Милая, всё, что у меня есть - это грустные песни, грустные песни...
Mike Posner - i took a pill in Ibiza
Сэхун вздрагивает, когда на плечи ложатся тёплые ладони. Не знает даже с чего он так резко, ведь это Кай. Всё тот же парень, решивший, что ему дозволено вот так вот подкрадываться подобно вору, обнюхивать Сэхуна с головы до ног полминуты, а потом сжимать руку или любую часть тела, попавшую под тёплую ладонь, будто бы закрепляя: "принадлежишь мне, только мне". Кай такого не говорит вслух, но Сэхун читает свои предположения в глазах напротив: ясных и всегда спокойных как зимнее море; в тёмных зрачках не штормит раз за разом, а чайки вовсе летают себе в удовольствие, солнце греет ласково. Будто бы Кай хранит внутри себя целый мир, ещё неизведанный, ещё дикий, вселенную, только осваиваемую чужаками. Первым на неизвестную землю ступает Сэхун. И вздыхает, когда понимает, что каждый раз его приключения, сыскиваемые на задницу, заканчиваются полным дерьмом. Потому что этот парень вот никак не тянет на нормального. ― Прикосновениями можно многое рассказать человеку, ― Кай задумчиво проводит пальцами вдоль его ладони, а потом обратно. Приятное щекотание взрывается тихими смешками и мыслями выдернуть руку из хватки, ― и многое о нём узнать. Сейчас ты в напряжении. Думаешь о случившемся? ― Как ты… ― Неважно. Просто расскажи мне. Станет намного легче, поверь. ― Будто ты поймёшь… Сэхун прикусывает губу под пристальным, чуть обиженным взглядом, потому что… Потому что кому есть дело до него? Неужели этот парень, которого они ещё неделю назад с Бэкхёном нашли в подворотне, без сознания, с гематомами на коленях и шприцами в руке, может хоть как-то переварить в голове его слова? Тот тогда явно *ширнулся по полной программе и кайфовал вволю. Сэхун это понял после долгих заверений Бёна, когда Кай облевал весь его ковер в коридоре. Какого чёрта они его прихватили? Может, из-за того, что вдвоём приглушили целую бутылку Jack Daniels по ходу переговоров насчёт того дерьма, куда они по очереди окунулись головами? Может, из-за того, что у этого милашки стоял так твёрдо, что Сэхун перепутал его с горлышком бутылки и решил прихватить с собой? Почти оторвал бы, благо у Бэкхёна мозги не до конца расплылись. Да, ночка выдалась весёлая, но её никто до конца не вспомнил, как и того, почему это Кай нагло устроился у них. А ещё продолжает жить неделю. Сэхун бы послал его куда подальше, но… ― Почему ты не доверяешь мне как слушателю? Тут даже понимать ничего не надо, достаточно покивать и выслушать тебя полностью, чтобы вот здесь, ― он накрывает ладонью левую грудь Сэхуна, у того на удивление перехватывает дыхание, ― стало спокойно, а вот здесь, ― указательный палец тычется в лоб, ― ясно. Я дослушаю до последнего слога, потому что уверен – тебе это принесёт удовлетворение. Мы, люди, нуждаемся в том, чтобы нас кто-то слушал. Сэхун думает, что в прошлой жизни Кай был священником или, что хуже для него, психологом. Потому что стоит тому взять его руки в свои и посмотреть такими глазами, язык начинает дрожать в нетерпении всё выложить. Сэхун вспоминает, как мама ещё в детстве перед сном спрашивала у него о монстрах и где они живут. Спрашивала,"не пугают ли они его? Не вредят ли?". И пусть Сэхун знал, что тени на стенах отбрасывала лампа, дверь иногда хрипела из-за не замазанных петель, а брат ходил по ночам в туалет, всё равно хотелось высказаться, нажаловаться на призраков, мучивших его сознание, хрипевших под дверью и носившихся по ночам по комнате. Потому что потом мама гладила его по голове, целовала на ночь и обязательно прочитала бы сказку. А ещё очень сильно хотелось услышать заветные: «Всё будет хорошо». Сэхуну кажется, что в сравнении