Бульвар

– Не жди меня, – сказал Зейн Лиаму, прежде чем вышел из машины. – Мне надо уладить дела с Бэном. – Может, лучше я с ним поговорю? – осторожно спросил Лиам, косясь на офис с каким-то заочным презрением. Зейн вздохнул, испытывая какую-то внезапную несправедливую обиду за Уинстона, но тут же выбросил это из головы. Бэн на протяжении нескольких лет эксплуатировал его тело и, что ужаснее, тело Луи. Он не заслуживает сопереживания. Он мясник. Пусть не он, был бы кто другой, но Бэн выбрал свой бизнес, и если Лиам презирает его — это вполне справедливо. Может, он был не самым худшим сутенером — он был им. В любом случае. – Бэн не любит, когда в наши дела вмешиваются посторонние, – терпеливо объяснил Малик. Лиам хотел возразить, сказать, что он — не посторонний, если бы в действительности так это и не выглядело. Для сутенера Зейна он — просто левый мужик, лезущий не в свое дело. И, наверное, были какие-то нюансы о которых он не имел ни малейшего понятия, живя в своем мире, далеком от такого бизнеса, но ему все равно хотелось поддержать Малика, хотя бы просто быть рядом. А он не позволял. – Зейн, ты уве... – Я уверен, – отрезал Зейн. Когда он произносил следующую фразу, в его голосе сквозила неприкрытая вина. О, как бы он хотел окончательно потерять совесть, не испытывать вину за свою профессию, уметь сладким голосом ставить ультиматум, но это претило ему. Даже сейчас он не походил на типичного представителя своей профессии, не мог выйти из машины походкой от бедра, нацепить на лицо приторно-сахарную улыбочку, скрыть ненависть ко всему за яркой одеждой. Словно осталось что-то внутри от прежнего Зейна, который упирался руками и ногами и кричал: «Я не шлюха», когда нынешний Зейн упорно загонял его в угол и шипел сквозь зубы: «Нет, ты шлюха». Бесконечные адские гонки с самим собой, погоня за своим хвостом, бассейн с виной, куда он сам себя столкнул на глазах у Лиама и стал барахтаться, игнорируя спасательный круг. Невыносимо. – Я... мне надо поработать еще немного, – как бы между прочим попытался сказать он. – Зейн, я знаю, что ты задумал, – решительно заявил Лиам. Зейн будто бы испытал прилив облегчения, не услышав обвиняющих интонаций, только бесконечное беспокойство, но именно это и помогло ему в который раз заставить Пейна замолчать. – Не на... – Лиам, ты не можешь знать, что я задумал, – твердо заявил Малик, вкладывая в слова остатки уверенности. – И даже если ты упрешься рогами, я пойду сегодня на работу. Несколько секунд Лиам смотрел ему в глаза, после чего устало откинулся в кресле, сдаваясь. Молчаливые баталии получались у Зейна лучше всего. Его глаза всегда говорили намного лучше, чем губы и язык. Поэтому он и нравился клиентам, несмотря на не такую уж броскую одежду, как у других ребят, и закрытую позу. Его глаза всегда упрямо горели на безжизненном лице. Будто он свысока бросал: «Можешь взять мое тело. То, что внутри, останется со мной навсегда, как бы ты ни старался вытащить это на поверхность». Потерять стержень на бульваре было проще простого. Люка он сломал почти сразу. – Я буду на бульваре, – упрямым голосом заявил Лиам, как будто хотел, чтобы последнее слово все-таки было за ним. – Я буду ждать тебя всю ночь. Все утро. Сколько потребуется. «Я так благодарен тебе», – подумал Зейн, но не смог произнести это вслух. Вместо этого он посмотрел на Лиама почти рассержено. – Займись своей работой, – посоветовал Зейн и захлопнул дверь. Он не стал ждать, пока Лиам тронется, и вошел в здание, не оглядываясь. Его не тронули. Даже не стали досматривать, словно тот факт, что он один из мальчиков Бэна, отпечатался у него на лице. Нет. Конечно, все дело было в исключительно блядской одежде. Шарф Луи он дальновидно оставил в машине. Не хватало еще разрыдаться