почти на каждого клиента, опережая своих коллег, и Луи не отставал. Шел уже второй месяц, и Люк заметно поправлялся на радость практически всем обитателям бульвара: почти все знали его давно, ведь он был одним из первых ребят на бульваре Уинстона и работал чуть ли не с самого детства. Он давал им надежду, как будто не лечился от наркозависимости, а шагал в новый дивный мир, вдохновляя и воодушевляя ребят. Некоторые из них тоже плотно сидели на наркотиках, пусть и не делали отсосы за пакет травы, и Люк, который на предложение Зейна и Луи еле слышно ответил: «да», послужил для них тем самым примером, в котором они все нуждались. С того момента, он не сворачивал с намеченного пути, пытаясь поправить свою жизнь всеми доступными способами. Наверное, в глубине души он и сам хотел слезть с наркотиков, раз делал такие успехи и постоянно благодарил ребят, когда они приходили его навещать. В клинике сказали, что впервые видят такое рвение. Томлинсон и Малик сразу оплатили программу детоксикации, и она была особенно болезненна для Люка, который чуть не сошел с ума, натягивая ремни, которыми его пристегивали к койке, как и для Луи, который хоть и переживал за Хеммингса, еще и сильно болел за с трудом накопленные средства. Сразу за этим они смогли оплатить еще две программы, не без внезапной помощи Майкла и Коннора, которые и глазом не моргнули, отдавая свои деньги на лечение друга и коллеги по работе. Джош, тоже не колеблясь, отдал им все свои весьма скромные сбережения на третий этап лечения, но этого все равно не хватило — оставалось еще доплатить постреабилитационную поддержку, которая состояла из групповой терапии в той же самой клинике, которая могла обеспечить ему присмотр, и Хеммингс мог вернуться на бульвар, чтобы продолжить работу. Возможно, все было бы намного проще, если бы не нужно было отдавать деньги Бэну за то, что Люк не мог работать, хотя все еще числился в проститутках, торгующих телом именно на его бульваре. Уинстон был настоящей паскудой и с каждым днем драл с них все больше денег, заставляя работать, практически, на износ. Майкл чуть снова не слег с воспалением легких — благо, кто-то подсобил довольно теплой курткой, которую Клиффорд выбрасывал в кусты, стоило Бену прийти за деньгами и проверить, работают ли они. И хотя некоторые ребята помогали, как могли, Зейн все равно заметно осунулся, его глаза впали и «товарный вид» стал на порядок хуже, чем был раньше. Он больше не был утонченным, желанным подарком, который хотелось развернуть, от души наслаждаясь содержимым и оберткой одновременно. Малик чувствовал, что постоянный секс без передышки с клиентами, которые шли непрерывным потоком, сделал его жалким подобием человека, надломил в нем что-то, что раньше являлось его стержнем и не давало сойти с ума на этом бульваре. Зейн уподобился остальным — откровеннее одевался, кривлялся, прыгал на каждого, кто вертел перед его носом деньгами. Поэтому его совсем не удивляло, что Пейн вскоре стал брать других шлюх. Однако то, что Малик осознавал это, не значило, что ему было менее больно. Напротив, каждый раз, когда он видел, как Джош, Боб, Том, Коннор, Август или кто-то еще, плавно двигая бедрами, садились в машину Пейна, Зейн буквально горел в адском пламени. На самом деле, Малик мечтал гореть по настоящему, физически, лишь бы больше ничего не чувствовать. Ему становилось так больно, что он старался скорее повеситься на очередного клиента, сосредотачиваясь на деньгах для Люка, лишь бы перестать думать о том, как теперь кто-то другой тает под его прикосновениями, нежится в его объятиях, получает его горячие поцелуи, волнующие до дрожи в слабых лодыжках. Его сердце разрывалось. Малику казалось, что каждое место, где Лиам до него дотрагивался, каждый участок