Несколько лет назад
Я вылетел из автобуса так быстро, как только мог. Терпеть не могу общественный транспорт. Пару месяцев назад у дедушки случился уже второй приступ, маме пришлось уволиться со своей работы, потому что дело было плохо. Теперь дедушка живёт у нас дома, а мама ухаживает за ним. На ужасно дорогие лекарства для восстановления требовалось много денег, и на семейном собрании было решено, что отец может ездить на машине и похуже, купленной с рук, а покупать проездной для поездок до университета было явно дешевле, чем платить за бензин для моего мотоцикла. Поэтому отцовская машина и мотоцикл, который я любил чуть ли не больше жизни, были проданы в пользу денег на лекарства. Я иду с остановки до дома, и я к этому ещё не привык. Наконец добираюсь до дома и захожу внутрь с мыслями о том, что как только закончу учёбу начну копить на новый байк. Но дома меня встречают всхлипывания моей матери, и все мысли тут же растворяются. Я забегаю на кухню, где вижу маму всю в слезах и отца с отсутствующим выражением лица. — Что стряслось? — Мне в голову не приходит ни одна нормальная мысль о происходящем. — Ванда… — Мама опять всхлипывает, а отец устало вздыхает. Он выглядит скорее растерянным, чем расстроенным, так что я немного успокаиваюсь. — Что такое? С ней что-то случилось? — Она хочет сделать аборт. — Слова распороли воздух и так и зависли в нём тяжёлым грузом. Я несколько раз моргнул, пытаясь понять, что только что сказала мама. — Что? Она беременна? — Оказалось, что да. — Отец развёл руки. — Оу… — Я переминался с ноги на ногу, не зная, что сказать. Это было совершенно внезапно для такого обычного дня, как эта среда. Я планировал дописать наконец курсовую работу, над которой сидел так долго, и сводить Магду в кино, ведь мы с ней не виделись лет сто, наверное. Мысль о том, что моя уже двадцатилетняя сестра может вдруг оказаться беременной как-то не приходила мне в голову. Мама опять начала всхлипывать, а отец приобнял её за плечо. — Ну прекрати! В этом нет ничего смертельного, такое часто случается, ты же видишь по телевизору… — Судя по всему, он повторял эти фразы уже в сотый раз за сегодня. — Ты что, не понимаешь? — взорвалась мама. — Это же сродни убийству! Убийству ребёнка, боже милостливый… — Мама была глубоко верующей женщиной и, естественно, была, как и многие верующие люди, против абортов. Отец тяжело вздохнул и устало посмотрел на меня. — И вот так весь день. Они тут с утра ругались с Вандой. — Я смотрел на отца с матерью и до сих пор не знал, что делать. Я даже не снял куртку и так и стоял в ней на кухне, как вбежал сюда. Мама высморкалась в салфетку и красными от слёз глазами сверлила стену напротив. — Это неправильно. — А что правильно? Ты же знаешь, какая у нас сейчас ситуация. Ты больше не можешь работать, твоему отцу нужны лекарства. Какой ребёнок? Она сама ещё ребёнок, хоть и стукнуло уже двадцать, дуре такой! Умный ведь человек, казалось, а мозгов, чтоб не залететь, не хватило! — Видно было, что отец уже высказал подобное мнение Ванде с утра, когда здесь, судя по всему, был скандал выше небес в моё отсутствие. Отец отпустил маму и встал, направляясь за сигаретами. Я, до сих пор растерянный, отошёл, пропуская его. Он вернулся на кухню и закурил прямо там, маме явно было не до него, хотя, думаю, папе потом влетит за это. — Но ведь аборт будет опасен и для неё самой, Якоб! А что, если… — Мамины глаза вновь были на мокром месте. — Что, если она больше не сможет иметь детей после этого? — Значит мы отдадим её в лучшую больницу. Правда, придётся найти больше денег, но их потребуется явно меньше, чем денег на ребёнка. Ах да, Эрик. — Мой, до этого блуждающий, взгляд нашёл опорную точку в глазах отца. — Ты нам говорил о финансировании твоих каких-то там физических исследований. — Я медленно кивнул. — С этим придётся подождать, ты же понимаешь? — Да… Да, я