он ошибся, когда Кай кивает после его рассказа и отмечает, что они не в дерьмо попали, а в огромную яму, полную навозом. Разгребать-то разгребут это, но вонять будут долго. Сэхун ему открыто советует прогуляться на три буквы. Каю без него идти не охото. ― А теперь коротко, ― Кай накрывает его ладонь своей, мягко гладит и спокойствие напрашивается само по себе. ― Ты сказал, что проводка была новая, а склад сгорел? ― Я проверял вечером, точно знаю, что вырубил все батареи, закрыл щит, но ночью произошёл взрыв. А теперь… Теперь они хотят склонить меня подписать бумагу о том, что пожар – моя вина, халатное отношение к своей работе. ― Что же там за товар, интересно… Кай даже не хмурится, удивлённо смотрит на щенка, лежащего рядом с креслом. Его он тоже прихватил тогда в подворотне. Зачем – Сэхун не знает, но сам частенько замечает себя за поглаживанием мягкой шерсти и беседой с внимательно оттопыренной мордашкой. Кай в первый раз целый день смотрел на него как на умалишённого. Сэхун посоветовал ему проветриться и прогуляться на три буквы. ― Мне откуда знать? Они предложили работу: просто каждый день отключать электричество и присматривать за складами; я согласился. Тем более этот амбар рядом с домом, а зарплата приличная… Была. ― Но всё же товар… ― Да срал я на этот товар! Сэхун даже вскакивает с места, опять посоветовав Каю прогуляться, но тот упрямо обдумывает причину таких требований от какого-то студента, который до сих пор переживает пир гормонов. Дело явно не чисто. ― Не выражайся. И ни в коем случае не подписывай бумаги, иначе потом будут кудахтать, что курица не из их инкубатора. ― Ч-чего? ― Потом они закроют тебя за решётку и скажут, что впервые видят это смазливое личико. А ещё по ней не терпится проехаться за содеянное. ― Да я там вообще не виноват! ― Сэхун выпаливает это возмущённо, потому что он реально ни при чём, и не смазливый совсем! Кай внезапно вздрагивает после его ответа, а потом мягко, почти неощутимо проводит ладонью по щеке. Сэхун смотрит прямо в упор, пытаясь понять, что за херня вообще происходит, но к удивлению для себя расслабляется. Нет, не из-за того, что ладони у Кая тёплые, а от прикосновений бросает в жар, не из-за того, что Кай так близко, смотрит на него, в глазах же плещется чёрное вино. Сэхун пьянеет после пяти секунд застревания в совершенно чужом, непонятном мире. Он будто отправляется в долбанный *прыжок, о котором любил упоминать старина Кинг, и наблюдает свою искреннюю улыбку со стороны, с десятого измерения, где нет загадочных девятнадцати или тому подобного. Глазами Кая. Он сам себя не узнаёт. Такого красивого. ― Но не смазливого. ― Что? ― Я вслух сказал... Да? ― Не бери в голову. Сэхун вздыхает, потому что брать в голову совсем ничего не хочется, а когда Кай нависает над ним, утонуть в его объятьях – лучшее успокоительное. Кай говорит, что прикосновениями можно рассказать человеку многое, Сэхун же уверен, что такими темпами он сможет связываться с чуваками из Рая и запрашивать у них несколько туров на месяц. Господь Бог явно его испытывает очередными провалами, особенно когда Кай вступает на новый уровень своих «волшебных прикосновений» и Сэхун расплывается в его руках, стоит тёплым губам коснуться шеи. Кай ведёт ими прямо до ключиц, обжигает мурашки, которые доверчиво следуют за его дыханием, и потом смотрит на Сэхуна. Прямо в глаза. Всего лишь несколько секунд, чтобы понять правильность своих действий. Сэхун опускает веки, когда кожу живота клеймят нежные губы и не берёт в голову ничего кроме Кая. Хоть в дерьмо с каждой секундой просто падает плашмя.***