там. Зейн никогда не был в офисе Бэна и не знал, каким официальным бизнесом занимается шеф, чтобы скрыть свои настоящие доходы, но выглядело неплохо. Безликие помещения, люди со стеклянными глазами, ни следа проституции, все, как и должно быть. Зейн вошел в лифт и, зажав серебристую кнопку, поднялся на последний этаж. У него не было иллюзий по поводу Уинстона. Наверняка он любил вальяжно сидеть в кресле у окна, пить крепкие алкогольные напитки, курить толстые сигары, смотреть на город глазами властелина и воображать, что все на свете принадлежит ему. Он настолько сильно любил деньги, что даже собирал их сам, не доверяя никому из помощников, пересчитывая вручную, без калькулятора. Он знал всех своих ребят в лицо и по именам. «Наверное, такие люди и становятся богатыми, Луи», – мельком подумал Зейн, сжимая руку в кулак. Ему вдруг очень сильно захотелось вернуться в их крошечную съемную квартирку, но он заставил себя вспомнить, что Луи там больше нет, и выпрямил спину. Бэн. Разговор. Сейчас. Секретарь пропустила его сразу. Видимо, Бэн заранее предупредил — увидишь кого-то, одетого, как попугай — пропускай без лишних вопросов. Если кто-то решался покинуть бульвар, чтобы посетить его — значит, дело было действительно серьезным. Зейн не стал стучать и вошел в кабинет рывком, на одном дыхании, намереваясь покончить с этим сразу. Это было самое безликое место на свете. Простой стол со стеклом поверху, какие-то бумаги в идеальном порядке, органайзер, черный стакан для ручек, пластиковое растение, шкаф с какими-то черными папками, окно на всю стену, столик для посетителей и стулья, идеально чистые, будто никто и никогда на них не садился. Бэн в белом костюме. Он сидел повернувшись к окну, как Зейн и предполагал. – Луи мертв, – сказал Зейн, замирая в центре кабинета. Бэн не повернулся к нему лицом. Несколько секунд он молчал, будто не замечая присутствия Зейна. Малик даже хотел повторить, если бы не знал, что у Бэна идеальный слух. – Я знаю, – наконец, ответил он непривычно глухим голосом. – Мне уже позвонили из участка, – объяснил Уинстон. Малику машинально захотелось пить, до того сухим был голос сутенера. – Я знаю, что ты чувствуешь, – неожиданно заявил он. Зейн чуть не задохнулся. Нет, только не эти слова, только не от этого человека. Он не мог знать. Никто в мире не может знать. Даже мать Луи, женщина, которая произвела его на свет, не могла понимать, каково это — терять такого человека, как Луи. Никто на свете не мог похвастать этим разрывающим на части чувством. Кроме него самого. – Ты понятия не имеешь, что я чувствую, – с отвращением проговорил Зейн. Его снова начало трясти. Мысленно он просил Луи помочь ему, как если бы Томлинсон внезапно стал его ангелом-хранителем. О, боже. Он и при жизни был ангелом. Его личным ангелом. – Он был всем для меня. – Я любил его. Бэн развернулся в кресле, и Малик машинально отпрянул назад. Лицо сутенера было багровым, а глаза покраснели от слез. Зейн поджал губы. Любил. Если бы со смертью Луи можно было перестать любить его. Если бы этому страшному человеку (человеку ли?) было ведомо слово «любовь», он никогда бы не принуждал Луи к сексу, никогда бы не уводил его с собой, никогда бы не делал всех этих кошмарных вещей, о которых Томмо даже говорить не хотел, предпочитая сидеть в уголке и упрямо вязать какое-то теплое барахло из шерсти. – Ты мучил его, – с ненавистью проговорил Зейн. – Ты брал его через силу. Ты чуть не сломал его. – Я... он очень мне нравился, – будто бы оправдываясь проговорил Бэн. Еще несколько недель назад, Зейн бы многое отдал, чтобы услышать, как оправдывается его сутенер, но сейчас он хотел только одного, невозможного — живого и здорового Луи в его нелепых перчатках с сигаретой за ухом, прекрасного во