понимаю. И эти последние фразы от матери и от отца вывели меня из ступора. Я действительно понял, что необходимо сделать. Я рванул на лестницу и с разгона вломился в комнату Ванды. Кажется, я даже выбил замок в её двери, я понял это только по ошарашенному лицу сестры. Она закрылась и явно не думала, что кто-то варварски сломает её хрупкую дверь. Она вовсе не была заплаканной или взволнованной, как я думал. Хоть её глаза и были слегка красными, она имела решительный вид. Ванда ожидающе уставилась на меня, готовая принять вызов. Я же опять застыл, не в силах начать разговор. — Что, хочешь мне высказать, что я потаскушка или что-нибудь в этом роде? Давай, пожалуйста, не стесняйся. — Она язвительно взмахнула рукой. Я только молча помотал головой. Ванда поджала губы и ждала, что я скажу. Мы с ней были не в самых близких отношениях, с самого детства буянили, дрались и закладывали друг друга родителям. В общем, как и многие братья и сёстры, но я не думал, что она будет ожидать от меня настолько плохой реакции. — Ты не будешь этого делать. — Мой голос был твёрд настолько, что она подпрыгнула. Я никогда не говорил подобным тоном дома. — Ты что же, запрещаешь мне? — Она саркастично ухмыльнулась. — Да, я тебе запрещаю. Возражения не принимаются. — Эрик, ты просрал свою военную карьеру пару лет назад, забыл? Так что не надо тут приказы раздавать. — Но задеть меня у Ванды не вышло, я был беспрекословен. — А сейчас я просру и свою учёбу. — Она в изумлении уставилась на меня. — На вечерних сменах я много не заработаю, да и учиться в пол силы не по мне. Я найду постоянную работу, к тому же у меня были сбережения, денег хватит. — Эрик. — Ванда не верила своим ушам. — Эрик, ты больной что ли? — Она вскочила с кровати и кинулась ко мне. — Ты придурок! Как ты можешь нести такой бред? — Это не бред, это нормальная ситуация. Не мы одни попали в подобное дерьмо. — Я схватил её за плечи и заставил смотреть на меня. — Послушай. Не нужно строить из этого трагедию, ясно? Это обычная беременность, это обычный ребёнок, разве ты хочешь лишить его жизни? — Господи, Эрик, что на тебя нашло? Не ожидала от тебя такого… — Она открывала и закрывала в рот, ища, что сказать. — Но ты не понимаешь… — Сейчас забудь обо всех трудностях и проблемах и скажи, ты хочешь рожать или нет? Она смотрела на меня, как будто бы я был восьмым чудом света. Хотя я действительно раньше не вёл себя подобным образом. И она тупо разревелась, закивав головой и уткнувшись в мою грудь. Это всё напоминало глупую сцену из мыльной оперы или мелодрамы по телевизору. Всё было ужасно неправдоподобно и несуразно, но это было действительностью.***
Действительностью, в которой я по глупости своей и из упрямства не начал получать высшее образование во время, то есть сразу после школы. Где я вылетел из военного училища и забрал документы с института. Где я заставил родителей принять свою позицию. Где родился прекрасный ребёнок, которого любят все на свете, и где умерли все мои перспективы. Я не могу ни о чём жалеть. Я сам поганил свою жизнь. И у меня отсутствует хоть какое-либо право жалеть о своём выборе, когда я каждый день смотрю на Питера. Он шумный и весёлый, он надоедливый и любознательный, он капризный и уверенный, он больше всего на свете любит носиться по дому и постоянно сносит меня с ног. И он точно достоин лучшего, чего не произойдёт, если Ванда всю жизнь будет работать продавцом в магазинах или уборщицей в офисе. — Ванда, прекрати распинаться, у меня от твоего бормотания голова болит. — Голова у меня действительно болела, как тут не заболеть, когда столько разного дерьма происходит в жизни? Я всё ещё сидел ссутулившись и придерживая голову руками. — Что за глупости ты спрашиваешь, разве я тебе могу запрещать что-либо? Я что, так похож на тирана? — Ну… Вообще, знаешь, да, похож. — Она неуверенно улыбнулась, а я закатил глаза. Я был рад, что она снова шутит. — И я не собираюсь увольняться. — Теперь об этом даже не помечтаешь… — Мне нужно просто привыкнуть к моим работодателям. — А вернее, только к одному из них. — Первые дни всегда тяжело, да? — Ты самый лучший брат! — Она кинулась меня обнимать, но я успешно сбежал от её объятий, соскользнув со стула и отбежав в другой угол комнаты. — Должна будешь. — строго заявил я. — Ладно, забираю свои последние слова назад, хитрый ты тиран.***
