***
Я прочитал в очередной раз журнал, вычитывая всё про возможные осложнения, поднимая голову, только чтобы посмотреть, как снег засыпает дом, ложится пушистыми сугробами на подоконники. По радио местные новости сообщали об автомобильных пробках, задержках поездов и временном закрытии школ, вызванных внезапным бураном. Затем всё же вернулся в комнату Чарльза и осмотрел его еще раз. Цвет его кожи мне совершенно не нравился. — Мистер Ксавье? — тихо окликнул я, просто потому, что не мог и дальше стоять, ничего не делая. Он не пошевелился. Я всё сильнее начал испытывать приступы паники. Я ещё два раза позвал его, но ответа не было. Я подошёл к кровати и склонился над ним. — Чарльз… — позвал я его по имени прежде, чем сообразил. Мне показалось, что он слегка пошевелил веками, поэтому я повторил более уверенно: — Чарльз. Его лицо показалось мне совсем неподвижным, грудь, кажется, тоже. Дыхание. Я наверняка смогу почувствовать его дыхание. Я всмотрелся в его лицо, пытаясь уловить вдох. Ничего. Недолго думая, я осторожно коснулся его лица рукой. — Чарльз, не пугай меня так… — скорее, чтобы успокоить себя звучанием собственного голоса, сказал я, но вдруг был услышан. Он вздрогнул, его глаза распахнулись всего в нескольких сантиметрах от моих. Я никогда не видел их настолько близко, поэтому в первый миг просто заворожено не мог отвести взгляда. — Простите, — я сразу же отшатнулся назад, как только сообразил, что происходит. Он заморгал и оглядел комнату, как будто не понимая, где он. Я не мог сказать и слова, потому что был слишком растерян. И, к своему же удивлению, смущён, хотя ничего такого вроде бы и не произошло. — Разве мы пили на брудершафт? — Спросил вдруг тихо он, снова прикрыв глаза. — В смысле? — Я был слишком растерян из-за всего происходящего, чтобы различить оттенок шутки в его голосе. — Ну, как же, так делают, чтобы перейти на «ты»… — хрипло проговорил он, стараясь улыбнуться. — О боже, — я обречённо вздохнул, — Как можно шутить даже в таком состоянии? — спросил я, искренне удивляясь. Чарльз самодовольно пожал плечами, но это у него вышло плохо, и он болезненно поморщился. — Что-нибудь нужно? — Ещё… обезболивающего, — попросил он с прикрытыми глазами. Я в который раз пролистал журнал на случай, если что-то забыл. Перепроверив в десятый раз дозировку обезболивающего, я снова отнёс его Чарльзу. Я решил, что пора позвонить мистеру Ксавье, но не смог дозвониться. Я расхаживал по комнате Чарльза, слушая длинные гудки в телефоне и тихо чертыхаясь. Не успел я и подумать о том, чтобы позвонить миссис Ксавье, Чарльз вдруг подал голос. — Не нужно звонить маме… — попросил он тихо, словно был не уверен в том, что может меня остановить. Я хотел спросить, почему, но тут же всё понял. Миссис Ксавье всё равно не сможет примчаться сюда, а волновать её лишний раз не хотелось. Я представил, как она сидит на работе, зная, что Чарльз болен, и вздрогнул. Мало того, что все её переживания в конечном итоге выльются на меня, так ещё и засудит ведь там невиновных людей… — Потом проблем не оберёшься с ней, — всё же выдал я после размышлений, убирая телефон. — Я надеюсь, что к тому времени, как она придёт, я уже буду выглядеть более или менее, — пробормотал Чарльз, — Мне просто нужно поспать. И он, кажется, опять мгновенно уснул. Прошло почти полчаса, и я ещё раз собирался позвонить мистеру Ксавье, когда в дверь вдруг постучались. Шерстяной шарф и шапка почти целиком закрывали голову некого неуклюжего паренька в очках, заляпанных снегом. Я с удивлением узнал в нём медбрата из больницы и впустил его внутрь. Вместе с ним в дом ворвался порыв холодного воздуха и лёгкий вихрь снега. — Привет! — Он стряхнул снег с ботинок и захлопнул за собой дверь. Казалось, дом внезапно очнулся от сна. — Меня вызвал мистер Ксавье, смог доехать только сейчас. — Отлично, — я