кожи, который целовал Пейн, раскаляется, будто на углях, и ему было невыносимо. Он хотел сорвать с себя весь кожный покров, лишь бы не было больше места, где бы этот Лиам дотрагивался до него, ласкал своими прекрасными руками, которые теперь оглаживают других шлюх. Зейн поддерживал себя мыслью, что так и должно быть: он просто шлюха, торгует своим телом, сексуальными услугами, а Пейн хочет разнообразия, хочет разных мальчиков: красивых, изящных, всех, каких ему могут предложить на бульваре, и он может себе это позволить. Лиам может позволить себе все бульвары мира в частности, стоит ему только захотеть, и если бы Зейн вдолбил себе это сразу, не обнадежил себя, поверив, что такая ласка не бывает с проста, его сердце бы не терзалось и не билось раненной птицей в клетке из ребер. Иногда Малик чувствовал слезы на своих щеках — в такие моменты он предпочитал отворачиваться, смотреть вдаль — над крышами домов возвышался величественный собор. Ему чудилось, будто колокола звонят. Ему чудилось, будто они звонят по нему. Знакомый автомобиль вырулил на бульвар, и ребята заметно забеспокоились — они уже знали, что Пейн дает много, вдвое больше, чем обычный клиент, поэтому каждый старался встать по-красивее, чтобы Лиам заметил именно его. Конечно, никто из тех, кто провел с ним ночь, почему-то никогда не рассказывал подробности, пусть все тут и любили перемыть некоторым постоянным клиентам косточки, но все знали — будь этот Лиам жутким извращенцем, повторить бы ребятам не хотелось. Но хотелось всем. Зейн думал, кто в такой ситуации шлюха: человек, который отчаянно пытается заработать денег, чтобы прожить, чтобы достичь своей мечты, чтобы спасти друга, или человек, который берет всех парней подряд ради своего удовольствия? И даже так не мог его ненавидеть, не мог его осуждать. Боль захлестывала, обжигала, унижала, но ненависть, которую он желал бы в себе взрастить, словно красный цветок, которого боялся Шер Хан, никак не давала всходы. Лиам ведь был потрясающим. Ангелом. Ангелом смерти, потому что Зейн чувствовал, что каждый приезд Лиама убивает его. Малик отвернулся, чувствуя, что его передергивает от омерзения. Он не мог смотреть, как ребята изгаляются, чтобы привлечь внимание Пейна. Они выглядели, как бродячие собачонки под ногами богатого господина, который пренебрежительно швырял в них кусками бекона, а они катались на спине, задирали лапки, высовывали свои язычки лишь бы получить от него еще кусочек. И пусть Зейну нужны были деньги, он не мог делать также. Не перед Лиамом. Теперь Пейн выходил из машины и придирчиво выбирал, а не подманивал пальцем нужного парня. Возможно, ему просто нравилось мучить их (и Малика в том числе), смотреть, как люди унижаются перед ним, чтобы заслужить его внимание. Что же, он оплачивал все свои капризы и вполне мог себе это позволить. Луи встал рядом с Зейном и также, как он, отвернулся, чтобы Пейн не обратил на него внимания. Конечно, ему тоже нужны были деньги — им обоим, для Люка — но предлагать себя Лиаму, видя, как Зейн терзается, убивается... Нет, Луи не мог пойти на такое даже ради всех денег на свете. Малик вздрогнул, чувствуя, как Луи переплел их пальцы, нежно, как бывало по вечерам, когда нужно было согреться в холодной съемной комнатушке. Он чуть-чуть повернул голову, чтобы посмотреть на Томлинсона — тот улыбнулся ему ласково и ободряюще, а уже через мгновение рядом с ними вырос Пейн, которого они и не ожидали увидеть. – Ты, – резко сказал он, положив руку на плечо Луи. Томлинсон замер, стискивая руку Малика сильнее. Его ладонь, как всегда, слегка повлажнела — он волновался и даже вдруг задрожал. Пейн бесцеремонно развернул его к себе. – Я сказал: ты, – вкрадчиво заметил он, глядя ему в глаза. От бархатного голоса