Если прикосновения Кая доставляют удовольствие, то холодный кончик металла, уткнувшегося прямо в висок, посылает дрожь по телу короткими перерывами. Сэхун прикрывает глаза и слушает участившееся биение сердца прямо в мозгах. Удар, второй, третий… Давление усиливается, и остаётся гадать – когда связь оборвётся. ― Ты меня понял, сопляк? Подписываешь бумаги, и мы от тебя отстаём, нет – пеняй на себя. Огромный – даже больше – кулак попадает прямо в солнечное плетение и из его без того костлявого тела вышибает весь дух. Сэхун сгибается пополам, не в силах удержать вес вмиг ослабевшими коленями. Дождь дышит перед глазами каплями сырости, которые ему начинают казаться туманом, а на фоне – четыре чёрные фигуры. Тоже туманны, словно под веками собралось слишком много слёз. А ведь крутые чуваки в Голливудских фильмах после такого удара носились как кони, палили без разбору даже с пустыми обоймами. Сэхун понимает, что жизнь ещё полна дерьма, он ни каким боком не смахивает на тех крутых чуваков, и что больше никогда не потратит своё время на просмотр этой бессмыслицы, как отмечал Кай. ― Ничего я не подпишу… Он сплёвывает на мокрый асфальт кровь после очередного удара в челюсть и криво усмехается. (Криво, быть может, из-за того, что не чувствует нижнюю часть лица). Если он подпишет эти чёртовы бумаги, то отправится за решётку на довольно приличный срок, а если нет – по-любому отправится куда-то. А в его двадцать три, когда он не успел ещё вдоволь погрешить, остаётся надеяться на тёпленькую конуру вблизи апартаментов Господа. Быть может, к сорока годам он даже начнёт молиться, чтобы смыть с себя пятна. ― Тебе день, чтобы хорошенько обдумать своё положение, сопляк. ― Да пошёл ты… Сэхун слышит со стороны свой сдавленный вскрик, когда пятка припечатывается аккурат между ног, и не может сдержать слёз. Потому что жизнь дерьмо, даже если ты всеми силами стараешься обойти её по широкой дуге, чтобы не заразиться неприятностями. Вот только, кажется, он потерял своё укрытие, ведь неудачи сыпятся на голову подобно мелким капелькам дождя, с которым его оставляют наедине. Наедине с мыслями и тихими размеренными ударами, яркими красками выделяющих прекрасный аромат земли.***
― Чёрт их дери, скоты безмозглые! Бэкхён слишком много курит. Сэхун это отмечает только сейчас, кислым сиропом распластавшись на огромном кресле и стараясь не проблевать всё то, что врачи называют пищеварительным трактом. В его груди по ощущениям лёгкие поменялись местами с диафрагмой и теперь нудно ноют, капая хозяину на мозги. Сэхуна по лицу не узнать, поэтому Бэкхён выплёскивает злобу на маленький пуфик, который путешествует по комнате вперёд-назад, а щенок смотрит на него глазами, полными ужаса. Наверное, удивлён, ведь злоба и Бэкхён совершенно несовместимые понятия, гадалки нагадали им непрочный союз и несчастную жизнь вместе, так что сведённые на переносице брови действуют на щенка как голод. Бэк же замечает ошарашенную мордашку, а потом, минуту подумав, подхватывает щенка за шкирку и бросает к себе в объятия. Затихает, кажется, навечно с недокуренной сигаретой меж пальцев. ― Они как раз с мозгами… ― Кай шепчет это на уровне тихих поскуливаний Сэхуна и натягивает бинты туже. ― Видишь, какова сила у прикосновений? ― кивает в сторону притихшего Бэка, ― Даже гнев уступает этим ощущениям. Можно одним только касанием передать все свои переживания другому человеку… Не волнуйся, всё будет хорошо. Казалось бы и вправду: чего волноваться? Но Сэхун думает, что это не Каю они влепили прямо по яйцам и остановили циркуляцию крови на минут десять, поэтому тот расслаблен. Его снова охото послать прогуляться, когда раны на лбу касаются смуглые пальцы. Сэхун смотрит безжизненными глазами в панорамное окно снимаемого ими жилья, наблюдает за бесконечными огнями города и гадает: его