очень обрадовался Хэнку МакКою, — Чарльз проспал большую часть утра и почти ничего не пил. Не представляю, что делать. — Пришлось идти пешком, — Хэнк сбросил пальто и протёр очки, — Автобусы доходят только до центра. Он пошёл в комнату к Чарльзу, а я, паникуя, шёл за ним след в след. — Он весь горит. Давно? — Всё утро. Я понял, что у него жар, но он сказал, что просто хочет поспать. — О господи! Всё утро? — Взволнованный не на шутку, Хэнк протиснулся мимо меня и принялся рыться в шкафчике с лекарствами, — Антибиотики. Сильные. Он схватил флакончик, выудил таблетку и принялся яростно растирать её пестиком в ступке. Я в панике маячил у него за спиной. — Я давал ему обезболивающего. — Хорошо. Послушай, у Чарльза всё просто ужасно с контролем температуры. Это значит, что стоит ему чуть простудиться, и температура взмывает до небес. Сходи, поищи вентилятор. Поставим в комнату, пока Чарльз не остынет. И влажное полотенце, чтобы положить на затылок. Мы не сможем вызвать врача, пока не кончится снег. Хэнк так сильно волновался, что я не мог уже контролировать свой страх. Я пытался утешить себя мыслью, что МакКой по сути своей волнительный человек, и, быть может, всё не так серьёзно, но это мало помогало. Я бросился за вентилятором и моментально вернулся в комнату. Понадобилось почти сорок минут, чтобы сбить температуру Чарльза до приемлемого уровня. Ожидая, пока подействует сверхсильное лекарство от жара, я бережно поместил одно полотенце ему на лоб, а второе обернул вокруг шеи, как велел Хэнк. Мы раздели Чарльза, накрыли его грудь тонкой хлопковой простынёй, направив на неё вентилятор. Без рукавов шрамы на его запястьях особенно бросались в глаза. Мы оба делали вид, что я ничего не замечаю. Чарльз с трудом узнал Хэнка, долго вглядываясь в его лицо. Он, горько усмехаясь, извинялся перед ним за своё состояние и за то, что Хэнку пришлось идти сюда в такой снегопад, а мне в этот момент жутко захотелось придушить этого несносного придурка, который, зачем-то, извиняется за свою болезнь. Я нервно нарезал круги по комнате, пытаясь вернуть себе спокойствие. Чарльз сносил всю эту суету почти молча, односложно отвечая на вопросы медбрата, иногда совсем неразборчиво, и мне казалось, будто он сам не понимает, что говорит. Лишь спустя час Чарльз снова задремал на чистых хлопковых простынях и казался пусть и не вполне здоровым, но хотя бы не безнадёжно больным. — Пусть поспит. Но через пару часов разбуди его и дай стакан жидкости. В пять дашь лекарства от жара. В последний час его температура, наверное, подскочит… — Хэнк нервно поправил очки, задумавшись, не забыл ли он чего-нибудь, — Но, наверное, можешь дать ему обезболивающего, если попросит… — Я уже делал это два раза, — сказал я после минутных раздумий, — В журнале написано, что это максимум. Хэнк вдруг смутился, и это меня удивило. Хотя он похож на одного из тех людей, что вечно хотят подсластить пилюлю и делают этим только хуже. — Да, да, ты прав… — пробормотал он, а потом решил перевести тему, — Вот мой номер телефона, — он быстро настрочил цифры в блокноте для записей, который лежал в коридоре, — Если вдруг Чарльзу станет хуже — позвони. — Хорошо. Хэнк МакКой закутался, как эскимос, и скрылся в снегопаде. После его ухода дом опять показался мёртвым, и я, поддаваясь панике, решил остаться в комнате Чарльза. В углу стояло старое кожаное кресло с лампой для чтения, наверное, из его прошлой жизни, и я, немного подумав, решил устроиться в нём с начатой книгой об исследованиях Чарльза. Если бы не болеющий Чарльз, за которого я почему-то не мог перестать переживать, то этот день был бы самым уютным и тихим днём в моей жизни. Так давно не случалось такого, чтобы я просто сидел в кресле с книгой в руках, наслаждаясь тишиной. К тому же, книга к моему великому удовольствию, была весьма интересна. Хотя, когда