Искупление

Дверь за стражниками закрылась, и в темной камере остались только Тор и Локи. Трикстер устало опустился на скамью, прислонившись спиной к холодной стене, и отрешенно закрыл глаза. Лицо его ровным счетом ничего не выражало, хотя в душе его переплелись боль, отчаяние и страх. Тор, наоборот, нервно расхаживал по камере туда-сюда, искоса посматривая на брата. Наконец, он остановился напротив безучастно сидящего Лафейсона. - Видишь, что ты наделал? – грозно прорычал он. – Видишь, к чему привела твоя алчность и жажда мести? - Да ты никак мне сочувствуешь? – холодно спросил Локи, не открывая глаз. - Мне жаль тех, кто пострадал по твоей вине, Локи. И тех, кто тебя действительно любил, и кого ты предал! Отцу пришлось принять позорные условия договора с нашим главным врагом, а мать вообще не в себе от горя! – почти кричал Тор, размахивая руками. – Но тебе плевать, сколько боли ты ей доставил. Тебя вообще кроме власти ничего не интересует… - Не переживай так, - Локи открыл глаза и пристально посмотрел в лицо старшему брату. – Очень скоро вы от меня избавитесь, и я не буду мозолить вам глаза, и нарушать вашу семейную идиллию. Тор замахнулся, чтобы ударить, но Лафейсон не отвел глаз и даже не попытался увернуться от удара. Одинсон опустил руку. - Ехидна! Даже теперь пытаешься кусаться! – Бог Грома резко повернулся и вышел из камеры, оставив Локи наедине со своими мыслями. Трикстера вновь охватило отчаяние. Неужели это конец, и он так бесславно пропадет на чужой земле. А может ему удастся вырваться из плена? Хотя без магии это будет трудновато. Для начала надо продержаться хотя бы завтрашнее, а вернее, уже сегодняшнее, утро. При воспоминании о казни трикстер содрогнулся всем телом. Локи не заметил, как пролетела ночь. Очнулся он от шума на лестнице, ведущей в его камеру. Услышав тяжелые шаги, Лафейсон торопливо встал. Дверь отворилась, на пороге появился Тор. Стражу он оставил на лестнице, и трикстеру из камеры было ее не видно. - Пора? – спокойно и почти безразлично спросил Локи. Одинсон молча кивнул и протянул пленнику небольшой сверток: - Переодевайся. Я жду снаружи. Локи снял свою уже довольно потрепанную одежду и облачился в штаны из легкой серой ткани и такую же просторную рубаху. Как бы он ни пытался держать себя в руках, сердце его ныло от страха и отчаяния, и он изо всех сил старался не сорваться в истерику. Его всего колотило, руки тряслись, но он сделал над собой неимоверное усилие, усмиряя дрожь и выравнивая сбившееся дыхание. И, когда Лафейсон, наконец, вышел из камеры, стражники увидели лишь по-обычному холодного и надменного Бога Лжецов, который следовал за Тором с гордо поднятой головой. От прежнего Локи его отличала лишь простота тюремной одежды. Долго идти не пришлось. Локи в сопровождении конвоя вышел на дворцовую площадь. Сердце его болезненно сжалось, когда он увидел деревянный настил подготовленного для него эшафота. Подталкиваемый стражниками, он медленно поднялся по ступеням и оказался высоко над головами пришедших посмотреть на казнь асов. Он презрительно оглядел внизу море лиц, которые сливались в пестрое, расплывающееся перед глазами пятно, и отвернулся от притихшей толпы. На почетных местах сидели Один и Фригг, рядом встал только что подошедший Тор в развевающемся на ветру алом плаще. Локи заметил, что Фригг больше не плакала, а сидела ровно и гордо, и, встретившись взглядом с сыном, кивнула ему головой. В ответ он слабо улыбнулся. Судья начал громко зачитывать приговор, но Лафейсон его уже не слушал. Мыслями он был далеко отсюда. В реальность его вернули громкий удар посоха Одина в пол и ставшая почти осязаемой тишина на площади. Локи затравленно оглянулся, но тут же снова горделиво вскинул голову, выпрямил спину и медленно подошел к широкому пыточному столу, установленному на эшафоте. Рядом с этим столом, снабженном многочисленными широкими ремнями, стоял столик поменьше, но трикстеру не очень хотелось присматриваться к тому, что на нем лежит. Он и так догадывался. Повинуясь жесту палача, лицо которого было скрыто маской, Локи рывком снял с себя рубашку и бросил ее на деревянный настил. И, чуть помедлив, решительно улегся на жесткие доски стола. Палач начал туго затягивать ремни: на щиколотках, на коленях, на бедрах, поперек груди и на запястьях, где только-только начала подживать обожженная оковами кожа. Последний широкий ремень был застегнут на шее – он не мешал дыханию и не сдавливал горло, только если не крутить головой. Локи на пробу попытался пошевелиться, и не смог сдвинуться даже на миллиметр, так крепко он был пристегнут к столу. Палач отошел к маленькому столику и принялся перебирать лежавшие на нем инструменты. Вскоре он вернулся, опять оказавшись в поле зрения осужденного. Локи вздрогнул – в руке у того была длинная слегка изогнутая игла, в которую была вставлена толстая красная нить. И без того бледное лицо трикстера приобрело серый оттенок, он дернул головой, но в горло тут же впился жесткий ремень. Между тем палач склонился над лицом Локи, крепко сжал пальцами его губы и, замерев на секунду, сделал первый прокол. Локи дернулся, дыхание его сбилось, он почувствовал, как заговоренная нить медленно проходит сквозь его плоть. Лафейсон не зажмуривался, не опускал веки. Он смотрел в небо широко распахнутыми глазами, в уголках которых дрожали едва заметные слезы. Первый узелок готов. Затем - снова прокол, боль и ощущение тянущейся нити. Еще один. И еще… Локи не стонет, он лишь изредка еле слышно мычит. Сам того не замечая, он пытается извиваться в тугих ремнях, тем самым доставляя себе лишние мучения. Пальцы судорожно сжимаются в кулаки, бессильно царапая стол, сердце, кажется, вот-вот выскочит из груди... … Работа палача почти закончена. Остался один стежок, один узел. Судорожное рваное дыхание трикстера, кажется, слышно на всю площадь. Локи чувствует, как кровь легко стекает с губ по подбородку, тоненьким ручейком бежит по шее под спутанными волосами... Острая дергающая боль в нижней части лица становиться почти невыносимой. За все время казни из широко распахнутых глаз трикстера так и не пролилось ни одной слезинки. А палач уже торопливо расстегивает ремни, удерживающие осужденного, и помогает ему встать с позорного стола. Локи с трудом поднялся, покачнулся, и почувствовал, как его развернули лицом к толпе и подвели к краю эшафота. При виде его изуродованного рта и залитой кровью груди над площадью пронесся судорожный вздох. Безумным взглядом Лафейсон исподлобья оглядел стоявших асов и провел тыльной стороной ладони по окровавленному подбородку… Усмехнувшись, насколько позволяла нить на губах, он набрал полную горсть своей крови и с ненавистью швырнул ярко-алую жидкость в сторону толпы. А после бессильно повалился на помост. Красные капли, словно драгоценные рубины, падали на деревянный настил, стекая по тонким дрожащим пальцам трикстера, которыми он пытался ощупать крепко стянутые губы. Локи чувствовал, как чьи-то руки помогают ему подняться с досок и, поддерживая под локти, уводят с эшафота. Казнь была окончена.