прикончат прямо тут? Сбросят с двадцатого этажа? Он тогда точно попросит сделать это ночью, потому что так красивее – лететь навстречу огням… ― Нам надо действовать, ― подаёт голос Бэк, приглушённый, уверенный, который доносится с шеи щенка. ― И как ты собираешься… ― Я подам на них в суд? Кай глубоко вздыхает. ― Глупо. ― Я подам на них в суд. Подожгу сегодня ночью второй склад и подам в суд. А потом скажу, что меня пытались переубедить… ― Ход слишком… Подожди, ― Кай встревает как раз в тот момент, когда юноша переходит к самому вкусному блюду – мести, ― где ты, говоришь, склад стоял? ― Через квартал от нашей площадки, там ещё рядом мусорка, где вечно околачивается толпа долбанных хиппи… Зачем тебе? ― щенок гавкает словам хозяина, будто поддакивая: «Да! Зачем тебе?», а Бэкхён смотрит на них серьёзно, будто не они сейчас строят тупые планы как пятнадцатилетние подростки, решившие захватить школу. За его спиной догорают последние звёзды, уступая власть ночной тьме. Кай хмурится. ― Рядом с местом, где вы меня нашли? ― Ага, в метрах пятидесяти оттуда. Кстати, чего ты там развалился тогда? Мы и не спросили… ― Бэкхён пожимает плечами, глядя на Сэхуна, и тот кивает, мол, чо ты там нюхал на земле. Кай встаёт позади кресла и начинает массировать ему плечи нежными, аккуратными движениями, поглаживая ключицы подушечками больших пальцев, и парню охота просто провалиться в сон, а потом, если возможно, сквозь землю тоже, от стыда подальше. Сэхун протестующе мычит что-то нечленораздельное, когда Кай своими волшебными прикосновениями доходит по поясницы и, наклонившись, дышит тому в шею. Та совсем открыто покрывается мурашками. ― В Бруклине говорят «ширнулся», так вы выражаетесь, ребята? ― Бэкхён быстро-быстро кивает. ― Так вот, я был как раз в том состоянии. Каждый день был, подобно *Дину, уж на то пошло. Не раз попадал в оргии под кайфом, а на завтра не мог вспомнить: кто меня и как. Бэкхён давится несуществующим дымом от сигареты и отпускает вновь ошарашенного щенка. ― Эй, всё, парень, я совсем не хотел… ― Всё нормально, привык. А потом надоело: в тот момент, когда я выблевал в унитаз половину желудка. Сидел на грязном полу какого-то дерьмового заведения и лизал стульчак, картина маслом, да? Чувство не из приятных. И тогда я дал себе слово остановиться. Но один я не смог. Не смог бы, знал это наверняка. Мне нужен был «берег», ― Сэхун слишком поздно замечает, что широкие ладони сильно сжимают его плечи. От этих прикосновений ни больно, ни приятно – середина забытья, разбавленная тихим шёпотом. Вот бы Кай вечно так делал… ― Нужен был хоть никчёмный маленький берег, чтобы доплыть и броситься в пески, в мусор, во что угодно, но выплыть из глубокой ямы дерьма. Нужен был человек, который избавил бы от ощущения собственной никчёмности и дегуманизирующих мыслей. Я… В тот день я встретил вас. Наверное, совпадение, наверное, судьба, но с тех пор совсем не хочется… ― То есть тебя совсем не ебёт? ― Ебёт по-настоящему глубоко и сильно, уж поверь, Бэк, но это, я не могу… из-за него не могу… Наступает ленивая тишина, которую так легко встретить между двенадцати и часом ночи, если решить выйти прогуляться. По-любому появится желание подумать обо всём пережитом, и появится желание начать всё заново. Это как потеряться совсем в разных измерениях. ― Мы тебя нашли там как раз в тот день, когда сгорел этот чёртов склад, Кай. Напрашивается подозрение. ― Я знаю. Бэкхён задумывается с щенком на груди, а Кай кивает с видом виноватого ученика и вовремя убирает дрожащие ладони с едва ощутимо поднимающихся плеч. Сэхун дышит ровно и немного с сопением, рот открыт как у младенца. Это так мило, что хочется сгрести его в объятья, сжать сильно-сильно, провести