Бульвар

It's the call of the hills It's the way of the wind It's your heavenly smile That's taken me in Seekers search for the truth Lovers hide in the night Some get carried away On an endless flight It's a hard life

К утру очень сильно похолодало. Зейн, к своей глупости, послушал дружеский совет Джоша, который был уверен, что Бэн нагрянет внезапно, и Малик за свои теплые шмотки получит, как следует. Он успел сбегать домой и скинуть весь свой арсенал теплых вещичек, заменив их на тонкие цветные тряпки, более подходящие его профессии. Наверное, поэтому Малик и проворонил Луи. Впрочем, когда он спросил, появлялся ли Томлинсон на бульваре, пока его не было, никто ничего внятно не ответил. В конце-концов, работа снова была в полном разгаре — Зейн только успевал прицепиться к Коннору с разговорами, как его забирали на очередное ралли, пристраивался с болтовней к замерзшему Кэлу, и вот уже Худ уезжает на чьей-то машине, посылая всем напоследок пламенные воздушные поцелуйчики, а то и он сам раздраженно отправлялся обслуживать очередного клиента, напялив на лицо самое безразличное выражение. Но в пять утра поток клиентов как всегда снизился до минимума, и продрогший Зейн пристроился на оледеневших ступеньках, дуя на озябшие пальцы — самое уязвимое свое место. Рядом сидел озябший Люк, жуя ментоловую сигаретку, впрочем, предусмотрительно не зажигая её. Эдакий любитель метафор, подумал Малик без раздражения, и с беспокойством уточнил, который сейчас час — Луи не было уже довольно давно, и он начал волноваться. Майкл вслух гадал, удастся ли ему сказаться больным так, чтобы Уинстон не решил его наказать парой прицельных ударов тростью, получая в ответ лишь сдержанные смешки от «коллег по цеху» сквозь стучащие зубы. Большинство ребят сильно хотели спать и дремали на ходу — ночная работа на холоде очень сильно утомляла, да и нынешняя ночь выдалась вполне длинная и достаточно насыщенная, особенно когда в ход идут то руки, то рот, то еще что-нибудь. Поэтому, когда к бульвару выехал полицейский автомобиль с большим кузовом, ничего кроме раздражения, он не вызвал. У Бэна было главное правило, которое нужно было соблюдать прежде всего, чтобы не потерять работу — полицейских вне очереди. Свои копы — крыша, и с ними нужно работать, если не хочешь вылететь из бизнеса на бульваре, попасть на деньги и за решётку. Чужие — крысы, шмонающие район. С ними нужно быть еще осторожнее, иначе проблем по-крупнее не обобраться. А самое главное, повторял Уинстон, на копов вполне может найти блажь прищемить ему яйца окончательно, если руководство вдруг прикажет накрыть какой-нибудь бульварчик, и тогда именно им следует выпрыгнуть из своих узких штанов, но прикрыть его задницу. Переглянувшись с озябшими, усталыми ребятами, Люк, крепившийся изо всех сил, со вздохом встал со ступенек, поместив сигаретку за ухо, напялил на себя самую приветливую и обольстительную улыбку, стараясь, чтобы в глазах было больше глупого восторга и подобострастия — так уж все время учил их Уинстон — и подошел к офицеру, вышедшему из машины. – Привет, сладкий, могу как-то помочь скрасить скуку? – сладко промурлыкал Хеммингс, вешаясь на плечо полицейского, стараясь боком толкнуть его обратно в машину. Зейн оценил мастерство. И не скажешь, что едва слез с иглы. Офицер вздохнул и брезгливым движением снял с себя цепкие руки Люка, который не смущался и продолжал попытки обвить его шею. – В машину, – устало произнес он, неловким движением массируя переносицу. Похоже, у него выдалась тяжелая, бессонная ночь. Ребята, конечно, цинично подумали о том, что вряд ли ему было хуже, чем им. В