Нечто в плохой обложке

Накрапывающий дождик всё усиливался, и гуляющие пенсоинеры исчезли с улицы. Майк был рад этому несказанно - не пришлось выслушивать их порицание за когда-то давно оглушавшую их музыку, играемую ими, какими-то теперь затёртыми и притупившимися, словно карандаши. Не то чтобы у него было плохое настроение. Настроения у него вообще никакого не было. Поэтому, забыв о затянувшейся простуде и так и не переписанной с нуля "When Are We Waking Up?", он со скучающим видом стал бродить по потемневшей из-за туч, вечно тихой стариковской улице. Редко проскакивающие машины на пустынной дороге не боялись превысить допустимый предел скорости и бесцеремонно окатывали Майка холодной водой. И это совсем его не отрезвляло. Джо был прав. Ничего подобного с ним действительно никогда раньше не случалось. Просто всё совпало чрезвычайно неудачно: дождливый июнь, болезнь, неприятное, если не сказать отвратительное, расставание с изменившей девушкой, постоянные стычки с Сэмом, да ещё эта дурацкая выходка с сожжённой тетрадью, которая после разговора с Джозефом и самому Чепмену казалась ужасно глупой и никчёмной. Более того, его минутное помешательство принесло массу неудобств другим участниками группы, и за него было пугающе стыдно. Много лет назад переболевшая и почти исчезнувшая обида, балластом привязавшаяся к Майку после размолвки с отцом, вдруг стала волновать его больше, чем что бы то ни было. Отец, Дэвид Чепмен, - железный, жёсткий, несгибаемый, бесчувственный - был его единственным родственником. Тот самый высокий поджарый мужчина в фланелевой домашней рубашке, которого ему приходилось бояться сильнее самого строгого, пристрастного и предвзятого учителя. Человек со стальной проседью в пшеничных волосах, от которого приходилось ожидать чего угодно, но только не улыбки и похвалы. Тот, от кого сбежала живая, яркая, тёплая, рыжая мама. И Майк, Майк должен был просить прощения? Эта мысль возмутила и поглотила его. Мать ли наградила его поражающей воображение отходчивостью, или то был молчаливый протест военному воспитанию отца, но вся злость на нерадивого родителя полностью улетучилась, когда он в последний раз захлопнул за собой дверь нелюбимого дома. То, что он раньше не пришёл мириться, доказав свою состоятельность успешным развитием группы, обуславливалось лишь горделивой жаждой справедливости. В глубине души Майк всегда знал, что первым пойдёт навстречу, несмотря на свою безвинность. Повинуясь неожиданному порыву, Чепмен побежал на ближайший крупный проспект, откуда можно было поймать такси. Несколько машин самым наглым образом проехали мимо, не желая портить им, мокрым, драгоценную обивку салонов. Остановилась только дряхлая колымага времён Чемберлена. Этот артефакт уже никак не могла ухудшить вода, стекающая с Майка ручьями. Он уселся на жёстком сидении, машинально выпалил заученный когда-то в детстве адрес и принялся нетерпеливо ёрзать, жутко раздражая, похоже, не совсем трезвого водителя. Когда доисторический автомобиль, роняя на ходу детали, заехал на нужную улицу, на Чепмена, как снег на голову, свалилось осознание того, что он не взял с собой денег. И, не успев отдышаться после недавней пробежки, он рванул опять, что было сил, к заветной двери. Может быть, шофёр был уже окончательно невменяем, или, может быть, пожалел сил на преследование, но, сколько ни ждал Майк с замиранием сердца разъярённого пьянчугу, тот не появился. Дыхание у него, помимо прочего, прерывалось ещё и из-за волнения, и на его восстановление ушло довольно много времени. Наконец, справившись с благоговейным ужасом, он робко провёл пальцем по кнопке звонка в надежде, что отец не услышит. Для себя он решил: если не откроет сейчас - значит, не судьба. Послышались обрекающие твёрдые шаги. Щелчок замка. А вот и отец предстал во всей красе, такой же худой и высокий, в той