пальцем по нижней губе, блестящей от слюны и... Кай это делает. Опускается перед ним на колени и с упоением, словно это его храм, касается чужой щеки. Дышит через раз, пока не доходит до розовой, искусанной кожи. Бэкхён говорит хрупким как эти спокойные минуты ночи голосом. ― Завтра угробим их всех. Просто угробим. Давай без планов, а? А то я дам задний, если что-то пойдёт не так. Нам же ещё его попку сберечь надо. ― Сможешь так круто рискнуть? У тебя здесь - всё. Кай не отрывает взгляда от чужих губ, даже когда сзади отчётливо слышны шаги Бэкхёна. Тот всё ещё держит щенка, словно это щит, способный защитить от всех невзгод. ― Всегда можно начать всё заново. ― Трясёшься? ― Да, трясусь, аж колени подгибаются от мысли, что завтра мне могут отстрелить половину конечностей, а другую просто отрубить, но… вечно отступать, как последние неудачники, уже заело, понимаешь. Больше не хочу позволять кому-то мешать себя с дерьмом. Кай, наконец, оставляет лёгкий поцелуй у кончика розовых губ и понимает, что дрожь в руках ушла навсегда. ― Думаю…***
― …да, я дебил и не смотри на меня такими глазами – для дела надо. ― Хорошо. Бэкхён отмораживается жестом какой-то выскочки, продолжая щёлкать фотоаппаратом, а Кай, спокойно вздохнув, решает внимательно понаблюдать за ребятами перед складом. Те всё время болтают между собой, активно жестикулируют, будто реально нашёлся тот, кто подставил палки в колёса и глазами сжигают друг друга. Их вид не обнадёживает, а подойти туда всё равно, что вступить на минное поле. Одно неровное движение – взрыв. Собственная задница дороже какого-то короткого фарса, поэтому они продолжают отсиживаться в облюбованном подъезде ещё с обеда. ― Так зачем ты сжёг склад? ― голос Бэкхёна звучит будто из другой реальности: сломанно, тихо, шёпотом. Кай даже невольно осматривается – а вдруг за ними наблюдают? Вдруг стены тоже в этом районе стали предателями и теперь переправляют информацию врагам? ― Это получилось случайно. Мы с ребятами решили сделать фейерверк… Не смотри на меня так, я ничего не соображал. ― Ага, что ты. Уничтожить такую махину… Это ж насколько тебя занесло? ― Я понимаю, ты злишься из-за Сэхуна, но я вправду не знал ничего. Не помню, точнее. Лишь наш план. Тогда во время рейвов ходили слухи, что здесь наркоты больше, чем в Африке бананов, хотя на такую сказку мало кто клевал. ― Вы же решили проверить? И дорешились. ― Бэкхён… ― Да нормально всё, просто мне скучно. Бэкхён откладывает фотоаппарат и проверяет всё нужное, что он прихватил с собой. Долго ковыряется в огромной сумке, а Каю даже боязно спросить о сварочной машине, что стоит прямо позади и мешает сосредоточиться. Ведь в их план совсем не входило… ― Я вот что подумал: нечисто тут. ― Ты о чём? ― Видел сколько там камер? Пять на периметр, а это только с одной стороны, где пешеходная дорога всего десять метров. Добавь, как они весь день караулят мизерный участок, на их рожи посмотри и на то, как разукрасили Сэхуна. Вот за что обидно, кстати… ― Ты хочешь сказать… ― Я сломаю дверь и осмотрю помещение на ценный товар. Если твоя сказка реальна, то они сядут лет на десять, не меньше. И мне плевать, что мне за это будет, не уговаривай. ― Даже не попытаюсь. Сэхун чувакам, доставившим ему больше всего проблем в его гнилой жизни, звонит вовремя, и Бэкхён бросается к складу со всех ног, как только владельцы отъезжают. На площадке холодная пустыня, здесь – как удачно – никто не останавливается, а машины вовсе объезжают по периметру, будто проклятие в складах точно есть, оно живёт там и дышит ядовитым воздухом. Кай точно не знает, почему обстоятельства так улыбаются им, но вовремя ловит сигнал Бэкхёна и, с разбегу прыгнув на стену, прилепляет