речь затрагивала общенаучные аспекты, становилось ясно, что, например, в квантовой физике или в ядерной химии Чарльз не разбирается. Пару раз у меня возникало желание самому схватить ручку и приплюсовать к почеркушкам Чарльза собственные, исправляя или дополняя неверные высказывания. На одной из страниц внезапно обнаружился чей-то номер телефона, а ещё позже, в конце главы, где много свободного места, было написано: «Не забыть поздравить сестру». Только дойдя до этой надписи, я понял, что это издание действительно целиком и полностью принадлежит одному только автору и его явно никому не давали. Я откинул голову назад, прикрыв глаза и размышляя, насколько разозлится Чарльз, если узнает. Нормально поразмышлять над этим мне помешало пришедшее на телефон сообщение. Чарльз пошевелился, и я поскорее схватил телефон, чтобы его не тревожить. Отменили поезда, и дорогу в город занесло. Вы не могли бы остаться на ночь? Мы с мужем не сможем добраться. Шерон Ксавье. Неожиданно для себя я мгновенно напечатал ответ: Без проблем. Я поражался самому себе ещё несколько минут, смотря при этом на спящего Чарльза, потом вышел в коридор и позвонил родителям, чтобы сообщить, что остаюсь здесь. Ещё чуть погодя, опомнившись, послал сообщение Магде. Выполнив все организационные дела, я не знал, чем заняться. Чарльз спал. Я побродил по флигелю, не зная, куда себя деть. Зашёл на кухню и приготовил поесть на двоих — вдруг он проголодается. Сел за стол, но аппетита не было никакого. Сидеть на кухне без Чарльза — это совершенно не то. Я перебрался в гостиную и развёл огонь в печке на случай, если ему станет достаточно хорошо, чтобы выйти в гостиную. Я сидел на диване и переключал каналы на телевизоре, но ничего путного не было. Сидеть в гостиной без Чарльза — это совершенно не то. Вообще находиться здесь без Чарльза — совершенно не то. Помучив себя ещё немного, я плюнул, позволив себе снова вернуться в комнату к Чарльзу. Крадучись пройдя и тихо усевшись в кресло, я стал гипнотизировать взглядом поочерёдно то Чарльза, то его книгу, которая так и осталась лежать около кресла. Могу ли я дочитать эти рукописи, раз уж начал? Или стоит отнести назад, словно и не видел? Хотя, я даже не знал, что у него есть сестра, что уж говорить о разрешении к прочтению этой книги? Я ни разу не слышал, что у Чарльза есть братья или сёстры. Чёрт возьми, да я о нём вообще почти ничего не знаю. Кем и где он работал, чем любил заниматься и, в конце концов, что именно с ним произошло, что за авария — ничего этого я до сих пор не знал. В итоге я просто сидел и смотрел на Чарльза. Я уже даже не пытался объяснять себе свои действия, когда начал разглядывать его, не в силах отвести взгляд. Раньше этого не удавалось сделать: во-первых, всё-таки неприлично было бы рассматривать кого-то, а во-вторых, я постоянно отводил от него взгляд, боясь, что наши глаза встретятся. Я подсел ближе, позволяя себе, наконец, разглядеть всё, что хотел раньше. Его брови забавной формы, что вечно вскакивали при удивлении, сейчас были нахмурены, а невероятные глаза плотно закрыты. Я пригляделся. Ресницы действительно были очень длинными, а губы действительно были очень насыщенного цвета для мужчины. Я почувствовал дурачливое удовлетворение, когда удостоверился в этих, казалось бы, неважных фактах. «Наверное, это всё влияние Магды, точнее, её любви к красивым лицам», — эта мысль прозвучала как очередное оправдание перед самим собой, — «Если его побрить и привести в порядок, то он явно сойдёт за какого-нибудь красавчика из окружения Магды». Покивав своим мыслям, я не заметил, как веки Чарльза дрогнули, а через секунду он приоткрыл глаза. Наши глаза встретились, и я так и застыл в глупой позе, нагнувшись к кровати. Чарльз смотрел на меня сквозь ресницы снизу вверх, пока в моей голове медленно ворочались мысли. Наконец я