Минуло уже больше недели, и жизнь вошла в определенную колею. Мне пришлось приложить максимум сил, чтобы привыкнуть к этой жизни. Каждое утро я приезжал в Гранта-хаус к восьми, перебрасывался парочкой фраз с мистером Ксавье, от которого узнавал о состоянии Чарльза и, самое главное, о его настроении. После ухода мистера Ксавье я давил из себя всю вежливость, на которую был способен, перед Чарльзом Ксавье, давал ему утренние таблетки, спрашивал, нужно ли ему что-нибудь, и, как правило, получал отрицательный ответ. Обычно уже минут через десять он давал понять, что моё присутствие его утомило. Мне не приходилось говорить дважды, и я с облегчением скрывался за дверьми гостиной. После этого я пытался заниматься мелкими домашними делами, с паранойным рвением заглядывая в гостиную к Ксавье младшему каждые пятнадцать минут, как велела его мать. Он неизменно сидел в кресле и смотрел на поблекший сад. Каждый вечер после первого рабочего дня я учился готовить на кухне дома, чем вызывал ожидаемые умиление от моей матери и насмешки от остальных. На следующий день я готовил то, чему научился, уже на кухне дома Ксавье. Чарльз, с которым мы старались разговаривать ещё меньше, чем в первый день, неизменно водил носом перед обедом, а после молча убирал за собой и уезжал. Хотя иногда мне казалось, что я читаю на его лице благодарность, но тешить себя мыслями о том, что я всё же сносно готовлю, я не спешил. А вообще мне почему-то казалось странным готовить для взрослого мужчины, но я старался не думать об этом. Вообще ни о чём не думать. Во второй половине дня Чарльз устраивал просмотры кинофильмов, он был членом DVD-клуба, и новые фильмы приходили по почте каждый день, но он ни разу не предложил мне посмотреть кино вместе, и меня это устраивало. Так что обычно я сидел на кухне или в гостевой комнате. Мне очень хотелось просмотреть книжные полки в комнате Ксавье и в гостиной, но в первую заходить лишний раз не хотелось, а во второй вечно торчал мой объект наблюдения. Поэтому мне приходилось довольствоваться газетами и журналами, что я находил в почтовом ящике. Чарльз Ксавье, когда впервые заметил меня за этим действием, громко фыркнул. Он явно не сильно высокого мнения о людях, которые читают только журналы и газетёнки. Говорить ему о том, что у меня совершенно иные вкусы, я не собирался. Пускай считает меня не умнее деревянной прищепки, так даже легче жить. Иногда ближе к вечеру заглядывала миссис Ксавье. Впрочем, со мной она почти не разговаривала, только спрашивала, всё ли в порядке, явно ожидая утвердительного ответа. Она спрашивала сына, не нужно ли ему чего-нибудь, иногда предлагала занятие на завтра. Например, прогулку или встречу с другом, который спрашивал о его здоровье, а он почти всегда пренебрежительно, если не грубо, отказывался. Казалось, его слова причиняют ей боль, и она уходила ни с чем. Его отец появлялся, когда я уже уходил. Мы, как и с утра, перекидывались несколькими фразами, он сильно меня не расспрашивал, видимо, понимая, что ничего необычного не может здесь произойти вообще. Он садился смотреть вечерние новости по телевизору с Чарльзом, когда я уже выходил. Иногда мне в спину летело какое-нибудь замечание об увиденном в новостях. За эти первые недели я узнал Чарльза Ксавье ближе, как бы мне ни хотелось вообще с ним не контактировать. Я старался на него не злиться. Правда старался. Но Боже праведный, как же