Музыка во тьме

      — Катрин, — обращается к женщине Сальери, как только она допевает арию. — Если и завтра вы сфальшивите, ваши партии перейдут к Софии. Она-то с ними без проблем справится.       Молодая солистка бросает ненавидящий взгляд на притаившуюся за кулисами конкурентку, но спешит заверить капельмейстера, что исправится. Скрипач шепотом делится с флейтистом, мол, мужчина придирается — девушка поет чисто. Тот кивает в ответ. Музыканты и актеры расходятся, и вот в опустевшем зале остается один итальянец, решающий, стоит ли менять что-либо в конце первого акта.       — Она действительно хорошо пела… как человек для человека, — Антонио поворачивает голову в сторону визитера — мужчины среднего возраста — в потрепанном костюме, без парика, но с настолько выбеленным лицом, что оно походит на гипсовую маску.       — Мирче, друг мой, день добрый, — гость жестом останавливает Сальери, порывающегося встать, и присаживается в кресло рядом. — Не ожидал встретить тебя здесь, к тому же в такое время суток. Что-то срочное? Ты мог передать послание через Терезию или…       — Ты слишком суетишься, Антонио. Общение с людьми плохо на тебя влияет, — перерывает его мужчина. Он с таким интересом смотрит вокруг, что, кажется, совсем не замечает капельмейстера. — Как давно я был в театре. Лет двадцать назад, не меньше. Или то был Иво? — привыкший к подобным лирическим отступлениям, итальянец терпеливо ждет, когда собеседник перейдет к делу. Тот еще минут пять расписывает прелести «Ринальдо» Генделя, а потом без какого-либо перехода выдает. — Тебя так сложно застать дома, а поговорить нужно с глазу на глаз. Догадываешься о чем?       — Сложно не понять, — Сальери брезгливо кривится, словно вынужден взять в руки ком грязи. — И что же наши дражайшие соседи тебе наплели?       — Все по старинке: один из моих сыновей ни за что ни про что напал на детей Юргена, двоих убил, одного покалечил. Я честно пообещал во всем разобраться.       — Бедняжки, — Антонио позволяет себе наполненную желчью ухмылку, ничуть не раскаиваясь в содеянном. — Нарушили договор об охотничьих владениях, вели себя по-хамски, а потом нажаловались сиру. Надо было и девчонку придушить.       — Надо было, — соглашается Мирче, неотрывно смотря на приближающегося юношу, что обычно дежурит в холле театра, а в данный момент спешит к капельмейстеру с конвертом в руке.       Однако стоит ему заметить сидящего рядом с итальянцем мужчину, паренек замирает, неуверенно переминаясь с ноги на ногу. Мирче в ответ мягко улыбается, подзывает его ближе и доверительно сообщает:       — Он меня не видит, так что не обращай на меня внимания.       Актер из юноши никакой, он постоянно переводит взгляд на мужчину, пока докладывает Сальери о письме из дворца, которое потребовали срочно передать маэстро. Антонио играет куда как лучше, делая вид, что действительно сидит в этом зале в полнейшем одиночестве. Забрав конверт, он сухо благодарит служащего театра, который спешит скрыться, чувствуя себя неуютно рядом с Мирче.       — Я убедил его, что являюсь духом-хранителем этого здания, — только дверь закрывается, поясняет гость, безмерно довольный собственной каверзой. Брюнет, к сожалению, не оценивает по достоинству столь тонкую шутку:       — Великолепно. Теперь к тем домыслам, что ходят обо мне, прибавится еще и слух, будто меня преследует призрак Бургтеатра, — пробегая глазами строчки послания, как-то вяло возмущается Сальери и затем начинает собираться. Всему двору хорошо известно, как правящий представитель династии Габсбургов не любит, когда нарушают намеченный им распорядок дня, посему, Антонио следует поспешить. Взмах руки, и смуглая кожа на мгновение краснеет, Мирче на это понимающе хмыкает, нахлобучивает на голову несоразмерно большую треуголку и, как бы невзначай, спрашивает:       — А что стало с жертвой их охоты?       — Я был сыт к тому моменту, так что отпустил его. Но не думаю, что до смерти напуганный мальчишка из провинции представляет для нас угрозу. Наверняка он уже во весь опор мчится в родной городишко.       — Ты весь пошел во Флориана, — притворно сокрушается мужчина, ни на секунду не поверивший словам Сальери. — Готов спорить, тебе попался музыкант, которого ты пожалел.       