отскочил, но позже, чем нужно было, выпрямился и почувствовал, что моё сердцебиение участилось. Как будто бы меня поймали за чем-то плохим или это снова наплыв адреналина (или что это вообще?). — Я хотел, — начал я, откашлявшись, — Поправить одеяло. Чарльз почему-то поднял одну бровь и медленно заморгал. — Знаете, я даже не задумался, что что-то не так и просто хотел спросить, который час, — проговорил он, из последних сил подливая в голос сарказма, — Но у Вас такой оправдывающийся тон голоса, словно я застал Вас за чем-то, но даже не понял, за чем… Я в панике сглотнул и решил проигнорировать всё это. — Сейчас четверть девятого, — как ни в чём не бывало, сказал я, буровя взглядом противоположную от себя стену. Чарльз уронил голову на подушки и переварил услышанное. В нём сейчас совершенно не было ни резкости, с которой мне приходилось примиряться первое время, ни чрезмерной любезности, с которой мы общались друг с другом, словно два министра на заседании, ни тем более весёлости последних дней. Казалось, болезнь сделала его крайне уязвимым, и это, конечно, отнюдь не радовало. — Вы голодны? — Нет. — Вам удобно? — Хотелось бы перевернуться на другой бок. Просто перекатите меня. Сажать не надо. Я обошёл кровать, всё ещё глядя куда-то в сторону, и повернул его на другой бок, как можно осторожнее, стараясь вообще ни о чём не думать. От него больше не веяло зловещим жаром, только обычным теплом тела, согретого одеялом. — Что-нибудь ещё? — Разве Вам не пора домой? — Наконец спросил он то, о чём задумался ещё посмотрев в окно, как проснулся. — Всё в порядке, — ответил я, — Я остаюсь. На улице давно погасли последние отблески света. Снег за окном продолжал сыпаться. Отдельные снежинки купались в меланхоличном бледном золоте фонаря на крыльце. Мы находились в безмятежной тишине и наблюдали за гипнотическим снегопадом. Потом я почувствовал на себе взгляд Чарльза и повернулся в его сторону, когда понял, что он хочет что-то попросить. — Можно попить? Я включил прикроватную лампу и взял в руки заранее заготовленный стакан с водой. Я наклонился, чтобы дать его ему в руки, но в ответ получил только слабое поднятие предплечья и наморщенный от усилий лоб Чарльза. Я смутился и снова застыл, наклонившись к кровати, как несколько минут назад. — Нет, так не пойдёт, — пробормотал я, оценивая его попытки поднять нормально руку. Чарльз был слишком смущён этим, и настала его очередь отводить взгляд. Я немного постоял, задумавшись, как удобнее будет сделать то, о чём мы оба подумали, а затем всё так же осторожно присел на край кровати рядом с Чарльзом. Он удивлённо переместил глаза на меня, но я смотрел не в них, обратив всё внимание на стакан с водой. Чарльз недоверчиво, но обречённо, переводил взгляд с меня на стакан. — Я пару раз поил своего племянника, когда он был совсем маленьким, — поведал я ему, — И он до сих пор жив, а не подавился водой насмерть. Чарльз закатил глаза (иногда мне казалось, что он перенял это от меня, ведь раньше за ним такого не замечалось), но я заметил, что ему понравились мои попытки пошутить. Кажется, этот парень будет готов всё на свете перевести в шутку, лишь бы скрыть свои слабости. В этом не было ничего особенного или сложного, но я чуть ли не затаил дыхание, поднося стакан к губам Чарльза. Тот постарался устроиться на кровати удобнее и подался вперёд. Я же наклонился к нему, потому что сидя был слишком высоко от полулежавшего Чарльза, упираясь одной рукой в кровать, куда-то близко к его бедру. Не то чтобы я это особо приметил, просто примерно представил, что там происходит под бесформенным ворохом одеяла. Пальцами я дотронулся до его подбородка, поднеся стакан, поэтому чувствовал все малейшие движения мышц лица, пока он пил. Это вдруг показалось мне таким интимным моментом, словно я был школьником, который впервые увидел голую