к экрану самой ближней камеры жвачку. Резинка плотно обхватывает стекло и обещает выстоять до последнего. ― Удивил. ― Спасибо. Бэкхён хмыкает и достаёт сварочную машину, а время всё бежит и бежит. Его не догнать, если захочется; ожидание всё равно, что потеряться в потоке секунд. В груди образовывается противный комок и скрипит прямо в лёгких, воет, предвещая беду, но Кай не обращает внимания. И как только Бэкхён убирает острый конец с двери, с размаху бьёт в железо. Тот с грохотом падает в полу-пустое пространство. Бэкхён снова щёлкает фотоаппаратом и говорит что-то о каком-то чутье, которое предсказывает ему грандиозное открытие. Кай же, ступив в холодное помещение склада, тонет в искусственной тьме и не может разобрать знакомый запах. Вокруг – лишь пустота, она липкая, противная, прогоняет прочь. Это как ночью выйти на пустую улицу и сходить с ума преследуемый мыслями, что за спиной что-то есть. Ему очень знакомо, ещё с тех не прошлых дней, когда доза, одна, маленькая, была дороже жизни, и приходилось рисковать даже в кромешной тьме ночи. Но всё в прошлом, а сейчас хочется свалить куда подальше да скорей. Кай уже думает делать ноги, как Бэкхён включает фонарик и освещает большую территорию. Тогда вспоминается совсем убитый Сэхун, из-за которого он сам себе поставил множество запретов. Потому что по-другому никак. Потому что за грехи и ошибки надо отвечать, особенно если из-за тебя страдают совсем невинные люди. ― Брёвна? ― удивления в чужом голосе больше, чем у Кая храбрости. Он едва ощущает дрожащие коленки, но переборов холодный страх, ступает ближе к ошарашенному Бэкхёну. Тот же в свою очередь наоборот – проходит вглубь, исследуя огромные пирамиды из одинаковых кусков дерева, сложенных так, чтобы удобно было доставать. И никаких намёков на хранение какого-то незаконного товара. Только брёвна, короткие рейки – всё, что можно сделать из дерева. План терпит такой же фиаско, как первые в жизни мечты, которые ты кричишь на каждом углу, всем сердцем понимая никчёмные шансы их исполнить. ― Знаешь, иногда я думаю, что являюсь самым никчёмным неудачником на планете земля, потому что любому второму инвалиду везёт больше… да, я чёртов неудачник. Бэкхён последний раз щёлкает фотоаппаратом и присаживается рядом на пол, куда Кай упал сразу после осознания тупости их плана. Он прикрывает усталые на вид глаза, а рядом с ним амбиции с игривостью разбиваются вдребезги. Кай следит за блестящими невидимыми искрами и не знает, у кого спросить: за что всё так несправедливо? Ведь Сэхун говорил, что Бэкхён самый весёлый сукин сын на свете, которого он вообще встречал, что Бэкхёну и грусти нагадали несчастную жизнь вместе, что Бёкхён – это как смешать колу с ментосом и ты видел как может захерачить? Таким был Бэкхён в глазах Сэхуна, а в другом месте он превращался в овощ. Такими живыми, яркими они были рядом с друг другом и почему-то не вспоминали частенько спрашивать у Господа о дерьме, которое с ними могло твориться. Они просто не замечали неприятности. Такими бывают все, когда они с теми, кто вдруг становится им дорог… Кай это осознаёт, следя за тихим дыханием Бэкхёна и думая о том, что, наверное, за Сэхуном давно приехали, его забрали, его избивают, ломают ещё не начавшуюся жизнь… И всё из-за него. Сэхун страдает из-за Кая и не знает этого. ― Дай мне спички. ― Зачем? ― Я сожгу всё. Сам. Ты должен поскорее уйти… ― Совсем из ума выжил, малый? ― Нет, я серьёзно. ― Да, я серьёзно. ― Бэкхён… Внутри склада на удивление тихо, будто это место специально создано для того, чтобы сесть, задуматься обо всём на свете и со свежими мыслями пойти дальше. Но Кая прошлое держит так, что от него не убежать, не разрушив все связи, которые