Пятьсот оттенков красного

Life in the fast lane has turned into a dead end street. Let's turn the wheel back to the future, let's use the power of our dreams. [1]

— Пахнет… необычно, — протянул Гриммджоу, заходя на небольшую кухню, оформленную в каком-то деревенском, уютном стиле. У человеческой плиты (он так и не привык говорить о себе, как о таком же живом существе, тем более что таковым не являлся: пусть тело у него людское, а вот то, что внутри — далеко от смертных, ведь он арранкар) стояла Унохана. Женщина мягко водила бедрами в такт неслышимой музыке в своей голове, шикарные угольно-чёрные волосы, напоминающие и чистый шёлк, и лоснящийся мех домашнего кота, мягко огибали её плечи и спину, притягивая взгляд. Секста любил брать одну из прядей, напоминающие полосы, оторванные от ночного неба, и целовать волосы, зарываясь в них носом и вдыхая какой-то мягкий аромат трав. Он вообще много чего любил делать с телом Ретсу. — Доброе утро, — она повернулась к нему и ласково улыбнулась, буквально напрашиваясь этим движением губ на поцелуй, что бывший Эспада и сделал, целомудренно прислонившись к её устам. При этом пришлось приобнять шинигами за талию и хитро извернуться, чтобы остаться сзади и после игриво укусить её за плечо. Унохана что-то промычала, помешивая на сковородке какие-то овощи вперемешку с мясом; Джаггерджаку не требовалась пища уже больше никогда априори, как и ей, но она продолжала упорно готовить завтрак, будто они были семьёй. Мужем и женой. На этот раз хмыкнул арранкар, смакуя эту мысль: что-то в ней было завораживающее, как и в Ячиру, когда она оголяла шрам на шее и доставала меч не для защиты, а для убийства. Гриммджоу помнил тот момент, как она вытянула клинок из ножен при нём впервые, волосы, словно живые змеи, зашевелились на ветру, а на лице появилась жёсткая усмешка, обещающая реки крови, в которых она с радостью искупается после боя. Секста был рад, что убийственная аура чистой жажды насилия была направлена не на него. Но даже то, что это косвенно, мимолётно коснулось его сущности, мгновенно заставило возбудиться и до безумного обожания желать эту женщину. Гриммджоу никогда не отрицал, что в нём после шинигамификации осталось много от пантеры. Острые звериные инстинкты не раз и не два выручали его не только в сражениях, но и в других, более спокойных ситуациях. — Что это такое сверху? — полюбопытствовал он, положив свой подбородок на левое плечо «Первой Кенпачи», которая миролюбиво добавляло в почти готовое блюдо различные специи. — От этого хочется чихать, — мужчина оставил на её шее сбоку короткий поцелуй, вовремя одёргивая себя: шея была больной темой по всех смыслах. Унохана до сих пор не могла привыкнуть к чужим прикосновениям на тонкой коже, постоянно дёргалась, когда что-то или кто-то дотрагивался до области немного выше ключиц. — Ты уверена, что это безопасно? — иронично пошутил Гриммджоу, скашивая ярко-голубые глаза на плиту. — Тебе же нравится острое, — поддела его Ретсу, намекая на отрезанную когда-то руку, которую он нагло засунул под лёгкую кофту, грея живот широкой горячей ладонью и круговыми рефлекторными поглаживаниями. — Щекочет нервы, язык и желудок, — она выключила плиту, оставив овощи с мясом остывать, а сама развернулась к Джаггерджаку лицом, позволяя снова утянуть себя в ленивый поцелуй. Секста сразу же всё ей простил и согласился: — Ладно. Как хоть называется это красное и острое? Ячиру поцеловала его в скулу, отстраняясь, и отрапортовала: — Паприка. — Звучит воинственно. Это никак не повлияет на моё сознание?[2] — хрипло пошутил он, не желая выпускать женщину из своих объятий. Он не мог видеть, но почти физически ощутил, как она улыбается в ответ на его смешную реплику-отсылку. — Разве что чуть-чуть на желание меня целовать. — А сейчас звучит как вызов, — Гриммджоу снова поцеловал её, на этот раз гораздо медленнее, растягивая удовольствие. — Думаю, что стоит обязательно попробовать.