женщину. От этого стало невыносимо смешно и стыдно одновременно, и я поскорее отодвинулся, когда стакан опустел. — У Вас руки просто ледяные, — сказал он, замечая мои передвижения по кровати. — Вы уже жаловались. — Правда? — Похоже, он искренне удивился. Мы с минуту помолчали, мне было жутко неудобно, непонятно почему, поэтому я поставил стакан на прикроватную полку и начал подниматься, чтобы куда-нибудь убежать от своего непонятного состояния и таких же мыслей, но Чарльз внезапно остановил меня. Он не сказал мне остаться, но то, как он быстро втянул воздух и начал говорить, дало мне понять, что его устраивает наше положение и что он не хочет его менять. — Ах, я, кажется, вспомнил, — проговорил он, а я сел обратно, не успев толком встать, — И ещё несколько фраз, тоже. Я непонимающе взглянул куда-то в его сторону. — Помнится, кто-то, — он сделал лицо, мол, не будем показывать пальцами, — Стоял здесь чуть ли на коленях и звал меня по имени так, словно я умирающая царевна. Я был так напряжён весь день с этой его болезнью, что был совершенно не готов к таким ударам. Прикрыв рукой глаза, я ссутулился, развернувшись от Чарльза в сторону, и пытался понять, злюсь я больше или смущаюсь. — Кажется, кого-то, — я сказал это таким же голосом, что и Чарльз, — Болезнь довела уже и до галлюцинаций… — Да ладно, я же шучу, — он устало вздохнул и расслабленно откинулся назад. Немного погодя Чарльз облизал пересохшие губы прежде, чем сказать: — И насчёт брудершафта. По-моему, эти операции со стаканом воды можно приравнять к нему, как думаешь? В голосе Чарльза слышалась неуверенная улыбка, и уж тут я не мог избегать взгляда на него. Он всё ещё выглядел слабым и бледным, и мне в голову закралась паникующая мысль, что он просто бредит. Или даже я сам брежу. — Ого, начальник предложил перейти на «ты», — я, наконец, определился, как отшутиться от неловкой ситуации. И я знал, что Чарльз мне благодарен за это. — Что теперь? Ждать повышения? — Ну-у… — Протянул он тут же, обессилено моргая сонными глазами, — Если хорошо попросишь, назначу тебя сиделкой месяца в этом доме. Слышать такое обращение вместо обычного вежливо-официального, было непривычно, но это вызвало лишь положительные ощущения. Даже какую-то необъяснимую лёгкую радость. Я развернулся в его сторону, важно закинув ногу на ногу. — Я требую фото в рамке с подписью: «Работник месяца». — Отлично, я запишу это в своём ежедневнике, чтобы не забыть. Естественно, никакого ежедневника у Чарльза Ксавье не было. Как и возможности писать. — Когда Вы… — я запнулся под смешок Чарльза, и исправился, закатив глаза. — Когда ты перестанешь шутить над собой? — Я думаю, — он сделал вид, что серьёзно задумался, а потом слабо пожал плечами, — Никогда. Я безнадёжно покивал головой, мол, так и думал. Мы немного помолчали, каждый задумавшись о своём. Чарльз закрыл глаза, но я всё равно не решался смотреть на него. Вдруг он их опять внезапно распахнёт, а считать себя идиотом, из-за того, что я в очередной раз мгновенно отведу взгляд, мне не хочется. — Можно задать вопрос? — Наконец спросил я. Его ладони лежали поверх простыни. Чтобы не смотреть в лицо Чарльзу, я смотрел на них. Казалось странным, что они выглядят такими обыкновенными, такими сильными, и всё же порой почти бесполезны. — Вряд ли я смогу помешать. — Что случилось? — Я не переставал думать о шрамах на его запястьях. Это был единственный вопрос, который я не мог задать напрямую. Я никогда не любил расспрашивать людей о чём-то или быть надоедливым, но мне так сильно хотелось узнать Чарльза лучше. Такое было у меня в первый раз, и я совсем не знал, как это делается у обычных людей. И сейчас, задав вопрос, я не был уверен. Знакомы ли мы уже настолько, чтобы я мог спросить об этом? Не слишком ли внезапно я это сделал? Человеческие отношения самая сложная вещь в мире… — Как я стал таким? — Уточнил Чарльз, приоткрыв один глаз. Я молча кивнул, и он снова закрыл глаза. — Мотоцикл. Чужой. Я был невинным пешеходом. — Надо же, я думал, это случилось при более экстремальных условиях, — сказал, глубоко вздохнув, спустя несколько минут тишины. — Все так думают. У Бога хорошее чувство юмора. Я переходил дорогу у своего дома. Не этого дома, — уточнил он, — Моего лондонского дома. — А что работа? Пришлось отказаться от неё? — От работы, от квартиры, от развлечений, от прежней жизни.