От неудобного ответа Антонио спасает не подозревающий о том юноша, перед которым его спутник изображает из себя приведение, поэтому оба мужчины замолкают. Итальянец вежливо предлагает подвезти Мирче, но мужчина отказывается, шутя, мол, негоже придворному капельмейстеру непонятно с кем в карете разъезжать. Они прощаются, и каждый отправляется в свою сторону. ****       В маленькой, по сравнению с другими помещениями дворца, комнате к приходу Сальери уже стоят Розенберг, бессменный директор Бургтеатра и один из придворных либреттистов — Штефани. Поздоровавшись с мужчинами в своей привычной вежливо-отстраненной манере, итальянец отходит в тень, откуда прислушивается к разговору. Видимо, спор между директором и либреттистом идет не первую минуту: Орсини на повышенных тонах доказывает оппоненту, что глупо назначать взбалмошного юношу композитором оперы, которую собираются ставить в императорском театре. Тот упрямится, мол, никто кроме выбранного им молодого человека лучше не справится. Когда вышедший из себя граф замахивается на Готлиба тростью, лакей докладывает:       — Император Австрии Иосиф Второй.       Все трое сгибаются в поклоне перед вошедшим в помещение мужчиной, кивнувшим им в ответ и расположившимся на софе спиной к окну.       — У вас не больше десяти минут, господа, — Иосиф берет поданный слугой бокал и пытливым взором обводит присутствующих. — Кажется, вы собирались согласовать со мной премьеру сезона?       — Все в точности так, Ваше Величество, — подскакивает к нему Штефани, за что получает тычок в бок тростью от Розенберга. — Трехактный зингшпиль по моему либретто. Называется «Похищение из сераля».       — Зингшпиль — это замечательно, чем больше постановок на немецком, тем лучше. Но я вижу, что герр Розенберг не слишком доволен этим выбором.       — Я ничего не имею против самой постановки, — спешит заверить императора в своей лояльности к произведению Орсини. — Но мне категорически не нравится выбор композитора, сделанный герром Штефани.       — Вот как. И кто же это?       — Вольфганг Амадей Моцарт. Он молод, но гениален. Моцарт уроженец Зальцбурга, но с детства играл в лучших дворцах Европы, даже для нашей покойной императрицы. Поверьте, он не посрамит чести и величия Бургтеатра.       — Вот с этим я бы поспорил. Моцарт неконтролируем и безрассуден. У него было хорошее место музыканта, выделенное ему епископом Коллоредо, но он пренебрег этой милостью. Кроме того, ходят слухи, что он распутник и выпивоха.       Император, видя, что эти двое готовы до сорванных голосов доказывать ему свою правоту, обращается к молчаливому итальянцу, не проявляющему даже малой толики заинтересованности:       — А вы что скажете, герр Сальери?       — Если позволите мне высказать свое мнение, — Иосиф благосклонно кивает, — то я бы принял Моцарта, как композитора постановки. Да, он своеволен, но вместе с тем бесконечно одарен. Несмотря на некоторые провалы, этот юноша широко известен в Париже, Милане и Мюнхене. Также он весьма умен и воспитан, хоть и имеет чисто домашнее образование.       — Все-то вы знаете, Сальери. Если бы вы интересовались политикой, то были бы, безусловно, опасным противником на этой арене.       — К сожалению или к счастью, политика меня совершенно не увлекает.       — Пожалуй, все же к счастью, — император встает с софы, неторопливо поправляет чуть замявшийся воротник, наслаждаясь нетерпением и беспокойством либреттиста и директора театра, ожидающих его вердикта. — Я одобряю зингшпиль «Похищение из сераля» и Моцарта, как его композитора. Розенберг, проследите, чтобы этот «безрассудный» юноша все сделал в срок. В конце концов, это пока еще ваш театр.       Осознание того, что он рискует своим местом из-за неуправляемого музыкантишки, бросает графа Орсини в холодный пот. Быстрый, полный враждебности взгляд, брошенный на Штефани, обещает тому, что директор на нем еще отыграется.       — На этом все на сегодня. Господа, возвращайтесь к своим делам. Герр Сальери, следуйте за мной. Думаю, вы понимаете, о чем будет идти речь.       