Hey, you! (Kaihun сборник)

Я всегда хотел заключить тебя в свои объятья Taemin - Sayonara Hitori

      ― Почему?       Сэхун глубоко затянулся, чуть прикрытыми глазами наблюдая за насыщенными огнями беспокойного Токио. Это успокаивало – смотреть в огромное окно на город, чем-то схожим с ним, заглядывать глубоко в его грязные тайны, держать прямо на ладони слишком яркими отблесками. Очень действенный, но слабый способ забытья. Никак не помогало. Особенно сейчас.       Он выдохнул дымчатое кольцо в потолок, скользнув языком по нёбу, и с безразличием проводил до полного исчезновения. Чонин в этот раз отходил тяжело; его частое дыхание за спиной заставляло сердце в трепете пропускать удар за ударом, а лёгкие – заполняться очередным серым облаком. Сэхун усмехнулся. Яд ведь, ничего больше. Лишь секундное расслабление, а после снова яд, тягучий, сладкий и немного горьковатый. У него лёгкие слиплись от этой дряни, он часто-часто выдыхал её, чтобы избавиться, Чонин же наоборот – вдыхал. Принимал всё до последней капли. Интересно, кто же из них страдал больше?       ― Почему?       Сэхун медленно повернулся и поневоле утонул в чужих чувствах. Совсем не хотелось ни знать этого слова, ни слышать, ни самому испытать. Не хотелось, но, видимо, пришлось. И мурашки по коже защекотали не совсем оттого, что он, полностью голый с невероятным оргазмом, стучавшим где-то в висках, позволял ночному ветру касаться себя. Нет, совсем не оттого.       Чонин лежал к нему спиной: обнажённый, уязвимый и открытый. Идеальные пропорции; бронза блестела на его теле холодным потом. Сэхун стал извращенцем, раз у него промелькнуло в мыслях мимолётное желание слизнуть терпкость с Чонина, без остатка, чтобы тому стало совсем уж невыносимо. Тут бы чувствительность не на руку ему сыграла, такая трогательная чувствительность, на её совести было неровное тяжёлое дыхание, до сих пор не восстановленное, дрожь по смуглому телу и холодная усмешка Сэхуна, конечно, не без приятных воспоминаний. В отличие от своего любовника, Сэхун быстро отходил, насыщался всем, и потом сладость фрукта казалась ему слишком обычной на вкус. Но до сих пор не получилось попробовать Чонина так, чтобы блевать от него хотелось. Только наоборот – тянуло снова и снова, как к чему-то ещё неизведанному. Чонина стоило ненавидеть за это, но и нельзя не любить.       Тишина щекотала нервы, а вопрос без ответа висел серым туманом в воздухе, дрожавшим между ними. Боже, между ними было столько всего: неплотная пелена, отголоски шума из открытых окон и яркие блики Токио. Везде, даже на узких бёдрах. И в то же время всего лишь два-три шага. На негнущихся ногах их преодолеть оказалось пыткой. И теперь его силуэт нависал призрачной тенью над простынями, создавая ложное чувство присутствия. Но ведь он действительно был рядом.       Сэхун затянулся глубже, сжал смуглое плечо и нетерпеливо повернул совсем ослабевшего Чонина к себе, чтобы в следующую секунду выдохнуть тягучий яд тому между губ. Хотелось больно впиться зубами, испытать на прочность, посмотреть – выдержит ли? Убежит? Или останется? Ведь зачем ему было всё это? Тонуть в дерьме с каждой ненормальной близостью, а потом просить её же, почти умолять.       ― Я… люблю тебя....       Всё вмиг смешалось. Сэхун успел нахмуриться, когда горький дым стёрся дыханием Чонина и полными мягкими губами. Осталась сладость, в которую он упал уже с затуманенными мыслями, совсем растерянный, забытый и поневоле влюблённый. Эта чувственная кожа, боже, эти припухшие губы где только его не целовали… От воспоминаний и запаха их недавнего греха, падения в океан блаженства так стянуло возбуждением, что ладони задрожали. Он до боли сжал их, будто не пропустил через себя уже пол пачки, будто он сам ещё не полностью в этой дряни, будто…       Чонин покорно слизнул последнюю каплю никотина с его губ; Сэхуна взбесило.       ― Сэхун, нет! Пожалуйста, не сейчас…       Пальцы надавили на растянувшийся вход, который сжался, только почувствовав холодные кончики. Сжался слабо, и Сэхун настойчиво погладил маленький бугорок, там, внутри нежных стенок, внутри Чонина, разбухший от ласк. Того с невероятной резкостью подкинуло на кровати от боли, граничившей наслаждением; и как же хорошо было чувствовать спазмы пальцами, задавать темп, наблюдая за красиво приоткрытыми губами.       ― Нет, только не… ― столько мольбы в голосе, будто не верилось в происходящее, но никакого сопротивления.       ― Докажешь свою любовь? Ну же, Чонин, покажи мне её…       Усмешка. От холода, веявшего с неё, замерзала кожа губ. Потому что нечего было доказывать. Сэхун где-то между быстрыми перепихами в лав-отелях и долгими томительными поцелуями, на грани срыва разума с жарким шёпотом утонул в любви Чонина. Это началось уже давно, так давно, что он себя ненавидел за пропущенное мгновение. Чонин острой иглой с каждым разом всё глубже и глубже входил в него, не осознавая, что наполняет кровь, лёгкие и мысли собой.       ― Сэ… нет…       Сэхун резко раздвинул всё ещё дрожащие колени, в каком-то больном порыве мазнул губами по нежной головке чужого члена и вошёл так грубо, что у самого в груди защемило. А ведь было приятно оказаться в нём снова. Было так приятно нависать над податливым телом Чонина, позволяя себе слишком много, ловить его полу-прикрытый взгляд, серым дымом выворачивавшим всё его существо. Он даже не показал боли, а, возможно, нахватался у Сэхуна привычек и выгнулся с садистским наслаждением, принимая как можно глубже, больше, желательно – полностью.       ― Почему не остановишь меня?       В тишине обычный токийской ночи, разбавленной шумом просыпавшегося города, он слышал звуки соприкосновения их влажных тел, своё участившееся дыхание и всхлипы Чонина. Такие сцены части мелькали во всяких гей-фильмах японских недорежиссёров; Сэхуну от одной только мысли об этом стало плохо. Почему? Он не знал. Возможно, просто потому что их близость с Чонином была совсем другая. И целуя истерзанную укусами шею, он поймал догоравшую, наполовину недокуренную сигарету, чтобы пустить яд по прекрасному телу под ним.       ― Люблю… Сэ, глубже…       У Чонина ноги свело судорогой, а лицо – гримасой боли. Сэхун обожал его в такие моменты и себя ненавидел, но банально не мог остановиться. Хотелось кричать на пике наслаждения, когда уже тело ощущается просто лёгкой массой, когда вместо тебя лишь уязвимая оболочка, проколотая нервными окончаниями. И удовольствие – упущенный миг. В такие моменты Сэхун не мог жить без Чонина.       ― Повтори!       Сэхун любовно погладил основание его члена, чтобы смягчить немного свою грубость, ведь его Чонин был такой чувствительный… Возможно, это и очаровывало в нём, но большее удовольствие приносил тот факт, что между ними было нечто иное. Нечто, мешавшее по ночам спать одному на прохладных простынях, не дававшее передышку от горького яда, и что-то, выводившее их близость на другой уровень. Совершенно незнакомый и почти неуловимый. Но Сэхун чувствовал это, пальцами лаская совсем уже изнеможённого любовника. В ответ Чонин устало заметался в стороны, безуспешно пытаясь глотнуть плотный воздух. Вот бы сжать зубами эти сочные губы…       ― Люблю…       Слабый толчок и сбитое дыхание. Его накрывало.       ― Ещё раз, повтори…       Чонин только приподнялся на локтях, кошачьей ленивостью потёрся губами о его плечо и горячо шепнул в тишину: «Люблю тебя», громче звуков неустанно гудевшего Токио. Сэхун, пока его потряхивало от удовольствия, не спускал с него глаз, пытаясь понять: когда же успел влюбиться в ответ…