Музыка во тьме

      Зима с ее длинными ночами являлась для любого сородича благословлением: даже после заката улицы полнились людьми. Поправив высокий ворот своей накидки и сильнее надвинув на лоб шляпу, чтобы невозможно было разглядеть лицо, Антонио, стоявший возле лавки, название которой давно стерлось с вывески, внимательно осматривал спешащих домой или в кабак горожан. Одного за другим он отметал кандидатов на роль жертвы своей трапезы. Наконец взгляд охотника зацепился за бредущего в одиночестве немолодого мужчину в выцветшем от времени мятом костюме. Когда тот прошел мимо притаившегося в темноте вдали от фонаря Сальери, итальянец удовлетворенно отметил отсутствие резкого запаха алкоголя.       Прежде чем жертва скрылась за поворотом, брюнет направился следом на достаточном, чтобы его не заметили, расстоянии. На странно одетого человека никто не обращал внимания: этот район Вены считался одним из самых неблагополучных, и подозрительные личности здесь попадались на каждом углу. Через несколько минут своеобразной погони мужчина скрылся в одном из полуразвалившихся домов, и Сальери досадливо поморщился: вот и проявила себя отрицательная сторона богатого выбора в виде большого количества невольных свидетелей охоты.       Оценив освещенность улицы, на которой он оказался, и людей, проходящих мимо, мужчина решил попытать свое счастье здесь и свернул в зазор между двумя домами. Там его внимание привлекло приоткрытое окно, что показалось Сальери странным в это время года. Прокравшись вдоль обшарпанной, серой стены, брюнет прислушался к доносившимся изнутри звукам:       — Ну же, иди сюда, моя хорошая. Папа тебя не обидит, — уговаривал хриплый, обманчиво спокойный мужской голос. Ему что-то ответил тоненький детский голосок, настолько тихий, что Антонио своим чрезвычайно острым слухом не смог разобрать ни слова. Однако мужчина тут же пришел в ярость: — Ты пыталась сбежать от меня, мерзавка?! Вся в свою блудливую мать! Ничего, я сейчас тебя научу послушанию!       Испуганный вскрик девочки почти полностью потонул в грохоте, созданном не иначе как перевернутой мебелью.       Действуя на голых инстинктах, Антонио легко перемахнул через подоконник, оказавшись в тесной, пропахшей сыростью комнате. Мужчина — тот самый, которого итальянец преследовал — стоял спиной к нему, нависнув над сжавшейся на полу в крошечный комочек девочкой. Издав практически звериное рычание, человек наклонился и схватил ребенка, чтобы поставить на ноги — ткань некогда белого платьица жалобно затрещала, и шов на левом плече лопнул, и пусть девочкой овладевал ужас, она не закричала, не попыталась позвать на помощь, лишь со слепой обреченностью смотрела в глаза собственного отца.       Задыхаясь от гнева, что принесла ему сцена, свидетелем которой он стал, Антонио бросился вперед на чудовище в человеческом обличье. Мужчина, должно быть, даже не понял, что произошло, когда в его горло погрузились длинные, острые когти. Сжав пальцами трахею, брюнет одним сильным рывком вырвал ее — из разодранной шеи во все стороны брызнула горячая, пока еще живая кровь. Тело человека последний раз дернулось в конвульсии агонии и грузно завалилось набок, словно куль, лишившийся опоры.       Обычно аромат крови был для Сальери сладок, приятно кружил голову, но сейчас от невыносимо тяжелого запаха итальянца мутило, а пелена ярости, застилавшая взор, все не желала спадать. Покачнувшись, Антонио сделал шаг назад, чтобы устоять на ногах, и опустил голову, встречаясь взглядом с небесно-голубыми глазами. Девочка изучала его молча, даже не пытаясь сдвинуться с места. Волосы, лицо, кожа и платье — все белое стало красным, но, казалось, дитя это совсем не волновало. Когда тонкие пальчики нерешительно потянулись к нему, брюнет отступил и, отвернувшись, поспешно направился к окну, возле которого лежала широкополая шляпа, очевидно слетевшая в момент, когда ее владелец забирался в дом. Подобрав головной убор, Сальери выпрыгнул на улицу, игнорируя крепнувшее внутри чувство голода, нашептывающее, что он должен вернуться и разобраться с тем ребенком.        Антонио, как это обычно у него бывает, просыпается рывком вместо того, чтобы медленно выплывать из обители снов. Замерев, он некоторое время разглядывает стрелки каминных часов, показывающих двадцать минут десятого — несусветную рань для тех, кто предпочитает вести ночной образ жизни. Его спины, прикрытой тонкой тканью ночной рубашки, касается размеренное дыхание Терезии. Обычно девушка спит в своей комнате, не смея нарушать покой итальянца, но иногда кошмарные видения заставляют ее искать защиты, которую она неизменно находит в объятьях Сальери. Стараясь не разбудить супругу, мужчина поднимается с постели, быстро умывается холодной водой из кувшина, что загодя приготовила для него Амалия, одевается и покидает комнату, тихо притворяя за собой дверь.        Оказавшись за пределами опочивальни, он подходит к двери в дальнем конце коридора и два раза стучит по деревянной поверхности. Почти тут же ему открывает худенькая блондинка, вопросительно смотря на хозяина дома.         — Госпожа отдыхает в моей спальне, однако, когда она проснется, ты ей понадобишься. И вот еще, в доме гость, поэтому, дабы избежать неловких ситуаций, лучше принеси ей платье туда, — служанка кивает, давая тем самым понять, что распоряжения итальянца будут выполнены.       Стоит мужчине отойти, как дверь сразу же захлопывается: Селма, личная служанка Терезии, предпочитает всегда находиться в будуаре своей хозяйки, лишь изредка его покидая, и уж тем более не впуская никого внутрь без разрешения. Пожалуй, только этой девушке, да еще Амалии, Антонио безоговорочно доверяет все, что так или иначе касается его жены.       Внизу на кухне сидят все остальные слуги: Ют, делая вид, что ест кашу, по одному ворует из корзинки на столе пирожки, пока Амалия, отвернувшаяся, чтобы помешать содержимое кастрюли или налить чай, не видит. Ганс, от которого не укрываются маневры шатенки, только усмехается, позволяя девчушке подобные шалости. Он же первым замечает Сальери:       — Маэстро, — парень подскакивает со стула и кланяется, девушки следуют его примеру. — Доброе утро.       — Утро доброе, — повторяет Сальери, хотя для него подобная фраза, вот уже много лет сродни издевке, но привычки окружающих он менять не стремится. — Извините, что прервал вашу трапезу.       — Ну что Вы, маэстро, — экономка мельком переглядывается с кучером, оба выглядят нерешительно, и только младшая служанка возвращается к завтраку.       Присмотревшись, композитор отмечает осунувшиеся, усталые лица, потускневшие волосы, несколько болезненный вид, правда, обычный человек едва ли заметит такие изменения.       — Вы слишком вежливы, чтобы напомнить мне о моих обязательствах, — с явным намеком и тонким укором произносит Антонио. Амалия понимает его правильно и, поднявшись из-за стола, быстро собирает на подносе нехитрый завтрак.       — Ют, отнеси еду Селме и проверь, проснулся ли гость. Если да, подай ему воды умыться.       — Но я еще не…       — Живо! — прикрикивает на шатенку экономка, и та, подхватив поднос, шустро удаляется.       Ганс достает с верхней полки два неглубоких кубка и ставит их перед Сальери, пока мужчина закатывает рукав рубашки, обнажая правое запястье. Быстрый росчерк по коже поданным Амалией лезвием — и вот уже из вспоротой вены в емкости течет темная кровь. Такую операцию Антонио проделывает не впервые, поэтому порез затягивается вовремя: когда оба кубка полны. Итальянец напоследок проводит языком на ране, ускоряя регенерацию, а слуги жадно опустошают сосуды.       — Спасибо, маэстро, — на два голоса благодарят его кучер и экономка. Девушка ополаскивает кубки и прячет подальше от любопытных глаз Ют, которая вот-вот должна вернуться. — Какие будут распоряжения?       — Как только герр Моцарт проснется, подайте для него в столовую завтрак. После мы отправимся в театр, так что, Ганс, экипаж должен быть готов не позже часа дня. Пока же я буду в кабинете. Известите меня, когда наш гость спустится, или мне пришлют письмо.       В кабинете за работой Антонио не замечает течения времени, с головой погрузившись в подготовку материалов для учеников, которые придут вечером, и правку «Семирамиды», заказанной у него двором Мюнхена. Скользя взглядом по стройным полоскам нот, Сальери вместо своей мелодии упорно слышит лишь ту, что играл вчера австриец, сидя за роялем на первом этаже. Обозленный на собственный разум итальянец убирает в сторону бумаги и с разочарованным стоном погружает пальцы в черные пряди, приводя в беспорядок аккуратно собранный хвост.       — Антонио, с тобой все в порядке? — взволнованно спрашивает Терезия, выбравшая не самый удачный момент, чтобы зайти к мужу. Подойдя ближе, она ласково касается головы мужчины, ненавязчиво заставляя его перестать терзать собственные волосы. Итальянец перехватывает женскую ладонь, касается губами костяшек бледных пальцев.       — Все хорошо, не беспокойся. Лучше скажи, как ты? Удалось отдохнуть?       — Я... — неуверенно начинает девушка, отводя взгляд в сторону. Обычно подобное поведение означает, что Терезия собирается соврать.       — Тебя все еще тревожит этот сон? — понимающе произносит брюнет, Терезия слабо кивает. Вздохнув, Сальери поднимается на ноги, обходит рабочий стол и притягивает супругу к себе, заключая в объятья, касаясь щекой светлой макушки. — Помнишь, что я говорил? Любой яд просто не подействует.       — Но это может тебя выдать, и тогда они придут с огнем, отрубят тебе голову, разорвут на куски! — блондинка дрожит, мертвой хваткой вцепившись в камзол цвета печной сажи. Опасаясь впадения Терезии в новую истерику, Антонио обхватывает ее лицо ладонями, заставляя смотреть на себя:       — Тебе нечего бояться. Я поклялся тебе, что у них ничего не выйдет, и слово свое буду держать. Расскажи мне, когда это произойдет?       — Листьев на деревьях нет, но снег еще не лежит, — девушка замирает, взгляд небесно-голубых глаз затуманивается, а голос становится отстраненным. Итальянцу приходится удерживать готовую упасть супругу. — Богато обставленный зал, множество людей, играет музыка, многие танцуют. Ты стоишь возле портрета женщины, держишь бокал с ядом, а рядом находится мужчина в яркой одежде. Это герр Моцарт, он улыбается и что-то тебе говорит.       — Это он хочет отравить меня? — напрягается Сальери, хотя знает, что спрашивать Терезию, пока она в состоянии транса бесполезно и даже опасно, но мысль, что австриец может пойти на подобную низость, на убийство, неприятно режет нутро.       — Нет, — тем не менее отвечает девушка. — Он протягивает руку, пытается забрать бокал, а чудовище наблюдает за тобой из глубины зала.       — Ясно, — чувство разочарования медленно разжимает свои узловатые пальцы, и мужчина снова может свободно дышать. Однако он не понимает, почему ему так важно знать, что Моцарт не способен на такое?       — Антонио? — зовет пришедшая в себя Терезия. Брюнет решает оставить эти мысли на потом и привычно целует жену в лоб.       — Ты молодец. Теперь я точно не упущу момент, когда мои враги сделают ход.       Девушка солнечно улыбается прежде чем подхватить выбившуюся из прически супруга прядь и заправить ее за ухо. Та на новом месте долго не задерживается, снова спадая на лицо.       — Это бесполезно, теперь только перевязывать, — волосы неприятно щекочут верхнюю губу, и Сальери сдувает их в сторону. Должно быть, для Терезии он выглядит весьма комично: она смеется над его бессильным раздражением, и ее голос похож на звучание флейты.       — Садись, — она тянет супруга за рукав, вынуждая опуститься в кресло, и, обойдя со спины, стягивает еле держащуюся ленту. Из-за отсутствия под рукой расчески или гребня девушке приходится обходиться собственными пальцами, аккуратно поправляя спутанные пряди. Когда ей остается только закрепить хвост полоской черной ткани, раздается стук, за которым следует доклад Амалии:       — Маэстро, герр Моцарт ждет вас в столовой.       — Сейчас спущусь, — Антонио встает с кресла и поворачивается к супруге. По одному виду мужчина определяет ее состояние: — Отдохни сегодня. Я постараюсь закончить все дела как можно быстрее и вернуться пораньше.       — Будь осторожен, — устало произносит девушка.       Сальери провожает Терезию до ее комнаты, где передает в заботливые руки Селмы, которая точно сможет о ней позаботиться. Обычно после каждого видения Терезии требуется время, чтобы оправиться, а это означает, что рядом не должно быть никого постороннего. Один такой как раз ожидает его внизу.       — Приятного аппетита, — желает Антонио, заходя в столовую и садясь на место главы дома.       — Спасибо. Вы снова не едите? — австриец выглядит непривычно тихим и настороженным, что не добавляет спокойствия и Сальери.       — Я уже завтракал, спасибо за беспокойство.       — А фрау Сальери? Она не спустится? — задавая этот вопрос, юноша не сводит внимательного взгляда с итальянца, будто хочет подловить его на лжи или ожидает какой-то определенной реакции.       — Ей не здоровится, — от Антонио не скрывается то, как Моцарт невольно дергается.       — О, надеюсь, она поправится. Передайте ей от меня пожелание скорейшего выздоровления, — юноша угрюмо смотрит в тарелку явно чем-то встревоженный.       — Что-то случилось? — решает поинтересоваться брюнет.       — А? — музыкант не сразу понимает, что у него спрашивают. — Нет, просто спал беспокойно.       — Такое бывает на новом месте, — оба в этот момент слышат бой часов. — Нам надо поспешить. Не стоит пренебрегать своими обязанностями.       — Особенно, когда за ними следит крошка Розенберг, — заканчивает за Сальери австриец, недовольно фыркнув. Быстро допив чай, он отставляет чашку в сторону. — Ну вот, я готов совершать великие дела.         — Тогда идемте.        Стоя на пороге, Моцарт долго прощается со служанками, отвешивая каждой по меньшей мере три комплимента. Капельмейстер никак не прерывает попытки юноши флиртовать, пока ко входу не приближается карета. Также мужчина замечает частые взгляды, бросаемые парнем на лестницу.        По дороге к театру австриец много шутит, комментирует людей на улицах, чем нет-нет да вызывает у Антонио смех. Тему семьи итальянца они больше не поднимают, отчего тревога Сальери, связанная со столь пристальным вниманием юноши к Терезии, постепенно исчезает. Когда экипаж останавливается напротив Бургтеатра, мужчины покидают его и уже собираются зайти внутрь, как брюнета окликает Пьетро Метастазио. Моцарт здоровается с либреттистом и, понимая, что будет в беседе третьим лишним, поспешно прощается и забегает в театр.         — Любопытный юноша, — говорит Метастазио вслед Моцарту. — Хотя многие подберут ему куда менее лестные эпитеты.         — Талантливый, но своевольный, из-за чего с легкостью находит себе как обожателей, так и ненавистников, — откровенно говорит Сальери, зная, что Пьетро — человек крайне осторожный, предпочитающий держать свое мнение при себе и не вмешиваться в дворцовые интриги. Благодаря этой тактике он никогда не встречает серьезных препятствий на пути к высокому положению и широкой известности.         — Что ж, посмотрим, кто прав, когда состоится премьера «Похищения из сераля». Так же называется опера, что ему заказали?         — Именно. А вы им заинтересовались?         — Пока еще не определился. Но к слову об операх. Вы закончили третий акт? Времени остается все меньше.         — Думаю на следующей неделе приступить к репетициям.        Оба деятеля искусства переключаются на обсуждение деталей «Семирамиды», пока идут в кабинет капельмейстера. Расходятся они лишь через несколько часов. ****        Через две недели после визита Моцарта Сальери проводит вечер на балу в Хофбурге (в этом году похолодало довольно рано, поэтому император покинул свою летнюю резиденцию едва ли не на месяц раньше обычного). Усталость и недосып сказываются ноющей головной болью, и если обычно эта проблема решается отдыхом или принятием дополнительной дозы крови, то, благодаря навалившимся со всех сторон делам и заботам, итальянец вспоминает о необходимости питаться лишь после нескольких напоминаний Терезии, так что уж тут говорить о сне?        Забывшись, он подносит к губам бокал, но замирает, едва коснувшись ими металлической кромки. Кинув взгляд за окно, где деревья покачивают голыми ветвями, итальянец медленно, несколько лениво поворачивается к портрету за своей спиной, на котором изображена полноватая женщина в пышном платье, с седыми волосами и ярко-красными щеками. Ее Величество Мария Терезия Вальбурга Амалия Кристина. Чтобы сбылось предсказанное его супругой, не хватает только одного.         — Сальери! — кажется Моцарт считает своей обязанностью сообщить всем присутствующим в зале, что он заметил капельмейстера. Видя, с какой решимостью на него надвигается австриец, Антонио на секунду допускает мысль, что его просто собьют с ног, но музыкант останавливается в трех шагах от брюнета. — Как ваши дела? Мы давно не виделись. Фрау Сальери сегодня не с вами?         — Все хорошо. Терезия предпочла провести этот вечер в кругу семьи, отправившись к отцу. Слышал вашу импровизацию, вы смогли впечатлить присутствующих, поздравляю.         — Спасибо. Хотя мне не сильно импонирует то, что во мне все видят исключительно виртуозного пианиста.         — Это временно, не сомневайтесь.        Юноша довольно улыбается, услышав заверение брюнета в его, хоть и будущем, но успехе. Сделав шаг назад, он окидывает итальянца с головы до ног внимательным взглядом и выносит вердикт:         — Вы выглядите еще более мрачным, чем обычно. Потанцуйте, развейтесь, — заметив, что Антонио собирается ему возразить, Моцарт продолжает, не давая мужчине и слова вставить: — Ни за что не поверю, что вы плохо вальсируете. Здесь же просто нужно чувствовать ритм, с чем уж у кого, а у капельмейстера итальянской оперы проблем быть не должно. Хотите, я приглашу вас на танец? Вот только горло промочу, жажда просто убивает. Вы, вроде, пить не собираетесь.        Ошарашенный столь странным предложением австрийца Сальери не сразу пытается отобрать у блондина бокал. Парень, не понимая, что от него хотят, сначала тянет сосуд на себя и только потом отпускает, причем одновременно с итальянцем — никем не удерживаемый бокал падает на пол, расплескивая свое содержимое. Моцарт отпрыгивает в сторону, хотя его белые чулки уже покрыты винными крапинками. Пока юноша рядом ругается вполголоса, капельмейстер ищет глазами «чудовище». Люди, увлеченные танцами и разговорами друг с другом, не обращают на случившийся инцидент внимания, однако один мужчина, стоящий на достаточном расстоянии, чтобы не быть легко замеченным, поспешно отворачивается, встретившись взглядом с Антонио.        «Надо же, видимо и на меня повлияли местные предрассудки: я был уверен, что меня хочет отравить итальянец, метящий на мое место, но никак не австрийский ученик маэстро Глюка», — брюнет переключается на притихшего и, очевидно, над чем-то размышляющего музыканта: — Прошу простить мне этот ужасно грубый поступок. Похоже, что вино было испорчено, и вам могло от него подурнеть.         — Я… — посмотрев вниз на растекшееся по паркету между ними пятно, Моцарт нервно сглатывает и ослабляет туго затянутое жабо, но, взяв себя в руки, почти непринужденно улыбается. — Спасибо, что не позволили мне провести ночь в саду, прочищая желудок.         — Не стоит благодарности, — Сальери криво усмехается, стараясь не потерять в толпе своего отравителя. — По-видимому, произошедшее все же выбило вас из колеи. Потанцуйте, развейтесь, — повторив услышанную ранее фразу ее автору, итальянец коротко кланяется и направляется к сразу заметавшемуся мужчине.        