крепнут с каждой уходящей секундой. Бэкхён даже не дёргается с места. Лишь тянет одну палку на себя, бьёт ею об пол, смотрит, как дрожит рука и переводит взгляд на Кая. В глубине его глаз плещется океан переживаний за Сэхуна и ни капли страха. ― Это место мы сожжём вместе, а потом поедем за старичком. Он, наверное, поседел, бедный. ― Но… Бэкхён? Бэкхён в это время успевает вытащить зажигалку и покрутить её на пальцах, пока из палки в другой руке течёт белый порошок. Кай минуту стоит как истукан, смотрит на палку, потом на самого Бэкхёна, потом опять… И Бэкхён, наконец, обращает внимания на руку. Снова стучит палкой об пол, а белому порошку будто конца нет. ― Что за…. Дальше всё происходит как во сне. Бэкхён, словно чуваки их фильмов про копов, достаёт палки одна за другой с серьёзным таким видом, почти маньячным блеском в глазах, которым могут похвастаться лишь настоящие сыщики. Тычет в самый конец палки ногтём, а там, если присмотреться – маленькая деревянная затычка. Он аккуратно её убирает и высыпает на землю весь порошок из выковырянных кусков дерева. ― Они пусты внутри и там… наркота. Грёбаная наркота, Кай, что скажешь? ― Да… ― Получается, тут всюду наркота, внутри этих грёбанных палок. Вот значит, почему склад тот так быстро сгорёл, а претензий на Сэхуна больше, чем следовало бы. Надо же, Боже… Кай повторяет за ним и наблюдает, как дорогой белый порошок, ради которого ему жопу драли, оказывается под подошвами ботинок. Это для него и счастье, и камень с плеч, но в то же время боль, ведь за это дерьмо он готов был покончить с жизнью. За эту дрянь он готов был… ― Что ты хотел сделать? И да, Бэкхён усмехается как сам дьявол.***
В волосах Сэхуна гуляет мороз, а за его алые щёки можно прикончить ветер. Нельзя быть таким холодным и бледным думает Бэкхён, когда прижимает дрожащего друга к себе, сжимает так сильно, сам страшась лишь одной мысли, что мог потерять его. На земле и так мало людей с одинаковыми вкусами, Боже, чувак, ты уж прости, но этого он забирает себе. На вечную дружбу, если ты разрешишь, на вечное хранение. У него походу судьба – прикрывать задницы всяких идиотов и играть в «поймай злодея». Ничего работёнка, а доброта жизнь продлевает. ― Я не пойму. Они… они уехали… Даже не… ― Даже не надрали твой зад, ты это хочешь сказать, милый? Не волнуйся: скоро менты трахнут их на допросе. ― Что? ― Мы там столько бананов собрали, что обезьяниться им в зоне годиков десять. ― Б-бэкхён... В глазах друга невинность, вопрос и страх. Бэкхён смотрит на него и думает, что так, наверное, суждено. Что один боится – другой защищает, один бросает – другой обещает беречь, один – вечно молод, а другой набрался мудрости уже к двадцати годам. Так устроена дружба, так устроены все отношения, в которых мы можем только себя заметить. ― Да ничего. Просто в складе оказался не тот товар, по закону не тот. А мы оставили им приветствие на камерах и позвали ментов, до этого, конечно же, сожгли половину склада, чтобы в следующий раз не смели никого избивать. Идея этого малыша, ― Бэкхён со смелой улыбкой кивает за спину, где Кай мнётся с ноги на ногу. Хороший парень, если присмотреться, правда, глуповат, но это легко исправить, в силах Сэхуна. А слишком раскрасневшееся лицо друга можно принимать за знак согласия. ― Прости меня, Сэхун… Он совсем ничего не говорит, когда Кай вместо тысячи слов целует Сэхуна. Влажно, мокро, глубоко и отчаянно. В холодный осенний день они стоят на улице, греясь собственный дыханием и привязанностью на троих, горячими руками, которыми Кай сжимает ледяные ладони. Сэхун крупно вздрагивает. Бэкхён смотрит на это и понимает, что достаточно лишь одного прикосновения, чтобы показать человеку всё своё сердце.