конце-концов, он свой выбор сделал сам. А вот тот же самый Брэд работал шлюхой на трассе с самого детства, его никто не спрашивал. Да, работать после этого на Уинстона значительно проще, только вот в памяти еще живы были воспоминания, как эти же самые копы били его своими дубинками, прежде чем затолкать в автомобиль, казавшийся с тех пор адским котлом. Конечно, не всем не повезло настолько. У кого-то был своеобразный выбор. Возможно, раздвинуть ноги и проще, чем кирпичи таскать по ночам да только и деньги малость отличаются, особенно, если кредиторы стучатся с завидной периодичностью и требуют конкретные суммы. И не сдохнешь через месяц, надорвав спину, повесив кучу долгов на близких. А кому-то приходилось на себе семью тащить. Впрочем, о причинах можно было рассуждать до бесконечности. Прямо здесь и сейчас этот коп не имел права делать вид, будто ему больше досталось в жизни да и за эту ночь в принципе. Это было по меньшей мере смешно. Он понятия не имел, что такое пропускать через себя десятки клиентов. Что такое ненавидеть себя, если уж на то пошло. – Все остальные тоже, – тем временем рявкнул полицейский. – Шевелитесь! Заминка длилась всего несколько секунд, но их с лихвой хватило, чтобы окончательно вывести из себя вспыльчивого Калума, который и так был не в духе после омерзительно холодной ночи, и которому такое пренебрежительное обращение с другом и всеми ими очень не понравилось, и вообще рассердить немногочисленную компашку, присутствующих на бульваре шлюх, заставив говорить наперебой. Как и наставлял их Бэн, дабы сбить работников правопорядка с толка (заодно дать сутенеру, который по первоначальному плану должен был крутиться где-то по близости, возможность быстро улизнуть, прихватив с собой несколько пачек с наличными). – А что мы собственно сделали? – с нескрываемым подозрением спросил Худ и категорично скрестил руки на груди, всем своим видом показывая, что не сдвинется с места ни на дюйм, пока не услышит причину появления фараончиков на их бульваре. Удивительно, успел подумать Зейн, как быстро привыкаешь к чему-то, даже столь ненавистному, как бульвар. Он мог воспроизвести по памяти каждый квадратный дюйм этого бульвара, назвать по имени каждую трещинку, вспомнить, как падали на пыльный асфальт пожелтевшие осенние листья, как они с хрустом рассыпались позднее, как иней покрывал бордюры, фонарные столбы, ступени. Ненавистный бульвар, который они все упорно звали своим, соединил их теснее, чем кровные узы с натоящими родственниками. И прямо сейчас Малик готов был задаться вопросом: почему они делали это? Почему вдруг люди, связанные друг с другом только бульваром, помогали друг другу добрым словом, вниманием, теплым шарфом, заваренным в термосе чаем, навещали друг друга в болезни, отрывали собственные деньги, чтобы купить пакет леденцов чужой дочери, прикрывали перед родственниками, делились посылками из дома? Бульвар. Их бульвар, он был началом, был и концом. Зейн почему-то ясно видел вращающееся кольцо, опоясывающее его, не дающее выбраться из себя, гаснущее лишь когда глаза закрывались и тело холодело. Такой он бульвар, вдруг со страхом подумал Зейн. Как же с него убежать? У него испортилось настроение. – Я никуда поеду, – тем временем фыркнул Грейсон, озвучив в принципе общую мысль, которую все, так или иначе, не преминули объявить, перебивая друг друга. Гвалт поднялся страшный. – Пусть поговорит об этом с Винни, – отважно вякнул Болл из-за плеча Симпсона и, услышав одобрительный возглас ребят, позволил себе приосаниться, дальновидно косясь при этом на полицейскую кобуру. – Вы не имеете права нас забирать! – забеспокоился