Антонио прекрасно понимает, поэтому в кабинете Его Величества он достает из сумки и передает императору заготовки, касающиеся приема в честь русского посольства. Основная задача Сальери — составить примерный план торжества и, в особенности, организовать выступление музыкантов. И, судя по удовлетворенному киванию Иосифа, итальянцу это вполне удается. Поставив свою размашистую подпись внизу исписанной мелким почерком бумаги, мужчина возвращает записи капельмейстеру, уточняет несколько деталей и отправляет восвояси.       Сальери неторопливо бредет по дворцу, изучая встречающиеся по пути картины. На сегодня с работой покончено, поэтому остаток дня мужчина собирается посвятить чтению недавно приобретенной поэмы и беседе за чаем с Терезией. Садясь в карету, Антонио отдает кучеру приказ ехать на Ландштрассе, где располагалась одна из лучших кондитерских, чтобы купить супруге ее любимые сладости. ****       Невидимые в тени, но хорошо различимые в тонкой полоске света, пробирающегося через неплотно прикрытые шторы, пылинки танцуют под одну им известную мелодию. Антонио задумывается: может, они движутся под музыку Моцарта? Криво улыбнувшись собственным мыслям, Сальери откладывает перо, которое все равно ничего кроме клякс не переносит на бумагу. Сосредоточиться на чем-либо у композитора не получается: звуки арии молодого австрийца до сих пор раздаются в голове, бередят до того безмятежную душу. В эту минуту мужчина как никогда прежде понимает своего учителя.       Как же смешно получается: спасенный мальчишка оказывается ни кем иным, как Вольфгангом Амадеем Моцартом — невоспитанным гением, тщеславным виртуозом. Антонио присутствовал на репетиции «Похищения из сераля» не больше получаса, и за это время австриец мимоходом успел опоздать, на глазах у всех присутствующих пофлиртовать с певицами и танцовщицами, довести до бешенства Розенберга и толкнуть Сальери в омут страстей. Все это, да еще и вероятность того, что инкогнито итальянца может быть разрушено, буквально кричит о необходимости в кратчайшие сроки избавиться от юного композитора.       Капельмейстер не сразу воспринимает раздающийся в кабинете стук.       — Открыто, входите, — дверь приоткрывается, и в образовавшемся проеме показывается растрепанная шевелюра:       — Герр Сальери, можно? — несколько неуверенно тянет Моцарт, при этом, не дожидаясь разрешения, входит внутрь и закрывает за собой дверь.       Итальянец откидывается на спинку кресла, критически осматривая визитера. Юноша, заложив руки за спину, раскачивается с пятки на носок. Запыленные туфли, частично выбившееся из-под камзола жабо, торчащий из сумки парик — одним словом, вид у австрийца крайне неподобающий, но его, судя по всему, это ни капли не смущает. Яркие глаза смотрят с вызовом, хотя нижняя губа нервно закушена. Антонио решает повременить с выпроваживаем столь необычного гостя:       — Вы что-то хотели, Моцарт?       — Да, — Амадей выпаливает все на одном дыхании. — Не знаю чем, но я, кажется, вас обидел. А быть врагами с вами — один из самых нежелательных исходов моего пребывания в Вене.       — Вы собираетесь извиниться, не понимая своей вины? Забавно, — тонкая улыбка и смешок в кулак. — Что ж, прошу.       Снисходительная, насмешливая интонация капельмейстера явно сильно задевает Моцарта, но он себя сдерживает:       — Для настоящего музыканта нет ничего лучше прекрасной мелодии, поэтому, с Вашего позволения, — юноша шутовски кланяется, копируя тон итальянца, — я сыграю недавно сочиненную сонату. Вы — первый, кто ее услышит.       Очевидный выпад с целью задеть гордость — и Сальери не имеет права отказаться, чтобы не быть побежденным в этой словесной дуэли. Он жестом указывает Амадею на клавесин, стоящий в углу кабинета. Юноша подходит к инструменту и принимается рыться в сумке, выкладывая из нее все содержимое и бормоча в полголоса:       — А, вот то, что нужно. Первая страница, вторая, четвертая. Где третья? — Моцарт снова перебирает бумаги, внимательно осматривая каждый лист и все больше нервничая. — Неужели тогда…       — Что-то потеряли, Моцарт? Может, пойдете на поиски? — предлагает Антонио, с тоской думая, что его еще ждет работа, время на выполнение которой беспардонно крадет австриец.       — Нет, все в порядке, я сыграю по памяти, — берет себя в руки юноша.       