он невыносим! На любые мои слова у него находился ядовитый ответ. Если я спрашивал, тепло ли ему, он рявкал, что вполне в состоянии попросить второе одеяло в случае необходимости. Если я спрашивал, не слишком ли громко гудит пылесос он спрашивал, не изобрёл ли я способ пылесосить бесшумно. Когда доходило до обеда, он жаловался, что еда слишком горячая, или недоваренная, или переваренная, или уже холодная. Однажды я даже перегнул пополам ложку от еле сдерживаемого гнева. Чёртово серебро слишком легко гнётся. Ксавье в изумлении следил за тем, как я её выпрямлял, и даже как-то весь сгруппировался, но я ничего не сказал, и вообще молчал до конца дня. За первую неделю я научился сохранять невозмутимое выражение лица. Просто поворачивался и уходил в другую комнату, говорил с ним как можно меньше. Я начинал его ненавидеть и уверен, что он это понимал. Он умел повернуть почти всё, что я говорил или делал, таким образом, чтобы выставить меня идиотом. Но я был неприступен настолько, что мне впору было давать золотую медаль. Почему никто не организовал олимпийские игры, посвящённые терпению к выходкам Чарльза Ксавье? Но, конечно же, он был, как и говорила Ванда, жутко несчастным. Когда я замечал, как он смотрит в окно, мне казалось, что он самый печальный человек на свете. Я понимал, что его состояние связано не только с сидением в кресле и утратой физической свободы, но и с бесконечной вереницей унижений и проблем со здоровьем, опасностей и дурного самочувствия. Но я решил, что мысли о жалости недопустимы. Во-первых, не такой я человек, во-вторых, ему самому тоже явно не была нужна чужая жалость. Я не подозревал, что смогу скучать по своей старой работе еще больше, чем прежде. Мне не хватало Логана и его тупых быдловатых шуточек прямо с утра. Хотя мы с ним постоянно переговаривались и спорили, доходило и до настоящего мордобоя, но я всегда знал, что на следующий день мы сможем опять смеяться за кружкой пива. Ксавье же, насколько я понимаю, старается вывести меня из себя, чтобы либо я сам свалил, либо меня уволили к чертям. «Шесть месяцев, — повторял я про себя, как мантру. — Шесть месяцев». Как-то раз, в четверг, когда я готовил овощи, которые Чарльз должен был съедать поздним утром, в коридоре раздался голос Шерон Ксавье. Но я был сильно удивлён, потому что там были и другие голоса. Я прислушался, стиснув вилку, и смог различить женский голос, молодой, с аристократическим выговором, и мужской, растягивающий гласный с притворной ленивостью, но звучащий до противного уверенно. Миссис Ксавье появилась в дверях кухни, а я продолжал дело, будто бы никого не слышал. — Овощи из прописанных диетологом? — Она впилась глазами в салатницу. — Естественно. — К Чарльзу решили заехать друзья. Может быть, Вам лучше… — У меня хватает занятий на кухне. Я не буду им мешать. По правде говоря, я испытал огромное облегчение оттого что буду избавлен от общества её сыночка на час или около того. Я отложил тарелку, ничего страшного, поест позже, не помрёт без своих свежих витаминов. — Ваши гости не желают чая или кофе? — Да. — Она почти удивилась моему вежливому тону. Это часы работы над собой, мадам, Вы ещё и не так удивитесь. — Это было бы очень кстати. Чай. А я, пожалуй… Миссис Ксавье была даже более напряженной, чем обычно, хотя, казалось, куда хуже-то. Её взгляд метнулся к коридору, откуда доносились тихие голоса. Вряд ли к Чарльзу часто заходят друзья. — Наверное… я оставлю их одних. — Она выглянула в коридор, явно думая о чём-то другом. — Себастьян. Это Себастьян, старый друг с работы. — Она внезапно повернулась ко мне. Наверное, это почему-то было важно, и ей надо было с кем-то поделиться, хотя бы и со мной. — И Эмма. Они были… очень близки… какое-то время. Чай, тот, который любимый у Чарльза, я забыла название… Он был бы очень кстати. Благодарю, мистер Леншерр. Я понятия не имел, какой у