Поравнявшись с австрийцем, которого, к слову, сам Сальери знает весьма плохо и только как скрипача, обучавшегося у Глюка, брюнет холодным взглядом заставляет его замереть на месте, а после, будто бы невзначай, проходя мимо, кладет ладонь на плечо, обтянутое светло-синей тканью:         — Впредь, пытаясь отправить кого-то на тот свет, позаботьтесь о том, чтобы запах крысиной отравы не перебивал аромат напитка, герр Диттерсдорф, — доверительно шепчет Антонио сжавшемуся мужчине. — Мне как-то рассказывали, что воды Дуная глубоки и холодны, особенно в это время года. Интересно, так ли это?        Лишь совсем недалекий человек не понял бы сделанного Сальери намека, и тут незаслуженная слава капельмейстера, как интригана, способного на самые низкие поступки, как никогда играет в его пользу. Оставив поверженного врага за спиной, итальянец идет к императору, уже несколько раз бросавшему на него выразительные взгляды. Монарх, окруженный фаворитами, интересуется у подошедшего композитора, много ли у него учеников, справляется ли с ними Сальери. Несколько сбитый с толку брюнет рассказывает о подающих надежды музыкантах, взятых им на попечение, вкратце объясняет свою методику обучения, после чего, довольный ответом Иосиф отпускает мужчину дальше гулять по залу.        В одиночестве Антонио проводит не дольше пяти минут: Моцарт находит его сразу по окончании менуэта, а после не отходит от него весь вечер, постоянно расспрашивая о самочувствии капельмейстера. Сальери раз за разом убеждает юношу, что чувствует себя замечательно, в душе недоумевая, чем вызвана такая заинтересованность, граничащая с навязчивостью.        Прием музыканты покидают вместе глубоко за полночь. ****        Сальери со стоном выгибается, разминая затекшую шею: свыше четырех часов он потратил на работу с бумагами, пока наконец не поставил последнюю точку в конце письма курфюрсту Теодору, который справлялся о заказанной у Сальери опере.        «Я, конечно, не думал, что буду переносить на бумагу лишь ноты, но иногда кажется, что больше меня ведут записи исключительно писари. Хоть помощника нанимай», — оставив чернила сохнуть, мужчина поднимается из-за стола, и его сразу настигает слабость. Когда предметы перед ним перестают двоиться, а шум в ушах исчезает, Сальери подходит к зеркалу, распекая себя за попустительское отношение к усиливающемуся голоду. Изучая собственное отражение, итальянец отмечает отсветы красного в карих глазах, чуть удлинившиеся клыки, посеревшую кожу — едва заметные, но все же признаки надвигающегося помутнения рассудка, грозящего захлестнуть Антонио, если он не поспешит утолить жажду. Надев сюртук, брюнет покидает кабинет с желанием как можно быстрее добраться до своего экипажа, где под сиденьем всегда хранятся его шляпа и накидка для охоты.         — Сальери! — радостный вопль Моцарта эхом отражается от стен и потолка, когда итальянец спускается по лестнице, а впереди уже виден центральный вход Бургтеатра.        Антонио досадливо морщится, но останавливается:         — Вечер добрый, герр Моцарт.        Австриец выглядит как обычно бодрым, сияет улыбкой, в то время, как за его спиной прячется худенькая девушка, чьи черные волосы резко контрастируют со светлой шевелюрой музыканта.         — Я хотел обидеться на вас, ведь вы пропустили мою репетицию сегодня, но сейчас думаю, что это к лучшему: если бы вы уснули прямо в кресле, я бы оскорбился в разы сильнее, — юноша складывает руки на груди, критически осматривая Сальери. — Когда вы в последний раз спали и ели?         — Неужели все так плохо? — мужчина растягивает губы в усмешке и старается встать так, чтобы его лицо оказалось в тени колонны, удерживающей свод театра. — Право, вы выставляете меня в невыгодном свете перед фройляйн…         — О, забыл представить вас друг другу, моя оплошность, — Моцарт поворачивается и легонько подталкивает девушку вперед, вынуждая встать рядом с ним. — Знакомьтесь, Констанция Вебер, моя близкая, очаровательная подруга и даже муза. А это Антонио Сальери — тот, не побоюсь этого слова, редкий представитель племени итальянцев, которого я не желаю обмакнуть лицом в грязь.        Согласно этикету капельмейстер вынужден поцеловать протянутую ему ручку с огрубевшей кожей, и этот незамысловатый жест вежливости становится для него испытанием: почувствовав запах молодой женщины, чье сердце учащенно бьется, разгоняя по жилам свежую, не испорченную болезнью или алкоголем кровь, Антонио сглатывает ставшей вязкой слюну. Жажда накатывает с новой силой, а десны навязчиво зудят, что бывает, когда удлиняются клыки.         — Приятно познакомиться, но я очень спешу, — мужчина прикрывает рот ладонью и, едва не оступившись, спускается на несколько ступенек ниже.        Австриец явно расстроен из-за спешки и неприветливости Сальери: он поджимает губы и сутулится, будто потухнув внутри. Эта реакция вызывает недоумение, но в данный момент мужчине совсем не до решения загадок поведения Моцарта. Брюнет бросает пару слов на прощание и, не дожидаясь ответа, уходит.         — Постойте, мы же так давно не виделись. Могу навестить вас на неделе? — кричит ему вслед юноша, на что Антонио кивает, даже не разобравшись в сути вопроса.        Заприметив хозяина, Ганс дожидается, когда тот сядет в карету, и трогает лошадей. Возница везет их к маленькой, в сравнении с главными соборами Вены, церквушке в готическом стиле — невидимой границе между кварталом для аристократии, пригревшейся вблизи резиденции правящей семьи, и районом с сырыми домами, в которых живут ремесленники да бедняки. По пути Сальери скидывает ненужный сюртук и облачается в привычные плащ и шляпу. Выйдя из экипажа едва ли не на ходу, мужчина углубляется в переплетение серых, дурно пахнущих улиц.        Вскоре Антонио находит дом, рядом с которым, несмотря на падающую с неба мелкую снежную крупу, стоят легко одетые, вызывающие накрашенные девушки. В обычных обстоятельствах брюнет банально брезгует подобной пищей, однако сейчас выбирать и выслеживать подходящую по всем параметрам жертву возможности нет.       Молоденькая, судя по виду и запаху, совсем недавно попавшая в бордель, блондинка получает на руки несколько монет и с удивлением смотрит на Сальери: эта сумма значительно превышает ту, что она может заработать за целую ночь. Но желание оказаться в тепле, да еще и с такими деньгами перевешивает любые опасения, поэтому она ведет мужчину за собой внутрь публичного дома. Там на них никто не обращает особого внимания: многие влиятельные люди предпочитают скрывать свои лица, оказавшись в подобном заведении, а в случае недопустимого поведения клиента всегда есть охранники, готовые выбросить на улицу любого смутьяна.       