… Кажется, ты знаком с моей бывшей девушкой, — он так привычно говорил со мной без формальностей, словно мы уже несколько лет являемся как минимум приятелями. Но всё же эта лёгкость в голосе не смогла скрыть горечи, — Но мне, несомненно, следует быть благодарным, ведь в какой-то момент врачи не верили, что смогут сохранить мне жизнь. — Ты это ненавидишь? В смысле, жить здесь? — Понимающе спросил я тихо. — Да. — А как насчёт возвращения в Лондон? — В таком виде — нет. — Но ведь может стать лучше. То есть был ведь прогресс с руками, вполне возможно, что однажды ты сможешь управляться ими, как до аварии, — мне казалось, что я говорю как-то глупо и несвязно. Чарльз тяжело вздохнул и снова закрыл глаза. Я немного подождал и, чтобы занять себя чем-нибудь и потратить непонятную энергичность, нервно поправил одеяло на его груди, изрядно удивив этим жестом нас обоих. — Ох, — я быстро убрал руки и сел прямо, — Ладно, я, кажется, задаю слишком много вопросов. — Нет, — Чарльз снова не дал мне подняться, на этот раз по настоящему попросив: — Останься ещё. Поговори со мной, — он сглотнул. Его глаза снова открылись, и он поймал мой взгляд. Сейчас они были непривычно тёмно-синими и выглядели невыносимо усталыми, — Расскажи мне что-нибудь хорошее. — Я ведь уже упоминал своего племянника? Так вот, он точно так же вечно канючит перед сном, — усмехнулся я. Чарльз выглядел обиженным, и до меня дошло, что ему стоило много сил просить о подобном. Я в который раз удостоверился в своём идиотизме в области общения. Помедлив мгновение, я откинулся на подушки рядом с ним, плюнув уже на все условности и паникующие мысли. Чарльз удивлённо повернулся в мою сторону, немного посмотрел, а потом проследил за моим взглядом к окну. Мы сидели почти в темноте и смотрели, как снежинки на мгновение вспыхивают в лучах света и исчезают во мраке ночи. — Ладно, если честно, то когда-то я тоже просил о подобном своего отца, — наконец откликнулся я, — Правда, это было в детстве. Но если я сейчас сделаю то же, что делал он, я буду выглядеть, как сумасшедший. — Ещё более сумасшедший, чем мне кажется? — Если такое случалось, то он пел мне всякие… — я запнулся, потому что вообще не мог понять, зачем это рассказываю, — Песенки… Чарльз заинтересованно повернулся ко мне. В его ухмылке уже различался сарказм, ещё до того, как он заговорил. — А ты что, стесняешься петь? Не знал, что такой человек, как ты, умеет стесняться, — фыркнул Чарльз и повернулся обратно к окну. Он явно шутил, но я вдруг решил так и сделать. Насмешка Чарльза затронула меня, поэтому я решил удивить его, внезапно запев на немецком: Jeder Mensch hat Sorgen Jedes Herz hat Stein Hab doch keine Angst mehr Das muss jetzt nicht mehr sein Find ein hauch Frieden Lass ein bisschen Los Morgen geht es weiter Schlaf jetzt in meinem Schoß — Это что, какая-нибудь колыбельная на немецком? — Чарльз этого точно не ожидал, — Серьёзно? А я, пользуясь тем, что он не понимает, что я пою, допел первую часть: Denn ich halte Dich Bis du schlafen kannst! Und alles hier vergisst Ich halte Dich Bis Du irgendwann eingeschlafen bist Последовало недолгое молчание. — Это и правда странно, — сказал Чарльз, всё ещё удивлённый, что я вдруг запел. Он был необычно притихшим. — Мне это помогало. — Уж не знаю, про что эта песенка, но ты так её спел, что мне