Чарльза Ксавье любимый сорт чая. Поэтому я застыл перед открытым шкафом с коробками. Ксавье как-то заявил, что я только потрачу зазря чай, и запретил мне заваривать его. Видимо, себя он считал экспертом, а меня человеком, который толком и одноразовый пакетик не заварит. Я выбрал свой собственный любимый сорт, злобно усмехнулся и начал чайную возню. В это время гости прошли в дом, потом долго здоровались с Чарльзом и долго не могли вежливо распрощаться с его матерью. Когда они прошли наконец в гостиную, чай как раз был разлит. Я мгновение помедлил, прежде чем открыть дверь коленом, удерживая в руках поднос. — Миссис Ксавье сказала, что Вы не отказались бы от чая, — произнеся это с максимальной вежливостью и отстранённостью, которая больше подходила какому-нибудь профессиональному дворецкому, я вошёл и опустил поднос на низенький столик. Я поставил кружку Чарльза Ксавье поближе к нему. Теперь он обязан выпить, не будет же он проявлять такое дикое неуважение в ответ на мою деликатную вежливость, к тому же, при гостях. Он, видимо, подумал о том же самом и стал убивать меня взглядом. Я еле сдерживался, чтобы не прыснуть со смеху, хотя я не смеялся, наверное, полвека, но, вспомнив о двух людях, наблюдавших за нами, я отошёл от Ксавье. Я постарался незаметно рассмотреть гостей. Сначала я обратил внимание на женщину. Это была шикарная длинноногая блондинка с нежной и словно сияющей кожей. Такие женщины заставляют меня задуматься, действительно ли все люди принадлежат к одному биологическому виду. Она была одета во всё белое, и одежда верно выделяла все её особенности фигуры, скажем так. Да чего уж там, она была невероятно сексуальна. От неё веяло деньгами, уверенностью, будто ей все должны, и жизнью, сошедшей со страниц глянцевого журнала. Но, когда я вгляделся в неё повнимательнее, я понял, что это: а) женщина с лыжной фотографии Чарльза и б) на самом деле ей сейчас очень, очень не по себе. Женщина поцеловала Чарльза в щёку и отступила, натянуто улыбаясь. На её губах была помада странного голубого оттенка. Я вдруг вспомнил цвет глаз одного бесящего меня придурка. (Хотя оттенок был совсем другим, да и вообще, какого чёрта!) На женщине был светло-серый кашемировый шарф, который она принялась нервно теребить. — Hеплохо выглядишь, — сказала она Чарльзу. Я чуть не усмехнулся вслух. — Правда. Ты… немного оброс. Чарльз же не сдерживал себя и усмехнулся за нас обоих. Он смотрел на неё, и лицо его было непроницаемым, как всегда. Я на мгновение исполнился благодарности, что он не только на меня так смотрит. — Новое кресло, да? — мужчина похлопал кресло Чарльза по спинке, выпятив подбородок и одобрительно кивая, как будто, восхищался первоклассным спортивным автомобилем. — Выглядит… чертовски замысловатым. Чертовски… продвинутым. — Сам конструировал. — Серьёзно? Помниться, ты не так хорошо разбирался в технических штучках, всё больше по природным явлениям сох. — Он усмехнулся, как старой шутке, а я навострил уши. До меня только сейчас дошло, что я не знал, кем раньше работал Чарльз. — Пришлось разобраться. Мне стало жутко интересно, но я не знал, что делать. Секунду постоял, переминаясь с ноги на ногу, пока голос Чарльза не нарушил тишину. — Друг мой, Вы не могли бы подбросить дров в огонь? По-моему, он начал угасать. — Прошло несколько бесконечно долгих секунд прежде чем до меня дошло, что он обратился ко мне. — Конечно, — откликнулся я с запозданием. Я захлопотал у печки, выбирая из корзины деревяшки подходящего размера. Я только что впервые услышал его голос таким нормальным. К тому же он таким образом обратился ко мне. Это было необычно, а я почувствовал себя как-то странно, корячась у печи. — Боже, ну и холод на улице, — заметила женщина, хотя она была одета необычайно легко и не выглядела замёрзшей. Скорее она сама могла заморозить кого угодно своим взглядом. — Что может быть