— Запустил ты себя.
Она всегда начинает с этой фразы. Вздохи, взгляды и «ты себя запустил» — это ритуал. — Посмотри на себя, совсем на скелет похож, скоро просвечивать начнешь.Я послушно гляжу в зеркало. Зрелище и впрямь не самое приятное — болезненного вида костлявый парень с неопрятными всклоченными волосами и лихорадочно блестящими глазами.
У неё звонит телефон. Пугающе громко. Я еле удерживаюсь от того, чтоб не шарахнуться в сторону, закрывая голову руками. В моём доме давно уже нет вещей, воспроизводящих звук. Она как-то раз принесла мне телевизор, и он оказался вышвырнут с балкона быстрее, чем она успела выйти из подъезда. Больше не приносит.— Рафаэль звонил, — говорит она таким тоном, будто это должно мне что-то сказать. Я силюсь вспомнить: кто такой Рафаэль? Её муж? Мой брат? Не Рафаэль же Санти!
— Твой друг, — поясняет она. — Знаешь, у него скоро открытие новой выставки. Он говорил, что очень хотел бы тебя на ней увидеть. Всегда говорит, что у тебя исключительное восприятие мира. — М-м-м, — киваю я. Рафаэля я так и не вспомнил. И почему он считает мое восприятие мира исключительным, не знаю.— И Катерина, его супруга, спрашивала о тебе. У них такой чудный сыночек! Скоро два годика будет, он такой славный. — Она тяжело вздохнула и скосила на меня глупые глаза. — Может, я приглашу доктора, а? В прошлый раз это немного помогло.
И смотрит на меня с надеждой. Кажется, она с годами совсем не изменилась. Невысокая, худенькая, с правильными чертами лица. Она красива той самой красотой, которую так любят изображать художники. Она являет собой образ идеальной матери и домохозяйки. Таких обычно считают настоящими женщинами, с большой буквы «ж». Всё у таких женщин в порядке: мысли, чувства, маникюр, укладка. Она почти идеальна. Её портит только кривоватая, неестественная улыбка. Она никогда не улыбается мне искренне. Я знаю, она боится меня. Сколько угодно может это отрицать, но где-то в глубине души липкий, иррациональный страх не дает ей спокойно дышать, когда я рядом. Будь она чуть менее совестливой и чуть более решительной, она давно бы вычеркнула меня из своей жизни. — Мне не нужен доктор. Доктора… сколько их уже было. Они ставили мне разные диагнозы — от расстройства пищевого поведения до шизофрении. Нашёлся и умный, который считал меня симулянтом. Пара докторов находила у меня признаки маниакально-депрессивного психоза. Кто-то видел глубокую психологическую травму и проявления обсессивно-компульсивного расстройства. Я половину этих терминов и выговорить с первого раза не мог. Зато слово «хуй» говорить умел. Туда и посылал врачевателей души, неиссякаемым потоком появляющихся на пороге квартиры благодаря ей… Я уже два года не мог назвать ее мамой. У меня физически язык не поворачивался. Один из бесконечного числа психиатров говорил, что это у меня такая особая форма протеста. Его я тоже послал. Она качает головой и в очередной раз глубоко вздыхает, отводя глаза. Она чувствует свою вину в том, какой я есть. Я не стремлюсь ее переубеждать, потому что мне удобно винить во всем ее. Хоть я и не понимаю, в чем она виновата. — Уверен, что не хочешь посетить выставку? Ник, сколько ты уже на улицу не выходил — год, два? Она каждый раз заводит этот разговор, как будто надеется, что однажды я скажу: «Да без проблем, пойдем!» — и, радостно улыбаясь, убегу в закат, напевая жизнеутверждающую песенку.— Я не могу. Оно не одобрит.
— Что «Оно»? — переспрашивает.
Всегда переспрашивала, но так и не смогла понять. Я сначала пытался ей объяснить, но она почему-то всегда начинала плакать, бормотать что-то себе под нос, а потом лезла меня обнимать — это было хуже всего. Прикосновения для меня были хуже звука, даже хуже удара электрическим током. Она, кажется, знала почему. Я — нет. У меня проблемы с памятью. Многое не помню, многое забываю. Иногда мне кажется, не приходи она — я бы и её забыл тоже. Наверное, мой мозг просто вытесняет ненужную информацию. — То, что пытается меня убить, — отвечаю. Максимально просто. Доступно. Только она всё равно не понимает. — Что за ерунда, Ник, — кривится. Мне удивительно, что она не верит. Она ведь приводила ко мне людей, мнящих себя экстрасенсами, безоговорочно верила тому, что во мне живет злой дух, безропотно расставалась с парой десятков тысяч рублей на «терапию» вениками из полыни, которые должны были способствовать тому, чтобы коварный дух из меня изошёл. Она верила этим экзорцистам, верила в них. Не верила мне. — Ты сам себе это придумал. Никто за тобой не следит. — Это ты так думаешь, — возражаю я.Для неё и правда не существует Его. Она не видит, не замечает, не слышит. Потому что Его цель — я. И Оно не остановится, пока не добьётся своего. Оно будет следить, будет ждать, пока я сделаю ошибку и Оно, наконец, сможет заполучить меня целиком.