Эванс, бегая глазами по бульвару, как будто Бэн мог появиться в любой момент и вытащить их задницы из замаячившего на горизонте дерьма. – Я хочу поговорить со своим адвокатом! – разъяренно заявил МакВей, хотя все знали, что никакого адвоката у него нет. Не удивительно, что полицейский, которому, видимо, досталось сегодня на ночной смене, окончательно вышел из себя и рассерженно схватил Люка за шкирку, заталкивая в автомобиль. – В машину! – громогласно рявкнул офицер, схватив Майкла за запястье и отправив следом за Люком, не обращая внимания на Коннора, который вцепился в Клиффа, чтобы не дать ему исчезнуть в полицейской машине. Видимо, Болл уже вообразил себе невесть что и теперь отважно препятствовал воцарившемуся на бульваре произволу. Малик видел: еще немного и Коннор завопит: «Живым не дамся!» От недосыпа и нервного перенапряжения у него (да и у других ребят) уже сдавали нервишки. А уж если вспомнить байки, которыми пугал их Уинстон, то хоть сразу вешайся. Зейн уже готов был спустить последние деньги на веревку и мыло. – Здесь ведь не все? – тем временем допытывался офицер. – Вам придется поехать на опознание. – Что? – опешил Клифф и замер, а полицейский, пользуясь заминкой, неожиданно резко толкнул его в открытую дверь, так что Майкл чуть не упал, приземлившись задней частью к верху. Некоторые шлюхи заподозрили, что это произошло неспроста, но дальновидно промолчали. Опыт учит проституток быть молчаливыми. Когда закон не на твоей стороне, это становится одним из важнейших правил, которые лучше выучить, если не хочется, чтобы лицо потеряло не столько товарный вид, сколько вид в принципе. – В смысле? – спросил Болл, уже спокойно следуя за Клиффордом, умудряясь при этом повиливать бедрами. – Как? Вы же не хотите сказать, что... – на перебой загалдели остальные. – Почему? – Что произо..? – Поймите, тело не в очень хорошем состоянии — немного подмерзло, поэтому нужны все. Будьте добры — в машину или нам придется заталкивать вас туда силой. А у нас есть на это разрешение, не забывайте, кто вы. Сказать по правде, Зейну было плевать, кто там умер, на сколько сильно испортилось тело, есть у копов разрешение забирать его или нет, он думал только о Луи. Отправиться на опознание — значит потерять несколько часов, за это время Томлинсон опять может исчезнуть до самого вечера, а Малик так и не сможет поговорить с ним, обнять его. Да просто рядом побыть, чтобы восполнить недостаток тепла и внимания. О, если бы он не забыл свой полумертвый мобильный телефон дома, он позвонил бы Лиаму и попросил бы выпутать его из этой непростой ситуации, остался бы здесь, дождался бы Луи, плюнул на Бэна, на чертов бульвар, на все на свете, отправился бы с Луи домой, потратил бы последние деньги на морковную запеканку из супермаркета и говорил бы с Томмо до утра, а то и дальше о всякой ерунде, пока язык не высох бы. Но Пейн был далеко, чтобы спасти его сейчас, и неизвестно когда появится на бульваре снова. А чертовым копам плевать. Они думают только о своей работе, о чертовых опознаниях, о преступлениях, которые никогда не будут раскрыты, потому что если это тот самый парень, который убивает проституток — кому какое дело? Ни полиция, ни общественность не считает их за людей. И если человеческая жизнь бесценна, то у его жизни есть определенная цена. Если каждому человеку от рождения даны уважение и честь, то его уважение и честь Бэн промаркировал и спустил с молотка вместе с его задницей. У Малика не было иллюзий. Да, эти мелкие полицейские возятся здесь с этими глупыми опознаниями, с этим маньяком, который в конечном счете никогда не будет