Пятьсот оттенков красного

Another year is running through my veins, some moments wasted, some will remain. The days are getting shorter and I try to drown my fears. The shadows of the night slowly disappear [1].

Сумасшедший истеричный смех Ичиго, принадлежащий как раз не Ичиго, наконец, прерывается, когда он усилием воли цепляется когтями за край маски и остервенело рвёт её с себя прочь. Белая броня мигом трескается, пока временный шинигами что-то неразборчиво шепчет, наверняка проклиная внутреннего Пустого за подобную выходку на прощание. Он устало прислоняется к покрошенному камню, пока окончательно разбирается со своим мечом — с Зангетсу. Хисаги деликатно отводит глаза, чтобы не мешать, присаживается подальше и с досадой осматривает свои неглубокие, но устрашающе кровоточащие раны. Казешини, потерявший контроль бывшей владелицы, поддавшийся своим инстинктам и жаждущий расчленить каждого бога смерти на своём пути — не самый лучший противник. Но он слушается Мурамасу. А Зангетсу, благодаря усилиям Ичиго и его Пустого, больше нет. Шухей перекатывает имя чужого занпакто во рту, словно изысканную карамельную конфетку, позволяя ему единожды призраком шёпота сорваться с губ; красивое, поэтичное, сильное, подходящее такому чудесному в своём стремлении защищать важных ему людей «риока». Для неё Ичиго давно перестаёт быть нарушителем, но она с тоской признаёт, что, если Главнокомандующий прикажет, ей не хватит решительности пойти поперёк начальства и не напасть на Куросаки. Она в первую очередь лейтенант — и только потом уже друг. Зангетсу возвращается во внутренний мир временного шинигами голубоватым свечением с редкими чёрно-красными искрами, разочарованный и вымотавшийся Мурамаса прихватывает Казешини и исчезает, оставляя её один на один с Ичиго. Которому тяжело даётся возвращение контроля над своей реатсу и над реатсу Пустого — голодной, тёмной и заставляющей трястись поджилки. Почему-то Шухей кажется, что в таком Ичиго есть что-то от её занпакто. Ровно до тех пор, пока он не берёт себя в руки, контролируя все выбросы реатсу. Хисаги смотрит с непонятным даже ей восхищением: у неё непреодолимая слабость к такому типу людей. К тем, кто, по сути своей являясь монстрами, тщательно сдерживают все чудовищные порывы, раскрывая их лишь в битвах не на жизнь, а на смерть. Где промедление и философские размышления могут привести к плачевному концу. Ичиго присаживается не рядом. Он обессиленно прислоняется спиной к той же стене, что и она, но с другой стороны. Не хочет показывать свою вымотанность и усталость — догадаться об этом легко. Их разделяет внушительная толщина камня, но Хисаги слышит, как он медленно и со стоном боли сползает на землю, как замолкает, обдумывая как свои поступки, так и чужие. Куросаки ищет лазейку. Все они её ищут. Но информации так катастрофически мало. И проводники душ только и могут, что давать бой своим занпакто в надежде найти правильные слова и оказаться хитрее, сильнее, умнее, быстрее — как угодно. Она не обольщается: Казешини вряд ли вернётся. Возможно, ей даже будет так лучше, кто знает. Казешини комфортно без неё. Ничто и никто больше не сдерживает его импульсивные порывы, никто не смотрит на него с отвращением и нежеланием лишний раз прикасаться, просить о силе и помощи такого кровожадного уродца. Солнце садится медленно, каменные строения вокруг них из серых становятся розовато-лиловыми, как стены сказочного дворца принцессы, как тоненькие капилляры на веках склонившегося к ней Ичиго… Ч т о? — Ты должна принять то, что ты шинигами — и ты убиваешь Пустых. Они когда-то были людьми, верно. Но больше нет, — конечно, он слышал, что так громко вопил Казешини и как Хисаги с ним спорила. Не услышал бы лишь глухой. — Поверь, я эксперт в том, чтобы приручать внутренних чудовищ, — Ичиго болезненно морщится, переставая нарушать её личное пространство и с кряхтением разгибаясь. — Единственный способ сдержать своих демонов — стать демоном посильнее. Королём, если угодно. Он уходит, не прощаясь и не оглядываясь. Хисаги же наоборот прожигает его спину насквозь до тех пор, пока Куросаки не исчезает за поворотом (наверняка ушёл проведывать Рукию). Она мимолётно касается татуировки на своём лице и медленно поднимается следом. Они на войне, а она лейтенант — не время плакать.