Смотря на сидящего к нему спиной человека, Сальери всерьез размышляет над тем, чтобы, незаметно приблизившись, одним ударом сломать мальчишке шею. А не подозревающий о дилемме итальянца Амадей начинает играть.       Снова это чувство. Антонио комкает в пальцах рубашку на груди. Обычно едва бьющееся, сейчас его сердце заходится в бешеном ритме. Мужчина сдвигает в сторону бумаги — перед ним остается смятый по краям лист с частичным отпечатком сапога, исписанный знаками, которые в данный момент Моцарт обращает в звуки. Сальери устало прикрывает глаза, понимая, что не в его силах оборвать столь чудесную музыку, приходящую в этот мир через душу молодого композитора.       — Герр Сальери, ну как вам? — итальянец встречает пытливый взгляд Амадея, сидящего к нему в пол-оборота. Сколько же времени прошло?       — Вы действительно талантливы. Думаю, «Похищение из сераля» ждет успех, — признает мужчина, отчасти пересиливая себя. Ободренный Моцарт ярко улыбается, собирает вещи и подходит к Сальери, протягивая ему руку через стол:       — Рад, что Вы оценили. Я уже говорил: быть с вами врагами для меня крайне нежелательно, — Антонио, отвечая на рукопожатие, вопросительно вскидывает брови. — Не удивляйтесь. Всем известно ваше влияние на музыкальную жизнь Вены. Как и то, что Вы являетесь достойным сыном своей Родины.       — Какой тонкий намек на слухи обо мне, как интригане, — все благодушное настроение мигом улетучивается, и Сальери опять смотрит на австрийца с неприязнью. — А вам уже рассказали историю, как я отравил Флориана Гассмана, своего учителя? Поспрашивайте, крайне интересно. Я лично знаю три, а то и четыре версии.       — Правда? А я слышал только одну, да и ту вкратце, — отшучивается Амадей, хотя пальцы у него подрагивают. Антонио приказывает себе успокоиться, он слишком давит на юношу. Ему только моцартовского обморока не хватает. — Однако не думаю, что стоит верить молве, вас слишком сильно задели мои слова. Ого, уже так поздно, посмотрите в окно. До свидания, герр Сальери. Буду рад видеть вас на репетициях.       Поклонившись, Моцарт покидает кабинет, оставляя озадаченного итальянца наедине с самим собой. С трудом усмирив беснующихся в душе демонов, Антонио решает досконально продумать тактику дальнейшего общения с австрийцем. По всему выходит, что лучше держаться в стороне, козней не строить. И, разумеется, мужчина не намерен нарушать данное учителю обещание, но помогать юноше он будет из тени, через третьи руки. ****       На окраине столицы, где дома, созданные рукой человека, уступали непокорной природе, неспешно текла Вена, чьи воды причудливо переливались в свете луны. Стрекот кузнечиков иногда нарушался криком какой-нибудь ночной птицы, живущей в глубине леса. Меж древесных стволов мелькнула рыжая лисица, державшая в зубах зайца — результат удачной охоты. Сидевший на берегу без движения мужчина был почти неразличим в окружающем спокойствии.       — Учитель, наконец-то я вас нашел, — около реки появился некто в плаще. Сняв с черноволосой головы шляпу, он присел на траву возле мужчины. — Признаться, я сбит с толку. Почему вы захотели меня видеть здесь в такой час?       — Посмотри вокруг, Антонио, — пропустил слова ученика мимо ушей Гассман. — Природа — величайший творец. Лишь немногим дано приблизиться к ее вершине, но даже они никогда не ступят на этот пьедестал. Разве звучание фортепиано может быть прекрасней журчания ручья, а скрипка может петь лучше соловья?       — К сожалению, я никогда не смогу в полной мере оценить эту красоту. Однако же, думаю, что человек способен на многое, в том числе на создание шедевра, равного творению природы.       — В своей основе ты — тремер, что бы ни случилось,— не в укор, а просто констатируя факт, произнес мужчина. Сальери недовольно поджал губы, но аргументов против у него не имелось. — И все же только с тебя я могу взять обещание заботиться о молодых подающих надежды музыкантах.       — Разумеется. Я клянусь, что буду оказывать всяческую поддержку нуждающимся талантливым музыкантам, — не задумываясь, пообещал итальянец, для которого исполнение просьбы учителя — вещь сама собой разумеющаяся. Он проследил направление взгляда Гассмана и заметил, что небо на востоке за лесом начало светлеть. — Скоро рассвет, пора уходить. Учитель, позвольте, я накину на вас чары.       — Не нужно, — Флориан перехватил чужую руку и отвел ее в сторону. Антонио в замешательстве посмотрел на него. — Я уже ничего не смогу принести в искусство, мое время кончилось.       — Но умирать не обязательно! — попытался переубедить его юноша, бурно жестикулируя. — Вы можете просто уйти в тень, как многие сородичи. Вы все так же будете управлять деятельностью музыкального общества Вены, пускай и через меня.       — Полно, Антонио. Со смертью нужно смириться и в первую очередь со своей. Взгляни, как здесь тихо, волшебно. Я долго искал это место.       — Учитель, — у Сальери стоял в горле ком, не дающий дышать, но выбор Гассмана он принял.       — В верхнем ящике моего стола лежит завещание, ты указан, как единственный наследник. Густав и Мирче уже извещены о моем намерении, так что гроб пустым не останется. Прощай, Антонио Сальери, мой ученик, мой сын, — Флориан замолчал и поднял глаза на занимавшийся рассвет.       Молодой тремер бессильно наблюдал за замершим, словно изваяние, мужчиной, давя в себе эгоистичный порыв защитить того от приближавшихся солнечных лучей, пускай и против его воли. Свет, не спеша, как змея, полз по сочно-зеленой траве, покрытой каплями росы. Добравшись до обездвиженного композитора, он мягко лег на обнаженные ступни. Сероватая кожа покраснела, покрываясь волдырями, затем начала тлеть, а после вспыхнула, подобно сухому пергаменту. Пожираемый огнем Гассман не кричал, даже не морщился, все также завороженно глядя на великолепие природы. И вот все закончилось: солнце освещало берег Вены, на котором лежали обугленные кости. Скинув плащ, Сальери заворачивает в плотную ткань останки, часто моргая, чтобы убрать красную пелену перед глазами. В конце концов, итальянец потер их пальцами — подушечки окрасились кровью, заменявшей сородичам слезы.       Антонио дергается, из-за чего книга, лежащая на его коленях, падает на пол, раскрываясь почти на середине. Левую страницу занимает изображение летящего на крыльях по небу юноши, а правую — текст с заголовком «Дедал и Икар». ****       На очередной своей академии Моцарт срывает аплодисменты. Присутствующий на выступлении композитора Иосиф, будучи в хорошем расположении духа, велит Сальери передать молодому композитору приглашение на ближайший прием во дворце и уходит.       Австриец обнаруживается быстро — стоит только пойти на гвалт, создаваемый празднующими друзьями молодого музыканта. Тихого Сальери первым замечает Амадей, повернувший голову, чтобы ответить на очередной комплимент.       — О, герр Сальери! — восклицает он, подскакивая. Юноша спешно наполняет пустой бокал вином и протягивает его Антонио. — Ну как, вам понравилось?       — Ваша музыка была ожидаемо хороша. Поздравляю, герр Моцарт.       — «Ожидаемо», говорите… Ну, я рад, что Вы не устали от нее за столь большое количество моих репетиций в Бургтеатре, ведь присутствовали на каждой, — для итальянца не остается незамеченным, как недоумевающе переглядываются за спиной Амадея актеры из труппы «Похищения», ни разу не видевшие капельмейстера после его с Розенбергом совместного визита. Но на самом деле, Сальери просто не смог себе отказать в удовольствии, заключающимся в прослушивании музыки Моцарта. И хотя мужчина каждый раз выбирал себе новую ложу и прятался в тени штор, молодой австриец не иначе как шестым чувством постоянно его обнаруживал. — Отпразднуете с нами?       — Спасибо за предложение, но вынужден отказать — дела не терпят отлагательства, — Антонио ставит нетронутый бокал на столик и коротко кивает, прощаясь. — Его Величество также был впечатлен вашей игрой. Он приглашает вас на завтрашний прием в Шенбрунне. Постарайтесь одеться во что-нибудь менее кричащее, а то вас по ошибке запрут в зверинце.        — Тогда мы окажемся там вместе, синьор грач, — хохочет Моцарт, едва ли обиженный словами Сальери.       