Второй этаж отведен под комнаты для уединения посетителей и куртизанок. Другая мебель в помещении кроме кровати, пары стульев да ветхого стола отсутствует. Видя, что мужчина не намерен раздеваться самостоятельно, девушка тянется к верхней застежке, но ее руки плавно отводят в сторону. Антонио осторожно, почти нежно касается ладонью розовеющей щеки, другой откидывая назад светлые локоны. В ноздри ударяет запах дешевых духов и немытого тела, вызывая почти что отторжение, отчего брюнету приходится перебарывать себя, сосредоточившись на бьющимся под кожей пульсе. Поначалу, когда острые клыки только впиваются в шею, девушка пытается закричать, но рука, зажавшая ей рот, не дает даже вдохнуть. Теплая кровь божественным нектаром стекает в горло, наполняя тело итальянца жизнью. Опьяненный Сальери, еще не утоливший острую жажду, малодушно думает, что смерть этой девушки никому большого горя не принесет, поэтому можно испить ее досуха, и лишь крепнущий с каждым глотком рассудок останавливает его на самой грани. Проведя языком по четырем кровоточащим отметинам, заживляя их, Антонио подхватывает на руки потерявшую сознание девушку и относит ее на постель. Убедившись, что блондинка выживет и к утру придет в себя, мужчина идет к окну, распахивая неохотно поддающиеся створки. Прыжок — черные туфли касаются скользких камней подворотни, и итальянец, никем не замеченный, уходит прочь от дома терпимости. В конце концов, ночь длинна, а охота только началась. ****        Карета мерно покачивалась в такт лошадиному шагу, вводя в своеобразный транс, навевая сонливость, но Антонио не позволял себе расслабиться: сидящий напротив мужчина был заметно напряжен и взволнован, хоть и пытался это скрыть.       — Учитель, что-то случилось? — не выдержал юноша.       Гассман встрепенулся и неохотно признался:       — Я обеспокоен предстоящим торжеством. Если бы отказ не стал оскорблением, я бы и сам туда не поехал, и тебя не пустил.       — А как же ваша договоренность с главой клана? Вы сами говорили, что мы полезны для него, — перенявший тревогу наставника брюнет весь подобрался, готовый приказать кучеру поворачивать назад.       — Да, говорил, но ты должен знать: для любого сородича никого ближе своего клана нет. Тем более для малкавиан, у которых еще и семь пятниц на неделе, — заметив, что Сальери собрался ему возразить, Флориан продолжил: — Мы с тобой одиночки, не связанные ни с сиром, ни с вассалами, поэтому можем быть друг для друга учителем и учеником, но они — другое дело. Просто держи это всегда в уме и не расслабляйся, что бы Мирче и его ученики тебе ни пели.       — Хорошо, учитель.       Стоило мужчинам покинуть экипаж, как к ним сразу подошел юноша, чтобы проводить к главе клана. По пути Антонио внимательно осматривался, запоминая дорогу на случай, если из этого дома придется сбегать. Скромное убранство коридоров и комнат, через которые они проходили, запоминалось разве что жуткими картинами, не то пейзажами, не то портретами — до того странные формы имели люди и предметы на них.       — Приветствую вас, друзья мои, — воскликнул Мирче, едва Гассман и Сальери переступили порог. — Проходите же, присаживайтесь, — и не дождавшись, пока мужчины воспользуются его приглашением, он сам, почти что вальсируя, приблизился к ним.       Не скрытые седым париком темные вьющиеся волосы и горящие безумным воодушевлением глаза делали Мирче гораздо моложе того возраста, в каком он застыл. Белые туфли мужчины контрастировали с черными чулками и кюлотами, а под насыщенно-красным камзолом был надет жилет, роль пуговиц в котором играли короткие цепочки. Пренебрегая любыми правилами этикета, малкавианин обхватил ладонь Флориана своими и энергично потряс:       — Рад, очень рад, что вы разделите с нами этот праздник. К сожалению, мало кто из сородичей сегодня помнит подобные даты. Но почему мы еще стоим? Не хотите выпить? Кровь? Вино? — Мирче оглянулся на разливающего бордовую жидкость в кубки блондина: — Иво, собирай всех, пора начинать торжество.       — Сейчас, отец, — юноша послушно отставил графин и разогнулся, скользнув безразличным взглядом по гостям. Вспомнив о способностях блондина, Антонио сконцентрировал свои мысли на очередном пейзаже, пока Иво не покинул комнату.       Малкавиане — самый многочисленный клан в Вене, но только сейчас Сальери в полной мере ощутил это: пятнадцать юношей и девушек расселись на полу вокруг вальяжно раскинувшегося в кресле Мирче. Гассман и его ученик скромно присели на диван, а второе кресло на правах старшего сына и первого помощника занял вернувшийся Иво. Когда, казалось бы, все собрались, в залу вошли две девушки. Глава клана жестом велел им приблизиться, не скрывая горделивой улыбки, обращенной к неуверенно ступающей блондинке. Антонио с удивлением следил, как она осторожно пробиралась к креслу патрона, вздрагивая от любого шума, не поднимая головы и стараясь никого не задеть даже подолом своего платья. Опустившись на пол у ног Мирче, девушка привалилась к креслу, позволив мужчине заботливо гладить ее длинные, струящиеся светлыми волнами, волосы.       — К слову о праздниках. Сегодня же у нас не только день нашего великого патриарха, но торжество в честь пополнения семьи. Позвольте представить вам, дорогие друзья, мою младшую дочь, Терезию, — наклонившись, малкавианин подцепил пальцами подбородок блондинки, вынуждая ту поднять лицо, чтобы гости смогли его разглядеть. — Терезия, это — наши друзья, которые, хоть и не являются частью нашей семьи, очень близки нам. Флориан Гассман и его приемный сын Антонио Сальери. Будь с ними мила, хорошо?       Брюнет уже успел привыкнуть к странной манере Мирче проводить аналогии между кланом и семьей, поэтому приписываемое им с учителем родство юношу не удивило, а на девушку он посмотрел без особого интереса лишь затем, чтобы запомнить внешность малкавианки на случай неожиданной встречи в будущем. Однако пристальный взгляд заставил снова обратить на нее внимание. Терезия жадно вглядывалась в черты лица итальянца своими небесно-голубыми глазами, не проронив при этом ни слова. Чувство смутной тревоги только окрепло в душе Сальери, когда он заметил лучащегося довольством Мирче.       Несколько часов пролетели незаметно в веселом гомоне разговоров, смехе и песнях. Разошедшийся глава клана, щедро мешавший в своем кубке вино и кровь, предался ностальгии, рассказывая гостям о событиях давно минувших дней, когда он сам был совсем юным. Особенно долго мужчина рассказывал о своем путешествии в Византийскую империю времен то ли Василия Первого, то ли Василия Второго. Увлеченный повествованием Мирче, Антонио мимолетно задумался над тем, все ли малкавиане такие хорошие рассказчики по призванию или это уникальный талант хозяина дома?       — Хм… до рассвета еще четыре часа, — неожиданно прервавшись на середине увлекательнейшего повествования об осаде Пешта монголами, заметил Мирче. — А я меж тем хотел попросить тебя, Антонио, о маленьком одолжении. Видишь ли, Терезия вот уже два месяца будет, как стала моей дочерью, но ни разу еще не охотилась. Сопроводи ее, покажи основы и защити в случае необходимости. Конечно же, Иво составит вам компанию, но бойцы из нас выходят неважные, сам понимаешь.       Сальери в нерешительности обернулся к учителю, безмолвно спрашивая у него совета: веских причин для отказа у него не имелось, но и оставить Гассмана одного среди сородичей другого клана он не мог. Заметив сомнения ученика, Флориан с мягкой улыбкой произнес:       — Им действительно будет безопаснее в твоей компании, да и ты давно не охотился. Иди, встретимся утром дома.       — Хорошо, учитель, — Антонио встал, дожидаясь своих спутников.       Приняв из рук одной из сестер темные накидки, Иво две отдал Сальери и Терезии и только затем облачился в свою. Три черные фигуры, чьи лица были скрыты глубокими капюшонами, неспешно покинули обитель малкавиан, похожие на бесплотных призраков.       Они находились глубоко в своих владениях, поэтому не стоило сильно беспокоиться о безопасности, однако Антонио, не иначе как перенявший напряженный настрой Иво, ежеминутно прислушивался к редким звукам, раздающимся в ночи. Не успокаивало тремера, привыкшего охотится в одиночку или бок о бок с учителем, и ощутимое присутствие за спиной мало знакомой девушки.       Остановились они в переулке, выходящем на одну из самых оживленных днем улиц района. Зная, что блондин заблаговременно узнает о приближении к ним жертвы, Сальери чуть высунулся из укрытия, чтобы осмотреться. Ничем не примечательная улица, вдоль которой расположились исключительно жилые дома, хотя на севере довольно недалеко от них точно стояла рыбная лавка с товаром не первой свежести. Не выдержав неприятного запаха, брюнет шумно выдохнул, а затем вовсе перестал дышать. Иво, менее восприимчивый к разного рода вони, насмешливо фыркнул, но предпочел смолчать.       На невесомое прикосновение к рукаву камзола музыкант не обратил внимание, и только когда бледные пальцы сжались крепче, он перевел взгляд на их спутницу. Терезия выглядывала из-за мужских спин, неосознанно вцепившись в руку итальянца.       — Все в порядке, — не зная, что именно так насторожило девушку, Антонио тем не менее постарался ее успокоить. — Просто наблюдай за нами. Будь как можно тише: жертва не должна знать о твоем присутствии, пока не окажется в западне.       — Сюда идут, — подал голос Иво, кивая вправо. — Мужчина. Все мысли только о документах: он ничего вокруг не замечает.       Вскоре со стороны, куда указал малкавианин, послышались одинокие шаги и тихий стук трости им в такт. Все складывалось весьма удачно.       — Жди здесь, — коротко приказал блондин сестре. Терезия, испугавшись, отошла немного назад.       — Не бойся, — остановил ее Сальери, за руку которого она цеплялась до сих пор. Повернувшись к ней, он аккуратно высвободил рукав и, удерживая зрительный контакт, убежденно произнес: — Мы заманим его сюда. Поймай его и либо съешь, либо держи до нашего прихода. Справишься?       Девушка кивнула в ответ на его ободряющую пусть и едва заметную улыбку, и мужчины выскользнули из переулка.       — Герр, постойте, — окликнул мужчину Иво, направившись к нему. Антонио держался чуть в стороне во тьме, чтобы, незаметно по возможности подкрасться со спины.       — Что такое? — человек обернулся и настороженно осмотрел закутанного с головы до пят в накидку юношу.       — Мне нужна ваша помощь, — чтобы не спугнуть, блондин практически незаметно сокращал между ними расстояние.       — Я…я ничем не могу вам помочь, — резко развернувшись в попытке сбежать, мужчина врезался в подкравшегося к нему со спины Сальери и в ужасе отпрянул.       — Очень жаль, что вы решили заупрямиться, — холодно произнес Иво, ненавидящий, когда что-то шло не по намеченному им плану.       Видимо страх придал жертве невиданных сил: человек вскинул трость в намерении ударить одного из, как ему казалось, бандитов, охочих до чужих денег, но на полпути шафт был легко перехвачен ладонью с длинными, по-звериному загнутыми ногтями. Хрипло закричав, мужчина бросился бежать, но раз за разом, куда бы он не поворачивался, перед ним вырастали черные фигуры, под капюшонами которых огнем горели алые глаза. В конце концов он кинулся в переулок, где его настигла смерть.       Последовавшие за жертвой австриец и итальянец стали свидетелями сцены, как человек, подобно выброшенной на берег рыбе, дергал руками и ногами, пока Терезия держала его голову, впившись в шею, и даже когда полностью обескровленное тело замерло, она продолжала его удерживать. Антонио стало ясно, что девушка либо не могла, либо не хотела выпускать из рук жертву.       — Ты выпила этого человека до дна, теперь отпусти его, — спокойно сказал Сальери, подходя к малкавианке с поднятыми на уровень груди руками, чтобы не испугать ее. Все это напоминало ему попытки приблизиться к дикому зверю.       Однако стоило ему приблизится, как блондинка разжала челюсть, позволив трупу упасть на землю. Мельком взглянув на тело, Антонио отметил глубокую, рваную рану сбоку на шее — довольно небрежную работу даже для новичка. Терезия же словно и не замечала свою жертву, неотрывно смотря на брюнета. С перепачканного кровью подбородка на накидку падали тягучие бордовые капли. Итальянец с тяжелым вздохом вынул платок и осторожно, едва касаясь, принялся вытирать лицо малкавианки. Сейчас она ему казалась лишь неразумным ребенком, и, что странно, очень знакомым. Когда острый подбородок вновь стал белым, брюнет спрятал материю обратно в карман, но не успел он отойти, как девушка кинулась к нему и, обхватив обеими руками талию, крепко прижалась к груди.       — Антонио… Антонио… — бессвязно бормотала она. Будучи не в состоянии ее оттолкнуть, юноше ничего не осталось кроме как успокаивающе погладить светловолосую голову.       — Он попытался ее толкнуть, и она, испугавшись, напала, — пояснил Иво в ответ на вопросительный взгляд Сальери, критически осматривая замершую в объятье пару. — Вот что интересно: кроме отца она и близко не подпускает к себе ни одного мужчину, а тут так к тебе тянется.       Итальянец, разделявший замешательство блондина, застыл, наконец осознав, где раньше видел эти аквамариновые глаза и испачканную красным белизну.       — Как, однако, тесен мир, — насмешливо растянул каждое слово Иво. ****        Еще на втором этаже, едва выйдя из спальни, Антонио слышит громкий хохот одного своевольного австрийца: Моцарт стал настолько частым гостем в доме Сальери, что лишь каким-то чудом по Вене до сих пор не распространились слухи об их тесном общении. На все упреки и предостережения мужчины музыкант лишь смеется, говоря, что идиоты могут думать о чем им вздумается, а умных людей это попросту не заинтересует. Однако утверждать, что ему неприятны визиты юноши, капельмейстер не может, каждый день ожидая, когда внизу раздастся знакомое аллегро, инструментом для исполнения которого служит дубовая дверь.        Хотя очевидная заинтересованность Моцарта в его жене и должна вызывать беспокойство и даже ревность в душе Антонио, он без опаски позволяет им находится наедине, заметив, что юноша, так сильно любящий прикасаться к своими собеседникам при разговоре, если это, конечно, не Розенберг, позволяет себе лишь восхищенно смотреть на Терезию.         — Фрау Сальери восхитительна словно наяда, — разоткровенничался однажды музыкант в беседе с брюнетом, когда они сидели в кабинете Бургтеатра после репетиции «Похищения». — Мне все время кажется, что стоит мне коснуться хотя бы краешка ее платья, как она и весь ваш дом превратятся в дымку, чудесный, но несбыточный сон.         — Вы так спокойно говорите мне это в лицо. Еще недавно за такое я мог вызвать вас на дуэль, — итальянец скрыл тогда за насмешливой улыбкой охватившее его напряжение.         — Бросьте, Сальери. Все это сказано наоборот для вашего успокоенья. Я не сражаюсь в любви, не имея ни единого шанса на победу.         — О, Сальери, вы собираетесь на бал совсем как барышня, — вскакивает из своего кресла Моцарт, стоит капельмейстеру появиться на пороге гостиной. — Я тут рассказывал о том безумном клубке тел, что вчера нам продемонстрировали запутавшиеся в собственных ногах танцоры.         — Это было презабавнейшее действо, и все же подробности этого случая придется отложить на потом: мы можем опоздать, что крайне нежелательно.         — Да, конечно, я готов. Фрау Сальери, — австриец низко кланяется на прощание Терезии. — Как жаль, что вы не составите нам компанию на приеме. Высшее общество без вас блекло, как старая посудина.         — Ну что вы, герр Моцарт, — смещенно опустила взгляд в пол хозяйка дома. — Приятно было видеть вас в гостях. Пожалуйста, позаботьтесь об Антонио.         — Непременно, — широко улыбнувшись напоследок, Моцарт выходит из комнаты, давая супругам попрощаться без посторонних глаз.         — Я постараюсь вернуться как можно раньше, — целуя жену в лоб, говорит брюнет. — Передай сестре от меня наилучшие пожелания.         — Конечно. Береги себя.        В экипаже по дороге во дворец Антонио замечает излишнее нетерпение своего спутника. Излишнее с поправкой на обычную неугомонность Моцарта.         — Никак вы ждете от этого вечера нечто особенное?         — Разумеется, — тут же отвечает юноша, обрадованный возможностью поделиться с кем-нибудь своими мыслями. — Вы же знаете, что сегодня император должен назвать имя учителя музыки для принцессы Элизабет?         — Конечно, хоть и решение мне его не известно, я слышал об этом. Судя по всему, вы думаете, что назначат вас?         — Почти уверен. Видите ли, эрцгерцог Максимилиан, мой хороший знакомый, должен был рекомендовать меня Его Величеству.         — Младший брат императора? — удивленно приподнимает брови брюнет. Впрочем, до него доходила молва о столь высокородном покровителе зальцбургского музыканта. — Что ж, коли так, ваши шансы и в самом деле велики.        Уже на пороге бальной залы дворца мужчинам приходится разделиться: каждый идет к группе людей, присущей их социальному статусу. Придворные композиторы и писатели в кругу Сальери кто снисходительно, кто надменно смотрят на людей, среди которых мелькает светлый затылок.       Капельмейстера расспрашивают об опере, что он ставит в Мюнхене, но стоит ему сказать лишь пару слов, интересуются, кто же во время отсутствия итальянца будет исполнять его обязанности. Антонио учтиво отвечает, что понятия об этом не имеет, про себя думая, что в любом случае, по возвращении его ждет огромный завал документов и сотни нерешенных вопросов. Разочарованные столь туманным ответом Сальери музыканты возвращаются к обсуждению одной из самых насущных тем сегодняшнего вечера: будущего учителя принцессы.       Отдушиной в этом сборище сплетников для мужчины становится Иоганн Альбрехтсбергер, с которым они долго обсуждают своих учеников. Увлекшись, они едва не пропускают начало речи императора, но, быстро сориентировавшись, подходят ближе к трону, где в окружении родственников и фаворитов стоит Иосиф.       — Господа, думаю, стоит перестать томить вас ожиданием. С гордостью представляю вам Элизабет Вильгельмину Луизу Вюртембергскую, взятую мной на попечение. Ее воспитание было поручено монахиням монастыря салезианок, тогда как учителем музыки и пения я назначил Антонио Сальери, придворного композитора камерной музыки и капельмейстера итальянской оперной труппы. Его заслуги, как учителя, были высоко оценены не только мной, но и многими здесь присутствующими композиторами. Сальери, будьте любезны подойти к нам.       Через расступившуюся на его пути толпу итальянец проходит твердой походкой, преисполненной достоинства. Кланяясь императору и порозовевшей от смущения принцессе, он знает, что на его лице нет ничего кроме выражения признательности и благодарности за оказанную честь, однако душу брюнета раздирает беспокойство: где-то там, позади за его спиной стоит Моцарт, так надеявшийся получить этот пост, чтобы пробиться наверх, стать значимым.       Иосиф доброжелательно хлопает композитора по плечу, говоря, что вплоть до отъезда итальянца в Баварию, тот должен раз в три дня давать уроки пения фройляйн Элизабет. Заверив, что отнесется к поручению императора со всей ответственностью, Сальери возвращается к гостям, наперебой поздравляющим его с очередной должностью, пытаясь взглядом отыскать Моцарта, но юноши нигде не видно.       — Поздравляю, Антонио, — раздается справа чуть хриплый низкий голос. Обернувшись, брюнет видит грузного мужчину, тяжело опирающегося на трость. Человек выглядит строго, даже недовольно, но в серых глазах читается теплота и почти отцовская гордость.       — Маэстро Глюк, — радость от встречи с этим человеком затмевает в уме Сальери беспокойство о пропавшем австрийце. — Рад вас видеть сегодня здесь. Вам уже лучше?       — Вполне, мальчик мой, вполне. Правда, о возвращении в Париж пока речи не идет: врачи наперебой кудахчут об отдыхе, да я и сам чувствую, что едва ли выдержу долгое путешествие.       — Вам действительно следует восстановить силы, а после, я уверен, мы услышим еще множество ваших произведений.       — Болезнь меня мало беспокоит, — отмахивается Глюк, продолжая испытывающие изучать итальянца. — Ты будто не рад своему назначению. Ученики стали тебе в тягость?       — Нет, что вы, просто много дел требуют моего участия. К тому же я не думал, что меня выберут учителем принцессы: я просто не слышал об этом намерении императора и, вроде бы, были другие кандидаты.       — Да, два или три, — кивает мужчина. — Но ни один не внушал должного доверия.       — Это вы поспособствовали моему назначению? — несмотря на уважение, испытываемое Сальери в отношении человека, которого он считает своим вторым учителем, сейчас он испытывает злость, смешанную с разочарованием, из-за поступка Глюка. Слишком это похоже на вовсе не нужную ему подачку. — Не стоило…       — Придержи коней, Антонио, — строго перебивает его композитор, заметивший обиду брюнета. — Я лишь предложил твою кандидатуру. Император выбрал сам, и ты должен понимать, что из всех был самым достойным. Так что не надо мне тут обвиняющих взглядов.       — Я…простите, маэстро, — охлажденный отповедью учителя Антонио стыдится вспышки собственного гнева. — Думаю, я просто хотел, чтобы эта должность досталась другому, очень талантливому музыканту.       Резонный вопрос «кому?» мужчина не успевает задать, потому что в их беседу бесцеремонно вторгается третий:       — Поздравляю вас, Сальери! — кричит Моцарт, с силой хлопая Антонио по спине. В другой руке он сжимает явно непервый бокал вина. — Вы снова отхватили себе кусок пожирней!       — Моцарт, сколько вы выпили? — рассержено шипит ему на ухо итальянец, позабыв, что на публике старается не показывать их истинные отношения, а юноша будто и не замечает стоящих вокруг них людей, привлеченных его криком.       — Кто этот молодой человек? — интересуется у брюнета недовольно хмурящий брови Глюк.       — Вольфганг Амадей Моцарт, — отвечает Сальери, а австриец сгибается в глубоком поклоне перед мужчиной, едва не заваливаясь на бок и роняя бокал — по белому мрамору растекается красное вино:       — К вашим услугам… А кто вы, собственно говоря, такой? — хотя блондин и пьян, его язык почти не заплетается, а количество произносимых слов едва ли уменьшилось хотя бы на треть.        — Кристоф Глюк, думаю, мое имя вам чем-то, да известно.       — Аааа, — озаренный какой-то догадкой тянет Моцарт. — Так это перед вами раболепствуют все эти бездарные музыкантишки? Что ж, рад представить вам величайшего гения в лице себя.       — Моцарт, что вы себе позволяете?! — почти доведенный до точки кипения Антонио все же придерживает покачивающегося музыканта, иначе тот непременно свалится им под ноги.       — Вы слишком высокого о себе мнения, юноша, — холодно произносит маэстро, хотя его пальцы, держащие трость, побелели от напряжения. Мигом оценив ситуацию, Сальери решает увести из зала слишком разошедшегося австрийца, но тот начинает выворачиваться из рук, желая остаться.       — Я-то?! Ничуть! А вот вы — аспид, давно лишившийся своих клыков, но продолжающий делать вид, что ядовит.       — Это уже оскорбление! — не выдерживает Глюк, багровея. Антонио всерьез опасается, что мужчину сейчас снова хватит удар.       Закрыв ладонью изрыгающий ругательства рот и не обращая внимания на попытки блондина его укусить, итальянец обращается к композитору:       — Прошу простить его, учитель, — зная, что подобное обращение всегда смягчает настроение Глюка, брюнет намеренно использует его. — Герр Моцарт сильно перебрал, и ему требуется отдых. Я сопровожу его до комнаты, где он отдохнет. До свиданья, маэстро.       Глюк кивком позволяет Антонио увести Моцарта подальше от него, напоследок бросив:       — Советую тебе перестать общаться с этим баламутом, а то он и тебя затащит в эту трясину.        Зрители этого неожиданного спектакля, устроенного австрийцем с любопытством провожают удаляющихся музыкантов взглядами. Хоть непосредственных свидетелей сего действа было и немного, но слухи расползутся быстро, и Сальери даже не представляет, как можно свести все на нет. Извивающийся в его руках австриец также не помогает искать решение. Изловчившись, блондин все-таки прихватывает зубами кожу под средним пальцем итальянца, за что получает неслабый подзатыльник и затихает. Впрочем, стоит мужчинам остаться вдвоем в одной из комнат дворца, как Моцарта снова прорывает:         — Вы мерзавец, Сальери! Вы знали, как я хотел получить это место, и решили у меня его отнять. А для императора же никого не существует кроме Сальери! — пытаясь возвысится над Антонио, юноша привстает на цыпочки, от чего едва не падает на пол, но брюнет вовремя подхватывает его, невольно прижимая ближе к себе за талию.         — Слушайте меня внимательно, Моцарт, — шипит ему в лицо Сальери. — Я понятия не имел, что меня вообще рассматривают в роли учителя, и только рад бы был спихнуть на вас эту заботу, но подумайте своей головой, наконец, почему выбрали меня, а не вас.         — И почему же? — австриец с трудом фокусирует на мужчине взгляд, но усиленно пытается сделать вид, что он трезв, а его разум ясен. — Я здесь вижу только заговоры и интриги, наглый вы итальяшка!         — О, старейшины, дайте мне сил не придушить этого идиота, — рычит себе под нос итальянец, всерьез раздумывая над тем, чтобы просто погрузить мальчишку в сон и уйти. — Во-первых, я женатый человек, не замеченный ни в каких порочных связях, а вы — любитель пофлиртовать, о любовных подвигах которого разве что легенды не слагают. Во-вторых, просто признайте, что, как учитель пения, я подхожу лучше вас, да и опыта преподавания имею больше. В-третьих, я при дворе нахожусь многие годы, а вы приехали полгода назад. Вам просто нужно время себя зарекомендовать. Все и сразу в этом мире не получают.        Моцарт все время, пока Антонио пытается вбить в его голову хоть какие-нибудь здравые мысли, не отрываясь рассматривает бледное в свете луны лицо брюнета. Когда капельмейстер замолкает, австриец выдает:         — Вы слишком складно говорите. Но ладно, я вам верю, — после чего, накрыв губы Сальери своими, влажно целует его, а, отстранившись, обмякает, совершенно точно уснув. Пораженный итальянец едва не выпускает парня из рук, но вовремя подхватывает и перетаскивает безмятежно посапывающее тело на стоящую поодаль софу.        Оказавшись лежащим на мягких подушках австриец тут же сворачивается клубком, поджимая под себя ноги, с которых Антонио с трудом удается стянуть туфли. Осмотревшись, итальянец находит в одном из кресел покрывало, которое накидывает на Моцарта вместо одеяла, и, убедившись, что тот не окоченеет за ночь в этой комнате, возвращается в бальный зал, надеясь застать там Глюка для серьезной беседы.