лучше живого огня! Я распахнул дверцу печки и пошевелил тлеющие угли кочергой. — Здесь определенно на несколько градусов холоднее, чем в Лондоне. — Определенно, — согласился мужчина. — Я собиралась купить печку. Она намного эффективнее, чем открытый огонь из камина. — Эмма чуть наклонилась, чтобы осмотреть печку, как будто никогда их раньше не видела. Я, как нормальный мужчина, не мог не отметить её декольте. Она словно на показ мод собралась, а не на встречу с другом. Я поскорее отвёл взгляд, почему-то вспоминая, когда у нас с Магдой был секс в последний раз. Кажется, в последний месяц в моей голове произошла установка прибора, генерирующего внезапные и неподходящие мысли. — Да, я тоже об этом слышал, — подтвердил мужчина, а я уже и забыл, о чём они говорили. — Надо заняться этим вопросом. Вечно откладываешь, а потом… — Она умолкла. — Ну… чем занимаешься, Чарльз? — В голосе мужчины чувствовалась нарочитая веселость. Он вальяжно сидел и единственный в комнате медленно попивал чай. — Почти ничем, как ни странно. — А физиотерапия и так далее? Не отлыниваешь? — Вряд ли я скоро встану на ноги, Себастьян. — Голос Чарльза сочился сарказмом. Я опять чуть не улыбнулся. Так держать, Чарльз Ксавье! Меня почему-то ужасно радовало, что он общается со мной, как оказалось, ещё не самым худшим образом. Я принялся с важным видом сметать пепел с пола перед камином. Мне казалось, все наблюдают за мной. Тишина давила. — Итак… — наконец сказал Чарльз. — Чему обязан удовольствием? Прошло сколько… восемь месяцев? — О да, я знаю. Прости. Я была… ужасно занята. У меня новая работа в Челси. Управляю бутиком Саши Голдстайн. Помнишь Сашу? По выходным я тоже много работала. Столько дел по субботам! Ни минутки не выкроить. — Голос Эммы стал слегка ломким. — Я звонила пару раз. Мать тебе говорила? — А у нас такая карусель закрутилась! Ты… ты и сам знаешь, как это бывает, Чарльз. У нас появился новый парень, очень талантливый. Отец не рассказывает тебе? И тот проект, который так долго пылился в ящиках, его одобрили, представляешь. Ну, с теми исследованиями действия радиации, помнишь? — Я впитывал его слова, как губка, став самим воплощением внимательности. — Кто-то вечно был против и его откладывали, а сейчас я получил финансирование. — Это я был против. — Ах, да. — Мужчина явно не испытывал затруднений с тем, что выяснилось. — Точно, ты был слишком осторожным с этим. Правда, я не понимаю, почему, но, ладно, сейчас это уже не важно. У нас многое там поменялось. — Удивительно. И снова нависла тишина. Эмма не знала, куда деть руки, и взяла наконец уже почти остывший чай. — Чудесный чай, — удивилась она после паузы. — Это ведь ты заваривал? Я поднял взгляд на неё, но, оказалось, она спрашивала у Ксавье. Я тут же перевёл взгляд на него, и вышло так, что мы одновременно переглянулись. Он тут же отвёл взгляд и взял кружку с чаем. Чашка громко брякала по тарелке, когда он поднимал её, гости поморщились от этого звука. Чарльз Ксавье немного отпил и снова стрельнул глазами на меня. Я тут же стал с предельной точностью вспоминать свои действия. «Что не так? Слишком крепкий? Или соль вместо сахара? Что?» — мысль одна за другой проскакивала в моей голове. Я, конечно, хотел бы налить в кружку Ксавье что-нибудь, что заставит его плеваться, в отместку за его поведение, но я же не конченый дебил, чтобы делать это в реальности. Тем временем Эмма, не поняв сути замешательства, поспешила объясниться. — Ну, просто, это же твой любимый. К тому же только ты так мастерски его мог заварить. Ксавье на это поставил кружку обратно и демонстративно отвернулся от меня. Демонстративно только для меня, его гости бы не поняли, что не так. А я же тем временем еле сдерживался, чтобы не засмеяться. Я заварил его любимый чай, да ещё и не хуже его самого. Так, что даже его подруга (бывшая девушка?) перепутала. Я встал, еле сдерживая