Иногда я думаю, что проще самому закончить свое жалкое существование. На моих запястьях десятки следов от лезвия. Я ни разу не решился довести дело до конца. Не потому, что боялся боли. Потому, что по какой-то удивительной причине всё ещё хотел жить.— Мы можем вызвать такси к самому подъезду, тебе нужно будет только дойти, это пара шагов, — уговаривает она. — Рафаэль будет очень рад тебя видеть!
Я вздрагиваю. В этот раз имя кажется мне до боли знакомым. Я чувствую, что это имя значимо для меня. Вспоминаю большие жилистые ладони с тонкими, длинными пальцами, будто издалека слышу свой собственный голос: «У тебя девчачьи руки, Рафаэль. Слишком ухоженные». — Ра-фа-эль? — Твой друг. Твой лучший друг. Он художник. Как было здорово, когда вы вдвоём прибегали с пленэра. — Она закатила глаза. — Перемазанные, смешные. Спорили из-за пирожного «картошки». Это твоё любимое угощение было! Друг? Картошка? Какая глупость! — Ник, Никита, ты в порядке? — Она подходит слишком близко, и я отшатываюсь. Нельзя так близко. Опасно. Оно может увидеть…— Сигареты?
Она всплескивает руками, бормочет что-то про свою дырявую голову, про мою «кошмарную привычку» и достаёт из сумки блок сигарет. Это единственное, о чём я её прошу. Ей это не нравится, но она делает это для меня, потому что, если вникнуть в суть вопроса, это единственное, что она может сделать. Единственное, чем может помочь. Я дрожащими руками разрываю прозрачную упаковку, выуживая длинную плоскую пачку. Она привычно протягивает мне новую зажигалку. Говорят, что ощущение, что сигареты успокаивают, — ложное. Что на самом деле никотин, напротив, возбуждает нервную систему и производит в организме революцию.Я прочитал об этом в газете. Я много читаю.
Ничего другого мне не остаётся.— Ты много куришь, — говорит она. Каждый раз говорит.
Каждую нашу встречу она говорит одно и то же. Сотни одинаковых разговоров. Вздохи, взгляды, уговоры. Всё автоматическое, привычное, ненастоящее. Сегодня она особо не усердствует. Иногда она пытается вытащить меня на улицу силой. Наверное, думает, что сделает лучше. Или бессознательно хочет меня убить. Или осознанно. Для нее всегда было важно, что подумают и скажут люди. Я для нее позор. — Ты поешь, — выдыхает она. — Я тебе персиков купила. Ты любишь… Люблю... Мне иногда интересно, какой я был раньше. В книгах, которые я читаю, люди постоянно друг в друга влюбляются. И нелюди тоже. Для всех это важно. Я думаю, что, наверное, тоже кого-то любил. В такие моменты я жалею, что не помню. Не помнить хорошо. Когда не помнишь — не больно. И Оно не может воспользоваться твоими воспоминаниями, чтобы сломить тебя. Но иногда чертовски хочется помнить. Рафаэль…— Я, наверное, пойду, да, Ник?
Как будто мне важно её присутствие. Как будто я просил ее приходить.— Да, — киваю.
— Тебе что-нибудь ещё нужно?Мотаю головой. Не нужно.
На прощание она тянется меня поцеловать. Не знаю, зачем мы делаем это. Я не терплю прикосновений, а ей не хочется меня касаться, но мы оба терпим. Я захлопываю за ней дверь так быстро, как могу.И мы остаемся одни. Я достаю из пачки новую сигарету.
Мне нравится держать зажженную сигарету в пальцах, потому что пальцы холодные, а сигарета — теплая. Контраст. Я думаю о том, что в этот раз нужно быть экономнее. В прошлый раз блока мне едва ли на неделю хватило, и всё оставшееся время я с ума сходил. Если это возможно ещё больше… Я кидаю взгляд на велотренажер, стоящий в углу. Я много занимаюсь. Не потому, что поддерживаю форму — какая, к чертям, у меня форма? — потому, что я быстро устаю, чтобы быстро заснуть.Оно никогда не приходит ко мне во сне. Сон — безбрежный океан спокойствия.