найден, потому что начальство интересуют дела по-важнее, чем энное количество мертвых проституток, которые больше не смогут раздвинуть свои ножки. И даже этот офицеришка знает, что его работа бесполезна — потому и злится, кричит на них, заталкивает в свой пыльный автомобиль, пытаясь хоть как-то показать свою значимость. Поэтому они и приезжали к ним на бульвар по ночам, не дожидаясь даже окончания своих смен, в полицейских машинах и в форме, подманивали самых молодых и малоопытных, упивались пока еще хрупкими телами, с наслаждением замечая, как быстро ломаются маленькие мальчики, как звериные взгляды становятся бессмысленно-затравленными, как они все прогибаются за бесценок или бесплатно, потому что сутенер так сказал. Копы, чертовы копы, и они прекрасно знали, как на самом деле ненавидит их каждая шлюха, будь то элитная проститутка из борделя, трясущаяся от омерзения, слыша слово «элитный», или работающая на себя девчушка с трассы, с сутенером или без, с крышей или на свой страх и риск, «по выбору» или по принуждению, копы знали — их ненавидят, искренне, из глубин трепещущих от страха и негодования душ, справедливо и искренне ненавидят, вспоминая, как спокойно эти стражи порядка игнорируют толпу подвыпивших мужиков, решивших изнасиловать или избить того, кого не может защитить закон, как они не берут заявлений, как они глумливо свистят из своих машинок, тычат свои документы, отбирают заработанные телом и кровью деньги, а то и сами присоединяются к жестокой уличной травле, как адские гончие. Но Зейн взглянул на полицейского почти с мольбой, давя в себе каждое праведное чувство негодования, делая себя таким послушным, что даже Бэн потрепал бы его по щеке и шепнул: «молодец», увидев, какой он ласковый и нежный. – Могу я остаться? – спросил Зейн, косясь по сторонам. – Я жду друга, и он очень испугается, когда вернется на бульвар и никого тут не обнаружит. – Нужны все. Мы не знаем, может, это не единственная жертва, – терпеливо объяснил офицер, помогая Зейну влезть в машину. Малик с внутреннем отвращением заметил, что полицейский попытался подержать его за руку подольше, и поспешно отдернул ладонь, прижимая её к груди, как если бы страж порядка был прокаженным. – Слушайте, – привлек их внимание офицер, когда все разместились относительно удобно, если так вообще можно сказать про проституток в полицейской машине. Майкл до сих пор потирал ушибленное запястье, но работников закона, конечно, это не волновало. – Вам просто нужно опознать тело. Мы даже не задержим Вас за проституцию и отпустим раньше, чем свяжемся с сутенером. Но надо опознать тело — на соседних бульварах его не узнали, и возможно это уже работа не маньяка, которого мы ищем, а подражателя, но возить его туда-сюда уже не представляется возможным. – О, может, еще и не наш, – высказал робкую догадку Люк, приберегая для Зейна местечко рядом с собой. Зейн промолчал. Он думал о Луи, который вернется и будет очень напуган, когда никого не найдет. Но самое ужасное, что может произойти — их сутенер. Если Луи вернется как раз в тот момент, когда Бэн придет за деньгами, ему уже некуда будет деться и никак не спрятаться за своими шуточками или их спинами от дотошного внимания и загребущих рук Уинстона, который уже давно положил на него свой глаз. Конечно, ему хотелось большего, не только податливого, хрупкого тела Луи, который обычно привлекал внимание своей виктимностью и исключительной задней частью, но даже просто трахнуть его Бэн тоже не против, учитывая, сколько раз он пользовался своими полномочиями. Тем фактом, что Томлинсон не имеет права ему отказать. Зейн старался