только плакать больше захотелось, — я прищурился в темноте, пытаясь разглядеть по лицу Чарльза, шутит он или нет, потому что по голосу понять было невозможно, — Надеюсь, твой папа пел лучше. — По-моему, В…ты хотел сказать: «Спасибо за попытку меня развлечь». Чарльз усмехнулся, услышав мою оговорку, а я скрестил руки на груди. Мне теперь казалось, что он специально решил перейти на «ты», только чтобы иметь ещё один повод потешаться надо мной. — Полагаю, она ничуть не хуже психотерапевтической помощи, которую я получаю. Хорошо, Эрик, — я вздрогнул, услышав своё имя из его уст, — Расскажи что-нибудь ещё. Что-нибудь глупое ведь случалось в твоей жизни. — Гм… — Я долго размышлял, пытаясь вспомнить хоть какой-нибудь смешной случай из своей жизни. — Ну ладно… Я вспомнил одну историю, но она немного связана с мотоциклами. Чарльз покачал головой, возводя глаза к потолку. — Боже, если ты не хочешь расстроить человека какой-либо темой, то и упоминать не надо, — вздохнул он, — Это же элементарно. А теперь уже рассказывай, раз начал. — В общем, давным-давно в детстве я, конечно же, мечтал о мотоцикле. Но не меньше я мечтал и о крутом мотоциклетном шлеме, — начал я, находясь в ужасе от самого себя, потому что никому я подобные дурацкие истории не рассказывал раньше, — Но я мечтал именно о каком-нибудь необычном шлеме. Сколько я ни замечал, у всех они были абсолютно одинаковыми и неинтересными, а я совершенно не хотел иметь такой же, как у всех, — Чарльз, кажется, тоже был в шоке от моей внезапной разговорчивости, и, весело подняв брови, внимательно меня слушал.— Ну, в общем, мне было лет шесть, когда я думал о подобном. И как-то раз, когда мы заезжали в соседний город на какой-то праздник, в одной из лавок под открытым небом я увидел свой самый крутой в мире шлем. — Самый крутой в мире шлем… — повторил, не веря, Чарльз. У него совершенно не было сил смеяться, поэтому он просто растянул губы в улыбку. — Я его тогда так назвал. Он был красным, с фиолетовым узором на вырезе, — стал вспоминать я, а Чарльз, услышав эти подробности, прикрыл глаза и всё же тихо затрясся от немого смеха, — Он был необычной формы, вырез для глаз был таким, — я показал руками полукруги с острым выступом на переносице, — И доходил до самого низа, — я провёл параллельные линии от скул до подбородка. Чарльз, досмотрев это, опять прикрыл глаза и покачал головой, — И вот по этому вырезу шёл узор фиолетового цвета. О, и ещё на лбу была какая-то загогулина, я не помню… — Великолепно. — Только не надо грубить. — Я не грублю. Это звучит просто ужасно, — он старался, но так и не смог сказать это спокойным голосом и тихо захихикал, зажмурив глаза, — Это вообще не похоже на мотоциклетный шлем. Может, это был шлем какого-нибудь пауер-рейнджера? — Нет, — я постарался сделать обиженный голос, тоже еле сдерживая смех, — У них вырез только на глазах, насколько я знаю. Я осознал, что тревога, которая терзала меня весь день, с каждой шуткой Чарльза постепенно отступает. На мне больше не лежала вся полнота ответственности за бедного инвалида. Я просто сидел и болтал с исключительно саркастичным парнем. — И что же случилось с этими великолепными шлемом? — Я умолял маму купить его, сказал, что буду в нём ездить на мотоцикле, когда вырасту. Она была в ужасе лишь при одном слове «мотоцикл», а когда я отыскал в толпе папу и начал просить уже его, самый крутой шлем на свете уже кто-то купил. — Ужасно. — Звучит, может, и смешно, но тогда это разбило мне сердце, — я преувеличенно печально вздохнул, — Я больше не встречал подобного шлема, хотя сейчас с необычными вещами проблемы отсутствуют, всё можно найти в интернете. Но мотоцикла у меня уже давно нет, и появится он не скоро. Да и конкретно такого шлема больше никогда не сделают. — Странно. — Смейся-смейся! Неужели ты ничего не хотел так сильно? Я почти не видел его, комната погрузилась в темноту. Можно было включить лампу над головой, но что-то меня остановило. — Отчего же, — тихо ответил он, — Хотел. Мы еще немного поговорили, а затем Чарльз задремал. Я лежал рядом, следил, как он дышит, и время от времени гадал, что он скажет, если проснется и обнаружит, что я смотрю на него, на его отросшие волосы, усталые глаза и жидкую бородку. Но я не мог пошевелиться. В доме не было никого, кроме нас, и я всё ещё боялся оставить его одного.***