же фланелевой домашней рубашке, будто и не было этих пяти лет. - Привет, пап, - дрожащими губами улыбнулся Майк. Карие глаза отца, округлившиеся от удивления, слегка сузились и оценивающе окинули Чепмена младшего с ног до головы. Тот непроизвольно съёжился под этим проницательным взглядом. - Денег просить пришёл? - холодно осведомился Дэвид. Майк оторопел. - Да с чего ты взял?! - Тогда что тебе нужно? Всё встало на свои места. У Майка изначально не было шансов. Длинноволосый, в рваных джинсах, да ещё мокрый до нитки, как он мог рассчитывать на расположение? Но устроить маскарад ради такого заведомо безнадёжного предприятия - значило изменить себе, прикинуться вновь запуганным мальчиком, беспрекословно выполняющим все поступающие приказания. - Я хотел с тобой поговорить, папа. Мне деньги не нужны. У нас, знаешь, с группой всё хорошо, альбом на подходе... Это ведь неправильно, что мы за столько лет ни разу не разговаривали, да?.. - Боишься, я тебя наследства лишу? - цинично предположил мужчина. Майк прерывисто выдохнул и упёрся локтем в дверной косяк, чтобы чувствовать опору. Карие глаза сверху вниз смотрели презрительно. - Тебе нет шестидесяти, о каком наследстве может идти речь?.. - хрипло, будто пытаясь кого-то разжалобить, пробормотал Майк. - Давай уже войдём. Ты же не любишь, когда соседи становятся свидетелями семейных сцен, - он не удержался от ироничного тона и сам же его испугался. Старший Чепмен неохотно посторонился, пропуская сына в квартиру. Он не любил её, потому что вообще не любил Лондон, и, если бы не служебные обязанности, с удовольствием остался бы в Кембридже. Отвыкший от домашних порядков, Майк оставил промокшие кроссовки у коврика и прошёл за отцом в гостиную. Такая мелочь могла разъярить хозяина квартиры, и, вспомнив об этом, Чепмен хотел было вернуться, убрать обувь в отведённый под неё ящик комода, но вовремя остановился. Ему не нужно было ни угождать отцу, ни что-то просить у него. Жест своеволия замечательно показал, что Майк готов идти на компромисс, но возвращать всё, как было, не собирается. К сожалению (или к счастью), старший Чепмен не обратил внимания на местоположение кроссовок и, дождавшись сына у большого обеденного стола, выжидающе посмотрел на него. Майк подумал, что говорить что-либо уже бессмысленно, раз отец даже не отчитывает его за неподобающее поведение, но отступать было поздно. - Как у тебя дела, пап?.. - Великолепно, - непривычно витиевато ответил тот. Слово, не представляющее ничего необычного для рядового человека, было настоящей редкостью в его лаконичном лексиконе. Майк забыл, зачем пришёл и о чём хотел спросить. Ледяной взгляд отца и это "великолепно" могли бы без боя заставить неприятельскую армию сложить оружие. И Майк - сложил. Он начал говорить, трепетно избегая темы группы. Полная околесица, которую он нёс, стремительно выводила из себя раздражительного мужчину. Но роковой ошибкой был рассказ о том, как он убегал от таксиста. - Так смешно получилось... Я сегодня вдруг решил к тебе приехать, поймал такси, и, оказалось, - представляешь? - деньги забыл!.. Пришлось убегать... Какая-то цепь неудач, как будто не нужно было мне сегодня... ехать... Голос Майка словно пропал. Один сип вырывался из горла, как из крана во время отключения воды. О, как хорошо он знал эти огненно-красные сосуды в глазах отца! Как часто ему приходилось их видеть. - МОЙ СЫН - ВОР?! - взревел мужчина. Не помня себя, Майк взмыл нал стулом и попятился к выходу. Отец кричал что-то про позор и грязное пятно на родословной, пока не вытолкнул сына на лестничную клетку. Выплюнув мокрые кроссовки, дверь с грохотом захлопнулась. Что ж, по крайней мере, он ещё признаёт, что Майк - его сын. И всё? Прошло пять лет - и ничего не изменилось? Ждать было больше нечего. Между сыном и гордостью железный человек без раздумий выбрал последнее.