не думать о том, как Уинстон хватает Луи и тащит в свой автомобиль, везет к себе или берет прямо в машине, а Томмо вынужден стискивать зубы и молчать, если, конечно, Бэн позволит не издавать ни звука. В этот момент Зейн зарекся — если кто обидит Луи, будь то их сутенер или кто другой — он отомстит. И если Бэн действительно посмеет взять Томмо, пока его нет, Зейн уже видел, как разбивает его нос. И будь, что будет. В полицейском участке Зейн был уже два или три раза. В первый раз, когда их согнали сюда, он знатно напугался и в толк взять не мог, почему бывалые ребята настолько спокойно относятся к ситуации, как будто это была рядовая поездка на уик энд. В тот раз, видимо, это были личные терки Бэна и начальника полицейского участка Смита (которого Винни часто поминал последними словами), потому что когда Уинстон ворвался в участок, он был вне себя, и деньги швырнул ему в лицо с таким раздражением, как если бы давал милостыню назойливому бродяге. Во второй раз он их вообще не забрал, словно бросал Смиту вызов. Зейн бы просидел в каталажке, если бы Люк, тогда еще будучи в здравом уме, не подсказал ему способ выйти на свободу. За всю работу проституткой Зейн никогда не испытывал такого отвращения к роду своей деятельности и мысленно старался быть где угодно, но только не в участке, вместе с липким и потным офицером полиции, фантомные прикосновения которого он еще неделю чувствовал после этого, если не дольше. Несмотря на то, что в этот раз их якобы не задержали, детективы полиции смотрели на прибывших в участок шлюх, как на людей низшего сорта. Зейн, конечно, все время старался держать в голове слова Люка, который наставлял его, когда они с Томлинсоном только пришли на бульвар. «Люди всегда будут смотреть на тебя, как на кусок дерьма под ногами, дорогой, – говорил Люк, выпуская дым кольцами и странно улыбался. Он тогда был под кайфом. – Кроме тех моментов, когда они будут мять деньги в своих потных ладошках, чтобы прикоснуться к твоему телу. Эти моменты, золотце, важны, в отличие от всех прочих. Это они платят, чтобы спать с тобой. Не ты. Это главное». И Зейн пытался сосредотачиваться на этом. Это полицейские различными уловками пытаются заполучить его тело. Ему не нужен ни один из них. Только Лиам — единственный мужчина в его жизни. Как забавно! У него, у шлюхи, есть тот единственный, от которого сердце выпрыгивает из груди, а у этих доходяг нет никакого. И это он, именно он богат, а они все нищие. Девушки, жены, мужья... имеют ли они значение, если эти женатики выезжают на бульвар и забирают Коннора, Тайлера, Клиффа с собой? Сомнительно. Из помещения вышел криминалист и остановился, наблюдая за кучкой ребят за спиной офицера. Зейн очень сильно захотел домой. Особенно, когда дверь открылась и на него повеяло холодом морга. Видимо, чтобы тело не начало быстро разлагаться, его сразу поместили в морг. К ним подошел следователь, и офицер полиции без лишних слов передал их в его руки. Малик оценил профессионализм — полицейский не сказал: «А вот и шлюхи». Разве что напоследок бросил на него тоскливый, неуместный взгляд, который Зейн упорно проигнорировал. – На месте происшествия личность погибшего была не установлена. Документов, удостоверяющих личность не было, смогли установить только род деятельности, которая сейчас ставится под сомнение в силу того, что два предыдущих опознания не возымели нужного результата, – заявил следователь, прежде чем ввести их в морг. – Мы специально не стали его раздевать, на случай, если единственная возможность его опознать — одежда. Есть еще татуировки, мы закатали ему рукава и расстегнули рубашку. – Разве