всех его проявлениях. Луи и только Луи. – Я хотел, чтобы он был моим. – Что ж, теперь он ничей, – сказал Малик, испытывая непонятное удовлетворение от собственных слов. Он и не думал, что после смерти он вообще способен на такие эмоции. – Ни твой и ни мой. Бэн посмотрел на него невидящими глазами, словно Малик был очень назойливой мухой в его кабинете. – Что ты хочешь, Зейн? – устало спросил Уинстон. – Вряд ли ты пришел обсудить со мной Луи. – Мне нужна твоя помощь. И ты поможешь мне в память о Луи. Или ради денег, как хочешь. Бэн внимательно посмотрел в лицо Зейна, и Малик вкратце изложил план. Уинстон, не говоря ни слова, достал карту и подманил парня к себе. Зейн задумчиво посмотрел на карту — она была старой, может, даже старше, чем он — следя за пальцем сутенера, торопливо что-то показывающего, пока не выцепил взглядом то, что нужно. Бэн задумчиво потер подбородок и, наконец, кивнул. – Я позвоню Саймону и предупрежу, что ты придешь, – сказал Уинстон, постукивая пальцами по столу, так и продолжая сверлить карту глазами. Его голос снова был прежним, и краснота немного отступила от лица. Правда, глаза так и были красными, с лопнувшими капиллярами. – Он поговорит со своими ребятками, и тебя примут. – Отлично, – сказал Зейн и выпрямился. Против воли он взглянул на город. Где-то там бульвар, чужой бульвар, другой бульвар, где он встанет сегодня ночью в позу, ожидая клиента, но он скрыт за крышами, кирпичными блоками, чахлыми деревцами. – Тогда я отправляюсь. Он уже развернулся к выходу, когда Бэн окликнул его. – Переодеться не хочешь? – А так я не достаточно сексуален? – вяло спросил Зейн. В свою сексуальность он сейчас верил с трудом, и ему даже не хотелось шутить на эту тему. – Говорю, как твой сутенер — ты выглядишь отвратительно, – профессионально заметил Уинстон, цепко оглядывая Малика. Зейн не без удовольствия отметил, что никакого сексуального влечения Бэн к нему не испытывает. – Впрочем, дело твое. Но у меня для тебя кое-что есть. Бэн нырнул под стол и вытащил из ящика пистолет, придирчиво оглядывая его из под усталых век. Малик наклонился к столу, но взять в руки так и не решился, предпочитая смотреть со стороны. Он никогда не держал настоящее оружие в руках, разве что травматическое, но более менее все-таки разбирался, что к чему, как и любой парень его возраста. Внимание почти сразу привлекла интересная деталь, и Зейн склонился поближе. – Сам сверлил дырки? – спросил Зейн, с интересом разглядывая оружие. – Старая школа, – ответил Уинстон, отмахнувшись. Зейн взял пистолет в руку. Он был тяжелым, но Малик мог бы назвать эту тяжесть приятной, вроде тяжести после плотного обеда или после хорошего секса (с Лиамом). Он лег в руку, как влитой, словно был её естественным продолжением. Малик сделал вид будто целится. Ему не хотелось признаваться даже себе в том, что он не испытывает никакого страха перед оружием. Луи всегда шутил, что в его родном городе все умеют стрелять с рождения. Зейн мог бы похвастаться тем же самым, если бы гордился этим фактом хоть немного. Ему никогда не нравился район, где он жил раньше. Его нельзя было назвать благополучным даже с большой натяжкой. Правда, даже для такого места, шлюха в семье — слишком большой позор, чтобы возвращаться с такой новостью из большого города. – Я переоденусь, – наконец, заявил он, поворачиваясь к Бэну. Нельзя было так рисковать. Когда работаешь шлюхой — одежда имеет значение. Тем более, шлюхи Саймона вполне могут быть ярче и симпатичнее, чем ребята Бэна. Уинстон пожал плечами. – Прямо по коридору, – махнул рукой Бэн и устало потер переносицу большим и указательным пальцами. Малик быстро кивнул, вспоминая мало примечательную дверь. – Там много хлама. Вы вечно что-то забываете. – Его... его хлам там тоже