Лиама у Зейна закружилась голова. Так близко, но не прикоснуться, не дотронуться, не поцеловать... даже не поговорить, не сказать ни одного слова и это сводило Зейна с ума. Он старался не дышать, чтобы не чувствовать, как ошеломляюще приятно пахнет парфюм Пейна, так знакомо — терпко и чарующе, как будто они снова у него в спальне в уютном сумраке. Томлинсон сглотнул слюну и покосился на Малика, который слабо разжал его пальцы и сделал шаг в сторону, не веря своим глазам. – Лучше не меня, – растерянно сказал Луи, чувствуя, что ребята прожигают его глазами. Он еще смеет отказываться! Томлинсон выдохнул и посмотрел на Лиама со всей смелостью, что у него была. За все время проведенное на бульваре, Томмо потерял почти всю свою храбрость. – Мой приятель, кстати, не занят... – Мне нужен именно ты, – твердо повторил Пейн, наклоняясь к Луи так близко, что Томлинсону стало не по себе. – Но я могу и подождать, пока придет Ваш босс. Луи испуганно ахнул и покорно опустил голову, опуская глаза. Однажды Бэн публично избил Кэмерона за то, что он отказался сесть в чью-то машину. Вообще-то обычно Уинстон не принимал таких суровых мер, кроме тех случаев, когда ему надо было показательно поставить кого-то из своих мальчиков на место. Поэтому он бил его, бил, пока у парня не пошла носом кровь. Он лежал на ступеньках еще полчаса, вздрагивая от каждого шороха, пока Бэн не вылил ему на голову воды из бутылки и не заставил идти работать. Долго Кэм не продержался — уже через месяц он снова вляпался, а еще через несколько недель Уинстон снова выбивал из него дурь. Правда, уже наедине. Глядя, как Луи садится в машину Пейна, Зейн чувствовал, что его сердце разбивается на несколько кусков, которые с грохотом падают в желудок, словно осколки древних скал. Он мог взять кого угодно, но он выбрал именно Луи. Он мог взять сразу всех шлюшек на всем чертовом бульваре, но он забрал именно Луи. Его единственную надежду в этом жестоком мире. Малик со стоном опустился на землю, чувствуя, что сила покидает ноги, стопы перестают опираться на асфальт, как будто под ним была жидкая грязь. Боль и ярость заставляли его тело биться от дрожи и захлебываться такими страшными, леденящими душу хрипами, что они напугали даже искушенного в болезнях Майкла. Лиам прекрасно знал, что для него значит Луи. Зейн пару раз рассказывал ему, что они дружили еще до бульвара, да и не раз твердил, что Луи — «капитан, его капитан», и теперь Пейн просто забрал его, чтобы развлечься, насытиться, удовлетворить свои животные желания с помощью его лучшего друга. Чтобы трахать его на той же кровати, на которой он много ночей подряд раскладывал Зейна, шепча ему своим бархатным голосом, какой он красивый. Невыносимо. Совершенно невыносимо. Значит, это совсем ничего не значило для Пейна. Та интимная близость, видимая страсть, по факту оказалась просто суррогатом, вызванным излишней сексуальностью Малика или каким-то личными заскоками Пейна. Иначе бы он так не поступил. Иначе бы Лиам не сделал настолько больно таким жестоким, лютым способом. Зейн схватил себя за горло, сжимая его со всей силы, и почувствовал, как под пальцами неистово бьется пульс, а его чертова кровь бурлит, но то, что скручивало его в груди, было сильнее. Пустота стала настолько сосущей, будто Малик вдохнул в себя черную дыру. А слезы не капали. И от этого было только тяжелее. Зейн забился, словно загнанное в угол животное, почти крича от невыносимой, разрывающей его боли, пока не почувствовал, как кто-то насильно впихнул ему в рот косяк. Кажется, это был Болл. Несколько секунд, он дрожал, пока рот и нос обжигало едким запахом этой дряни, заставляя закашляться, а глаза заслезиться. Но Малик затянулся еще раз. Теперь он понимал Люка, как никто другой. Когда