не целесообразно вводить нас по одному? – спросил Калум, задерживаясь на пороге. – На это уже нет времени, – коротко ответил следователь, и ребята, не хотя, вошли внутрь, на ходу надевая маски, которые протягивал им встречающий врач. Зейн вошел последним, не хотя нацепив одноразовую повязку на лицо. Он вообще не собирался на это смотреть. Коллеги столпились кружочком вокруг высокой кушетки, и врач стянул с тела легкую белую ткань, скрывавшую труп от посетителей. Послышался шепот, который вдруг очень резко стих, и сменился испуганным ропотом, кто-то, кажется, Люк всхлипнул, и Калум внезапно вскрикнул. – Уведите... уведите Зейна отсюда! – закричал Коннор, испуганно косясь в разные стороны. Малик увидел, что у Болла в глазах застыли слезы. – Накройте его, боже! У Зейна внезапно закружилась голова. – Дайте! Дайте посмотреть! – крикнул Малик, бросаясь к ребятам, но те как-то синхронно сомкнули ряд, не давая ему приблизиться к кушетке. Зейн почти зарычал, внезапно цепляя глазами что-то знакомое и яркое, прежде чем кто-то из ребят снова накинул на тело простынь, и растолкал парней с внезапно появившейся силой в разные стороны, оказываясь с телом, практически, один на один. Мир рухнул. Раскололся на две части и обвалился на землю, когда Зейн стянул ткань и увидел его. Это был Луи. Его Луи, его Моцарт, трогательный и нежный капитан, самый важный человек в его жизни. Его лицо было далеко от того, что Зейн наблюдал накануне. Оно словно превратилось в маску. Малик замер. Его сердце билось так громко, что могло заглушить все, что угодно, и он рухнул рядом с кушеткой на колени. Луи. Его Луи. Непривычно спокойный, тихий, в этих чертовых нелепых митенках с навсегда окоченевшими пальцами в них. Голова спокойно откинута назад, губы сомкнуты, пожалуй, слишком напряженно. Еще более хрупкий и маленький, чем обычно, будто весь высох, так быстро, за одну ночь. Чуть ниже грудной клетки бурое пятно на рубашке, расползающееся в разные стороны, как если бы кто-то спешно застегивал её на кровоточащем теле. Зейн не понял, как подошел к нему так близко, рухнув сверху и капая на Томлинсона неизвестно откуда взявшимися слезами. Он даже не чувствовал, как они стекают вниз. У него просто горели глаза. Горело все лицо, грудь, душа. – Нет... Нет, Луи, нет! Ты не можешь умереть! Господи, Луи, ты не можешь умереть! Луи! Луи, встань, просто встань, боже, просто встань, Луи! – крикнул он, цепляясь руками за его расстегнутую рубашку. Следователь, видимо, хотел увести его от тела, но врач махнул ему рукой. Наверное, все процедуры были уже выполнены. – Зейн... – начал было Люк, но слова застряли у него в горле, и он замер, кусая губы, пока слезы стекали по щекам вниз. – Луи, капитан. Мой капитан, – прошептал Зейн, прижимаясь к нему лицом. От него даже не пахло Томлинсоном. Теперь он пах чем-то тяжелым и металлическим, незнакомый и холодный, равнодушный к нему и к его прикосновениям. Зейн услышал, как он сам воет будто со стороны, и чуть не задохнулся от боли, разрывающей грудную клетку и горло, разрывающей все его тело. Из горла рвались какие-то хрипы и стоны. Только не капитан. Только не Луи. – Пожалуйста... пожалуйста, Луи. У меня никого больше нет! – отчаянно закричал он. – Не оставляй меня, Луи! Милый мой, братик, пожалуйста... Бро... Бро! Луи, Луи, Луи, Лу... Не покидай меня, Луи. Луи, прошу, Луи! Почему ты молчишь, Луи, пожалуйста, не игнорируй меня. Луи, мне больно... Луи, это глупая шутка. Пожалуйста... Пожалуйста, Луи, это зашло так далеко, мне совсем не смешно! – Зейн поднялся и стал бить его по щекам. – Ну же, открой глаза! Открой глаза, бро! Открой