есть? – В нижнем ящике, – мрачнея проговорил Бэн и придирчиво посмотрел на Зейна, будто видел его в первый раз. – На тебя не налезет. Зейну захотелось ударить Уинстона. Как он вообще мог подумать, что Зейн захочет напялить на себя миниатюрные вещи Луи? – Я бы не смог, – оскорбленно прошептал Малик. – Как я могу трогать его вещи своими грязными... – Не обманывайся, – резко прервал Уинстон. Взгляд сутенера внезапно стал каким-то другим. – Он обожал тебя. Думаю, даже боготворил. Он всегда говорил о тебе, – с завистью заметил он. Малик с жадностью ловил каждое его слово, словно Луи оживал, когда они говорили о нем вслух. – Всегда говорил о том, как будет жить с тобой, как будет шафером на твоей свадьбе. Как будет сидеть с твоими детьми, когда ты будешь уезжать куда-то с женой или мужем. Ты был всей его жизнью. – Не знал, что Вы были так близки, – раздраженно проговорил Зейн, испытывая что-то вроде ревности, понимая, что Луи ему об этом не рассказывал. Впрочем, Томмо терпеть не мог говорить об их сутенере, и его можно было понять. – Я любил его, – повторил Уинстон. – Мне казалось, я даже начал нравиться ему. Во всяком случае, в прошлый раз, когда я снова намекнул ему, что мы можем съехаться, он просто промолчал. Не стал кричать. Зейн почувствовал, что улыбается сквозь слезы. Да. Луи был очень громким. Он всегда начинал кричать, когда ему что-то не нравилось. Мог и ногами затопать, как ребенок. Он вполне мог высказать Бэну все, что думает о нем, о переезде и его чувствах в самых ярких выражениях, еще и оплеуху мог залепить, не боясь следующего за этим гнева. – Ты правда мог бы его забрать? – спросил Зейн, не узнавая свой голос. Он казался ему жалобным, просящим, как у ребенка, скулящим, как у бродячего пса, отчаянным, как у утопающего. – Впустить его в дом, как равного? Подарить вещи, которых он заслуживал? Купить ему собаку? О, боже, если бы это было правдой, он бы уговорил Луи, он бы заставил его принять предложение Уинстона. О, если бы это было возможным, он бы вынудил Луи забыть о доме, о мечте, и тогда он был бы жив. И тогда все, чего хотел Луи, достиглось бы намного быстрее, пусть таким путем, пусть без него, но он был бы жив. Может, они бы смирились с этим, и Луи бы даже понравилось быть «первой леди» при Уинстоне. Может, тогда все было бы иначе. – Я мечтал об этом, – грустно усмехнулся Уинстон. Зейн смотрел на него и не узнавал. Может, Бэн всегда был таким? Нет. Наверное, он просто никогда не показывал настоящего себя. Но... Луи знал настоящего Бэна. Луи был... настолько особенным? – Я... сразу заметил его, – признался Бэн и посмотрел куда-то сквозь стену, будто Луи стоял перед ним, такой красивый и маленький, как в тот день, когда они с Зейном пришли на бульвар. – Но он никогда не был по настоящему моим. Наверное, поэтому спустя годы я все равно лез к нему под разными предлогами, хотя появились ребята моложе и сговорчивее. Зейн посмотрел на пистолет в своей руке и убрал его во внутренний карман куртки, задергивая молнию. – Знаешь, когда я пришел на бульвар... другого выхода просто не было. И я всегда, от души ненавидел его. Мечтал, чтобы он провалился к чертям вместе с тобой. Но он принял меня. Его пыльный асфальт, ступеньки, ребята — все это стало моей семьей. Даже ты, старый ублюдок. И, несмотря на то, что мы пришли вместе с Луи, он всегда был моим шефом. Защищал меня и оберегал. Я старался отвечать ему тем же. Но я не смог защитить его. Думаешь... сейчас мне стоит дергаться? Думаешь, он хотел бы этого? – Мы никогда не узнаем, чего бы он хотел на самом деле, Зейн. – Ты бы забрал его? – повторил Зейн, и его сердце колотилось так быстро, будто это имело значение. – Ты бы исполнил его мечты, несмотря ни на что? – Это все, чего бы я хотел на самом деле.