шутки, которые бы хотел отпустить в сторону Чарльза Ксавье. Никогда ещё за прошедшие дни я не жалел так сильно, что не могу поиздеваться над ним. — Пойду… принесу еще дров, — пробормотал я примерно в сторону, где он сидел. Подхватил плетёную корзину и сбежал. И уже на улице я не выдержал и начал смеяться себе в кулак. Особой причины, в принципе, не было, но я долго не мог остановиться. Обычно подобным образом у Магды начиналась истерика. Я действительно давно не смеялся, поэтому чувствовал сейчас себя странно. На улице было морозно, но я не спешил и старательно выбирал деревяшки, чтобы убить время. С одной стороны, я не хотел бы мешать людям спокойно поговорить. Хотя разговор в любом случае не склеился бы, как мне думается. А с другой стороны, мне было ужасно интересно послушать, что ещё скажет этот противный Себастьян. Я никогда не думал о том, кем раньше мог работать Чарльз Ксавье, а сейчас же сгорал от любопытства. В конце концов я всё же как можно медленнее понёс дрова по коридору. Подходя к гостиной, я услышал женский голос сквозь приоткрытую дверь. — Вообще-то, Чарли, мы пришли не просто так, — говорила она. — У нас… новость. Я помедлил у двери, держа одной рукой тяжёлую корзину с дровами и не решаясь зайти. Заходить на подобном моменте было бы глупо, но и уйти от дверей я почему-то не спешил. — Я подумала… то есть мы подумали… что нужно сказать тебе… а, ладно, дело вот в чем. Мы с Себастьяном собираемся пожениться. Я застыл на месте, прикидывая, можно ли развернуться так, чтобы меня не услышали. Уже было совсем не до смеха. — Послушай, я знаю, для тебя это шок, — сбивчиво продолжала женщина. — Если честно, для меня тоже. Мы… ну… это началось далеко не сразу… Я смотрел на пол мимо корзины, пытаясь сообразить, что же сделать. — Ты ведь знаешь, мы… с тобой… — Снова тяжелое молчание. — Чарли, пожалуйста, скажи что-нибудь, не молчи, ради бога! — Поздравляю, — наконец произнес он. — Я знаю, что ты думаешь. Но мы ничего такого не планировали. Честно. Мы ужасно долго были просто друзьями. Друзьями, которые беспокоились о тебе. — Я не мог представить, как такой человек, как этот Себастьян, может о ком-то беспокоиться. Впрочем, Эмма тоже не выглядела так, но сейчас она явно очень сильно переживала. — Просто Себастьян стал для меня надежной опорой после несчастного случая с тобой… — Как благородно. — Не надо так говорить. Это просто ужасно. Я так боялась тебе рассказывать. Мы оба боялись. — Очевидно, — равнодушно заметил Ксавье. — Послушай, — раздался голос Себастьяна, — мы пришли только потому, что беспокоимся о тебе. Не хотели, чтобы ты услышал от кого-то другого. Но, знаешь ли, жизнь продолжается. Ну конечно знаешь. В конце концов, прошло два года. Молчание. Я понял, что не хочу ничего больше слышать, и начал тихонько отступать от двери. Но Себастьян заговорил громче, и я всё равно его услышал. — Ну же, приятель. Я знаю, это ужасно тяжело, всё это… Но если тебе не плевать на Эмму, ты должен желать ей добра. — Скажи хоть что-нибудь, Чарльз. Пожалуйста. Я словно видел его лицо, одновременно непроницаемое и с лёгкой примесью презрения. — Поздравляю, — наконец сказал он. — Уверен, вы будете очень счастливы вместе. Эмма начала невнятно протестовать, но Себастьян её прервал: — Идем, Эмма, дорогая. Нам лучше уйти. Чарльз, ты не думай, что мы явились за благословением. Это простая вежливость. Эмма считала… то есть мы оба считали… что тебе надо знать. Извини, старина. Я надеюсь, что твои дела наладятся и что ты меня найдёшь, когда… ну, ты знаешь, когда всё немного уляжется. Может ты и пострадал физически, твои мозги-то ещё при тебе. Не понимаю, почему ты не хочешь сотрудничать… Я услышал шаги и поспешно склонился над корзиной с дровами, как будто только что вошёл. Это было тупо, но что ж поделать, если я зашёл ой как не вовремя. В коридоре раздался шум, и передо мной появилась