глаза, – голова болталась в разные стороны от каждого его удара. Глупый Луи. Так крепко спит. – Пожалуйста, – жалобно шепнул Малик и упал на колени рядом с кушеткой. Рука Луи соскользнула вниз и мазнула его по щеке. Зейн прижал её к своим губам. Холодная. Чужая. Ей не согреться теперь даже с помощью его нелепого подарка. Зейн завыл. – Ты обещал, что все будет хорошо! – крикнул он, задирая голову. Конечно. Где он еще мог быть? – О, Господи, ложь... почему... Луи, почему... Я просил тебя, я же просил тебя, почему, Луи? Такой холодный. Зейн даже не мог думать об этом. Он просто чувствовал, как что-то в нем осознает, Луи холодный, его тело жесткое, будто не настоящее. И запах. Неживой, тяжелый, от которого голова словно наливается свинцом. Зейн поднял глаза, снова посмотрев на лицо. Томмо не повернул к нему голову. Как жестоко. Неужели ему теперь все равно? – Прошу тебя, Луи, – повторил Зейн, снова задирая голову вверх. – Я прошу тебя, Луи. – Он... он не слышит тебя, не кричи, – сказал Клиффорд неожиданно твердым голосом, и Зейн не понял, как он оказался рядом с ним. – Заткнись! – взревел он, набрасываясь на Майкла с кулаками. – Заткнись, закрой свой рот! Заткнись! Заткнись! – повторял он, падая на пол перед Клиффом, ударив его лишь единожды. Майкл смотрел на него с жалостью. – Зейн, пожалуйста, – Люк опустился рядом с ним и осторожно коснулся его плеча. Малик грубо пихнул его локтем и повернулся к кушетке. Нет, он все еще был там, лежал, будто ему было все равно. Игнорировал его крики, как если бы ему было все равно. – Капитан, – прошептал Зейн, опираясь на кушетку и нависая над лицом Луи. Ресницы Луи не дрожали. Грудная клетка не поднималась. – Капитан, – прошептал Зейн еще тише, чтобы только Луи мог его слышать. – Открой глаза. Пожалуйста, бро. Пожалуйста. Я люблю тебя. Я так люблю тебя, бро. Побудь со мной еще немного. Еще мгновение. Пожалуйста. Если ты любишь меня, открой глаза. Не делай... не делай мне больно. Луи молчал. Его лицо все меньше напоминало его собственное, как если бы он вдруг захотел стать ему чужим. Такое застывшее, омертвевшее, без толики внимания и тепла, которым оно светилось раньше. Без чувств, без упрямства, просто маска, пожелтевшая и огрубевшая. Без любви, безразличное к Зейну. К его словам. К его дыханию. – Ты так нужен мне, – повторил Зейн. Слезы Малика залили лицо Томмо. Срываясь с глаз Зейна, они скапливались у почти ввалившихся закрытых глаз, как если бы Луи тоже плакал. Зейн склонился к нему так близко, что почти касался его кончиком носа. – Луи, – шепнул он, сползая вниз и утыкаясь носом в его грудь. Его грудь по-прежнему сотрясали рыдания. – Я так хочу домой, Луи. Пойдем домой. Я так хочу домой, давай вызовем такси. Давай купим шоколадный торт, к черту Бэна, он не узнает. Мы обманем его. Мы обманем вообще всех. Нам больше никто не нужен, – бормотал Зейн, капая слезами на грудь Томлинсона. Она была холоднее, чем когда он остывал на морозе. Малик крепко обнял его и затрясся, как выброшенная на сушу рыба. – Мне больше никто не нужен, бро. Не будь так жесток со мной. Не будь... Словно в тумане до него донеслись всхлипывания Люка, Кэла и еще черт знает кого. Предатели. Они не смеют скорбеть по нему. Они его даже не знают. Никто не знает Луи так, как он. Никто вообще не знает Луи. Луи. Его Луи. Его брат, его капитан, его лучший друг. Холодный и тихий, и пахнет непривычно. Его друг Луи. Луи. Зейн не видел ничего, продолжая отчаянно прижиматься к телу Луи и издавать какие-то нечленораздельные звуки. Вот так. И он проснется. Луи слишком долго спит. – Выведите его, – послышался голос следователя.