В моей квартире две комнаты. В одной я сплю. В другую захожу, только если меня зовёт Оно. И сегодня меня тянет туда как магнитом. Такое бывает, когда она приходит. Когда говорит о Рафаэле… Кто это?Комната пуста. В ней нет ничего, кроме огромной картины на стене.
С полотна на меня смотрит Оно. ОНО УЛЫБАЕТСЯ. ОНО МЕНЯ ЗНАЕТ НАСКВОЗЬ. ОНО ЛЮБИТ МЕНЯ И НЕНАВИДИТ. Я передвигаюсь по комнате, и ОНО следит за мной. Оно шепчет мне: «Только с-с-смерть, только с-с-смерть разлучит нас». Оно смотрит уже два года. Ухмыляясь. Намекая. Оно рядом.Я не помню, как картина появилась у меня дома. Или это не картина? Портал из темноты.
Но помню, какие руки ее написали. Большие, жилистые кисти, изъеденные дорогами ладони, и тонкие, трепетные пальцы, вечно перемазанные в канифоли. Как руки Бога. Да будет Оно! И стало так. И был день первый…Подхожу ближе к Нему. Всматриваюсь. Впитываю. В горле рождается какой-то сип. Вместо молитвы. Вместо проклятия.
Лицо на холсте меняется. Теперь Оно не холодное, не изучающее, а страшное, дикое. Лицо Зверя. Моего личного Зверя. Меня опять покидают силы. Но там, на холсте, подписано имя зверя? В правом углу, где темнота, чернь, бездна. В изнеможении буквально подползаю, чтобы прочесть… Это мне нужно, это важно. Я буду называть Его по имени, а не «Оно». Золотыми круглыми буковками.Р-а-ф-а-э-л-ь С-а-н-г-и-н
Как это соединить в слово? Как это произнести?А-в-т-о-п-о-р-т-р-е-т
Буквы улетали и не желали образовывать смысл. Уже засыпая, под холстом вдруг чётко услышал слова какого-то знатока от психиатрии, который вкрадчиво беседовал со мной в какой-то жизни: «Причина? Как правило, она банальна! Человек может пережить смерть близкого, страшную болезнь, гибель народа и страдания Родины. А с ума он сходит из-за того, что изменилось расписание автобуса, или потому, что подруга назвала котёнка не тем именем, или в его гардеробе нет носков нужного ему цвета. Или потому, что увидел в картине, полной хаоса и бессмыслицы, око потустороннего мира и ему показалось, что это око — его лучший друг, который предпочёл свой путь, который отошёл на три шага в сторону, который выбрал другого человека…» Link | Leave a comment {33} | Share***
В этот раз я отчитывался очно и глаза в глаза. Мы ехали всем скопом на базу за город отмечать именины нашего главреда, будь он трижды благополучен. В «газели» трясло и воняло. Карла сидела напротив, близко наклонилась ко мне, подставив ухо. «Чтобы лучше слышать тебя, дитя моё!» — Никита Павич. В прошлом художник. Неплохой. Даже выставлялся. Всё время дома сидит, не выходит, я его даже не видел. Видел его мать. Женщина уже в годах, но приятная, несчастная. Я с ней заговорил, а она и остановиться не могла — видимо, никак не может своё горе выплеснуть. В общем, сын у неё болен. Что-то психическое. И не буйный, просто какая-то навязчивая идея поработила его. Он бросил писать, он перестал выходить из дому, в квартире его нет средств связи: ни телефона, ни Интернета… Даже телевизора нет. Мать говорит, что он не узнаёт некоторых людей. Друг его приходил — кстати, тоже известный художник, — так у Никиты случилась паническая атака, еле его откачали. Хотя портрет этого друга как раз висит в одной из комнат… Там какая-то болезненная история: то ли сюжет Моцарта и Сальери, то ли Отелло и Дездемоны. Мать много раз повторяла слова «ревность», «не перенёс», «безумно любил». Но я так и не понял, из-за чего крыша-то поехала… — То есть он недееспособен? — Видимо, да. — И дома нет компьютера? — Мать сказала, что он разбил аппаратуру, уничтожил мольберт, выкинул краски-кисти, все свои работы испортил, всё-всё… Да и кабель к его квартире перерезан. Лично проверил! — Н-да… Не трогай тогда его. Лучше узнай, что там с господином из сто девятнадцатой квартиры. Почему один живёт? — О’кей. Но мне кажется, что это абсолютно «дохлый вариант». Этот мужик выглядит успешным, здоровым, без клопов в голове и без скелетов в шкафу. Улыбается, здоровается, спортом занимается… Не похож на проблемного. Гора позитива просто. — Вот и потормоши эту гору. Не верю я... такому позитиву.