Эмма. Она всё ещё старалась выглядеть бесстрастно, но её глаза были предательски красными. — Можно мне воспользоваться ванной? — Её голос был хриплым и сдавленным. Я медленно поднял палец и молча ткнул им в сторону ванной. Она пристально взглянула на меня, и я понял, что, вероятно, мои чувства отразились на лице, что было странно. Или же она была очень проницательной. — Я знаю, о чем Вы думаете, — помолчав, произнесла она. — Но я старалась. Правда старалась. А он только отталкивал меня. — Эмма выпятила подбородок, и лицо её стало разъярённым. — Он действительно не хотел, чтобы я была рядом. Он ясно дал это понять. — Она словно ждала от меня ответа. — Послушайте, дамочка, это не моё дело, — наконец произнёс я немного грубовато. Мы стояли почти лицом к лицу, на своих огромных каблуках она почти была со мной одного роста, что нехило. — Знаете, помочь можно только тому, кто готов принять помощь, — сказала она. С этими словами она ушла. Я подождал несколько минут, пока шелест колес машины по подъездной дорожке не стих, и направился на кухню. Я бухнул грязную корзину с дровами прямо на стол. Почему-то захотелось закурить, хотя у меня и не было причин нервничать. Я облокотился руками на столешницу и наклонил голову, устало вздохнув. Странно, не ожидал, что буду так переживать из-за Чарльза Ксавье. Хотя всё, связанное с ним, в моих мыслях можно помечать грифом «Странно». Я решил дать ему немного времени, чтобы побыть одному. По крайней мере, мне всегда требовалось подобное, может, ему тоже. Вскоре я поднял корзину с дровами и потащил её в гостиную, чуть стукнув по двери, прежде чем войти, чтобы сообщить Чарльзу о своём вторжении. Но в комнате никого не было. Совсем никого. И тогда я услышал грохот. Я молниеносно оказался в коридоре, и грохот раздался снова, а за ним звон стекла. Шум доносился из спальни Чарльза. О боже, только бы он не поранился. Я запаниковал — предупреждение миссис Ксавье гудело у меня в голове. Я оставил его одного больше чем на чёртовых пятнадцать минут. Я замер в дверях, цепляясь за косяк обеими руками. Чарльз сидел посреди комнаты, откинув голову назад и глубоко дыша. Его руки дрожали сильнее, чем когда-либо при мне. Я еле оторвал от них взгляд, чтобы заметить, что на длинных полках не осталось ни одной фотографии, разбитые дорогие рамки были раскиданы по полу, из ковра торчали сверкающие осколки стекла. Колени Чарльза были усыпаны стеклянным крошевом и деревянными щепками. Я разглядывал сцену разрушения, и мой пульс постепенно замедлялся, по мере того как до меня доходило, что он не пострадал. Но у него даже плечи тряслись, что вызывало беспокойство. Он заметил меня и повернулся ко мне в кресле, хрустя стеклом. Наши взгляды встретились. Его глаза были бесконечно усталыми. «Только попробуй меня пожалеть», — как бы говорили они. Но было что-то такое в его пепельно-голубых глазах сейчас, из-за чего моё сердце кольнуло болью. Я с усилием заставил себя отвести взгляд и посмотрел на его колени, а затем на пол вокруг. Мне показалось, что я разглядел их с Эммой фотографию, она была вышвырнута дальше других. Я сглотнул, глядя на пол, и медленно поднял глаза. Наши взгляды скрестились на несколько секунд, показавшихся вечностью. Я словно забыл, где стою и что происходит. А потом ситуация вдруг напомнила мне наше знакомство. Он тогда так же ждал, что же я скажу. — Не боитесь проколоть свои драгоценные шины? — наконец спросил я, кивнув на кресло. — А то я сегодня не захватил с собой домкрат. Его глаза расширились. На мгновение мне показалось, что я все испортил. Всё, что ещё можно было испортить. Но на его лице вдруг мелькнула слабая тень улыбки. Я уставился на его губы, не веря в происходящее. — Ладно, не двигайтесь, — сказал я, не подав виду. — Схожу за пылесосом. Когда я выходил из комнаты, мне показалось, что Чарльз Ксавье произнёс что-то вроде: «Извините».