Я проснулся, услышав, что меня кто-то зовёт. Я находился в школе на уроке литературы, директриса стояла и барабанила по классной доске, повторяя моё имя снова и снова. Я знал, что должен обратить на неё внимание, но был полностью поглощён голубоглазым учителем литературы. — Мистер Леншерр… — Мм… — Мистер Леншерр. Чарльз, сидя на парте, поправил очки и прикрыл лицо книгой, смеясь надо мной. Я, наконец, отвёл от него взгляд. Надо мной весьма выразительно шипели: — Мистер Леншерр!.. Я лежал в кровати. Я заморгал, сфокусировал взгляд и, посмотрев вверх, увидел Шерон Ксавье. На ней было тяжелое шерстяное пальто и сумка через плечо. — Мистер Леншерр, — в очередной раз укоризненно сказала она. Я рывком сел. Рядом со мной под покрывалами с полуоткрытым ртом и согнутой под прямым углом рукой спал Чарльз. Он нахмурился, когда я вскочил, видимо, без меня ему стало холодно. Через окно сочился свет, свидетельствовавший о морозном и ясном утре. — Ох, боже… — Что Вы делаете? Казалось, меня застукали за чем-то ужасным. Я потёр лицо, пытаясь собраться с мыслями. Почему я здесь? Что мне ей ответить? — Что вы делаете в кровати Чарльза? — Чарльз… — тихо сказал я, — Мистеру Ксавье нездоровилось… За ним нужно было присматривать… — Что значит «нездоровилось»? Давайте выйдем в коридор, — Она решительно вышла из комнаты, явно ожидая, что я брошусь следом. Я пошёл за ней, пытаясь поправить одежду. Волосы торчали во все стороны и лезли в глаза. Миссис Ксавье закрыла за мной дверь спальни Чарльза. Я стоял перед ней, пытаясь пригладить волосы и собираясь с мыслями. — У мистера Ксавье была температура. Приходил медбрат из больницы, Хэнк МакКой… Он сказал, что я должен за ним присматривать… — Мой голос был ужасно хриплым. Я даже не был уверен, что говорю связно. — Почему Вы мне не позвонили? Если Чарльз был болен, Вы должны были немедленно позвонить мне. Или мистеру Ксавье. «Вот чёрт», — до меня медленно доходило происходящее. — «Чарльз сказал не говорить ей…» — Я… В этот миг дверь флигеля отворилась, и вошел мистер Ксавье с газетой под мышкой. — Ты вернулась! — обратился он к жене, смахивая снежинки с плеч, — А я только что выбрался за газетой и молоком. Дороги просто ужасные. Пришлось идти окольным путём до Хансфорд-Корнер, чтобы обойти ледяные участки. Миссис Ксавье посмотрела на него, прищурившись. — Ты в курсе, что Чарльзу ночью было плохо? Или тебе тоже не сообщили? Мистер Ксавье посмотрел на меня. А я почувствовал себя ужасно глупо, поняв, что мистер Ксавье думал, что я сообщу ей, но Чарльз просил не делать этого, а я думал, что сам мистер Ксавье сообщит жене, но, видимо, он не решился сам сообщить ей или думал так же, как Чарльз, что ей не зачем беспокоиться… Всё слишком запутанно. — Ох. Да, да, я в курсе, я с утра уехал, оставив с ним мистера Леншерра. И я сказал ему, что сам тебе сообщу, но у меня были проблемы с сетью из-за снегопада. Я только успел вызвать медбрата с утра. Я опустил глаза вниз, мысленно благодаря находчивость мистера Ксавье, потому что сам сейчас совсем не соображал. На мне все еще были носки Чарльза. Я уставился на них. Интересно, миссис Ксавье осудит меня и за это? Но она, похоже, отвлеклась. — Дорога домой была долгой. Что ж… не стану вам мешать. Но если подобное повторится, немедленно позвоните мне. Ясно? — Ясно, — ответил я и ретировался на кухню.