Под все те же пристальные взгляды их своеобразной публики мужчины прощаются, и Антонио уходит. Садясь в карету, композитор ощущает усиливающееся чувство голода. Кажется, сегодня он ляжет спать значительно позже обычного. ****       Отдав последние распоряжения музыкантам, Сальери спускается к другим гостям, вежливо здоровается с мужчинами, целует руки женщинам. В целом, этот прием ничем не отличается от сотен других, на которых итальянцу приходилось бывать. Разве что…       — Сальери! — к нему вихрем через весь зал мчится Моцарт, расталкивая локтями стоящих на пути людей. В этот миг капельмейстер почти жалеет, что одет в черный костюм, так выделяющийся среди цветных тканей, а значит, незаметно затеряться в толпе у него нет возможности. С тяжелым вздохом он остается на месте, ожидая своей участи. — Почему вы не танцуете?       — Здравствуйте, герр Моцарт, — выделяя каждое слово, напоминает юноше о правилах вежливости Антонио. — Моим заботам вверен оркестр, да и танцор из меня весьма посредственный.       — Правда? Странно, вы выглядите довольно изящным.       — Изящный — комплимент, более подходящий для молоденькой фройляйн, — тем же монотонным голосом поправляет итальянец. Амадей в ответ фыркает и непринужденно меняет тему:       — Вы представите меня императору?       — А вы еще этого не сделали? Нужно было первым делом засвидетельствовать ему свое почтение.       — Ну, мне стало не по себе, — оправдывается австриец. Под недовольным взглядом Сальери, скрестившего на груди руки, он тушуется. — Его Величество все время крутится возле вон того человека в странном кафтане.       — Это русский посол, — поясняет ему Антонио, догадавшись, о ком идет речь. — Хорошо, идите за мной.        Моцарт держится на шаг позади Сальери, нервно приглаживая парик и одергивая рукава выглядывающей из-под камзола рубашки. Когда итальянец по всем правилам дворцового этикета представляет его императору, юноша кланяется так низко, что напудренные искусственные волосы только чудом не падают с его головы. Однако Иосиф милостиво относится к восторженным речам Амадея, поздравляет с впечатляющим выступлением. В этот момент сидящий рядом посол интересуется, о чем идет речь.       — Герр Моцарт вчера провел весьма недурную академию, — рассказывает правитель. — Если желаете, императорская ложа во время следующего выступления Моцарта будет в вашем распоряжении. Оно состоится…       — В будущий четверг, Ваше Величество, — подсказывает Антонио. Ухватившись за ткань на спине композитора, он притягивает его ближе к себе на приписываемое правилами расстояние от императора.        Посол то ли из вежливости, то ли действительно заинтересовавшись, соглашается, а Иосиф плавно переходит на обсуждение отношений их стран с Османской Империей. Политика, особенно внешняя, — вещь для Сальери неинтересная и, подчас, весьма опасная, поэтому он незаметно уходит, уводя за собой австрийца. Юноша горячо благодарит капельмейстера, в порыве чувств схватив его за руки. Тот сухо принимает слова Амадея и старается как можно быстрее покинуть общество этого юноши. Удобный случай представляется в лице молоденькой дочери министра, увлекшей австрийца в белый танец. Глядя на прямую осанку, облаченного в лиловый бархат композитора, Антонио потирает запястья, ощущая, как горят на коже прикосновения пальцев молодого музыканта. Моцарт буквально полыхает жизнью, обжигая застывшего во льду без времени Сальери. В смешанных чувствах мужчина поднимается к оркестру, где проводит почти весь вечер.        По обыкновению, капельмейстер покидает дворец одним из последних. Почти в дверях он сталкивается с Амадеем, который, застыв на месте, с тревогой вглядывается в пейзаж за окном.       — Вы разве не собираетесь домой, Моцарт? — юноша испуганно вздрагивает, оборачиваясь на голос.       — А, это вы, Сальери, — он слабо улыбается и снова смотрит за стекло. — Как думаете, я могу переночевать в одной из комнат дворца?       — Да, можете, но зачем вам это?       — Мне не на чем ехать, а квартира, которую я снимаю, находится практически в противоположном конце города.        Подрагивающие пальцы, усталый вид и блестящие от неконтролируемого страха глаза на осунувшемся лице не оставляют композитора равнодушным. С минуту мужчина раздумывает, как ему поступить, и в итоге произносит, заведомо зная, что еще пожалеет о сделанном выборе:       — Мой экипаж к вашим услугам, Моцарт.