слезы высохли на щеках, Зейн почувствовал себя немного лучше. Нет, сердце все также разрывалось на части, а сам он будто мог в любую минуту превратиться в морскую пену, но Малик смог встать и отряхнуть грязь и влагу от подтаявшей изморози с колен, и его тело больше не дрожало, хотя внутри как будто гулял леденящий ветер. То ли ему помогли слезы, являясь естественным успокоителем, то ли подействовал косяк, расслабляя тело и разум. Нет, тело и разум не то чтобы расслабились, но Зейн все-таки склонялся ко второму варианту, когда на качающихся ногах шел к клиенту. Он успел обслужить трех человек, прежде чем Луи появился на бульваре снова. Что же, вполне похоже на Пейна — не в его привычках было торопиться, он всегда получал удовольствие. Малик замер, не решаясь позвать лучшего друга, а Томлинсон будто на него и не смотрел. Подошел к ступенькам, выбрал место, где было не так много инея и устало сел туда, спрятав лицо между коленями. Зейн осторожно подошел к нему и подсел на ступени рядышком — ребята благоразумно не подходили к ним, насвистывая нарочито веселые мелодии, смысла которых не понимали даже они сами. Зейн положил руку на плечо друга. – Луи? – позвал он. Томлинсон не повернул голову. – Как все прошло? Томлинсон молчал, не поднимая головы, и Зейн неуверенно толкнул его в плечо, потому что раньше Луи никогда не молчал. Как бы его ни гоняли, ни мучили, что бы с ним ни делали, Томлинсон всегда возвращался относительно бодрым и почти всегда разговорчивым. Когда-то чуть больше, бывало чуть меньше, но он говорил, он хотя бы отзывался, когда Малик звал его. Зейну стало очень больно. – Мой капитан? – повторил Зейн, чувствуя, как внутри все сжимается почти в суеверном страхе. Однажды он видел, как щенок жалобно тычется носом в холодное, мертвое тело матери, и этот жест — неуверенный тычок в плечо — напомнил ему это, будто он пытался собрать остатки тепла Томмо. В горле запершило еще сильнее, чем прежде. – Мой Моцарт? Томлинсон выдохнул и поежился всем телом, прежде чем поднять глаза на Зейна. Они были прежними. Знакомыми и теплыми, несмотря на их лазурную синеву, которая должна была по идее отдавать холодком. – Все нормально, – ответил Томлинсон мягко и накрыл руку Малика своей ладонью. Пальцы тоже были относительно теплыми, и у Малика немного отлегло от души. – Он действительно дает очень много денег. Осталось от силы пара клиентов, и мы сможем полностью все оплатить. – Но как это было? – уточнил Зейн нетерпеливо. Ему было стыдно признать, что больше чем он волновался за Луи, он думал о Лиаме. Думал о том, повторял ли он все то, что делал с ним с другими парнями, говорил ли он им те же самые, волнующие до умопомрачения вещи, был ли он с ними также ласков и заботлив. – Что Вы делали? – спросил он, полностью выдавая себя. Луи вздохнул еще раз, и его пальцы сжались на руке Зейна в каком-то странном ободряющем жесте, как будто было что-то, о чем Малику знать вовсе не обязательно. – Давай, я не буду говорить, хорошо? У Малика по спине побежали мурашки. Это не может быть настолько ужасно. Или настолько хорошо, что Томмо теперь испытывает вину за то, что ему понравилось спать с парнем, на которого он запал. Или их секс был и ужасен, и хорош одновременно, потому что черт знает этого Пейна, все его слова вполне могут быть ложью. Может, Зейн никогда и не был для него особенным, и Лиам просто трахает все, что движется. – Нет, – прошептал Зейн с отчаяньем в дрожащем голосе. Неужели, все действительно так? Неужели Луи был прав, и богатые папочки не влюбляются в шлюх? Зейн закрыл глаза, чувствуя, что в них собирается влага. – Нет, Луи, скажи мне. – Не надо, Зейн, пожалуйста, – попросил Луи, кусая губы. – Давай не сейчас. Ты... ты не понимаешь, что на самом деле происходит.