I have learned to wait, and you have learned that you can make me

Summertime made promises It knew it couldnʼt keep The fairytale was climbing up A mountain far too steep Colouring the pictures With your loyal hand Now I am craving heartbreak While youʼre making your demands 2007 год Майлз ритмично постукивал ногой в такт песне, которую они пытались записать, и старался сосредоточиться на довольно сложной гитарной партии, придуманной им же самим вчера, а не позволять беспорядочным и совершенно нежелательным мыслям витать в его сознании. Они с Алексом уже битый час сидят в студии, причем не безрезультатно, но усталость таки давала о себе знать, и Майлз чувствовал, что пальцы уже начинали болеть, как, собственно, и горло. От перерыва он по собственной воле отказался, в основном потому, что боялся, что не сможет противостоять соблазну зажать Алекса прямо за дверью, и тогда к работе вернуться сегодня будет уже крайне трудно. Да и зная сложный характер последнего, Майлз не был до конца уверен, как тот отнесется к такому внезапному порыву страсти: вчера он был вовсе не против небольшого изменения нюансов их отношений, да и утром не было заметно, чтоб он о чём-то жалел, но голову Кейна никак не хотела покидать навязчивая идея, с которой они оба согласились: «То, что случилось во Франции, останется во Франции». Значило ли это, что всё это временно, и по прибытию домой они просто сделают вид, что ничего не было, так же, как они до сегодняшнего дня упорно делали вид, что не было того случайного поцелуя? В конце концов, он же сам это предложил. — Блин, Ма, давай с начала? — чертыхнулся Тёрнер, видимо снова сбившись, и Майлз согласно кивнул: ему самому не нравилось, как прозвучали последние несколько тактов. — Так, ребятки, я, конечно, всё понимаю, но имейте совесть! — заворчал Джеймс. — Вы же уже с ног валитесь! Никаких с начала, марш отдыхать, на сегодня всё, — вынес продюсер окончательный вердикт, и никакие протесты не принимались. Алекс облегчённо вздохнул и, положив гитару, подскочил к Майлзу, поднимая его со стула и толкая к выходу. — Пойдём пройдемся, а то я уже отсидел себе всё, что мне может ещё пригодиться. Они вышли из здания, и Кейн сделал вдох, наполняя легкие свежим воздухом. Только сейчас он понял, как душно было внутри. — Велики? — кинул на него вопросительный взгляд Тёрнер, указывая рукой в сторону двух старых велосипедов, стоящих прямо под окнами дома. — Ты хоть ездить умеешь? — хмыкнул Майлз. — Обижаешь. Спорим, я даже делаю это лучше тебя? — Ты так думаешь? — принял вызов Кейн, и они быстро оседлали так кстати обнаруженные средства передвижения, после чего выехали на дорогу. — Поймай меня, если сможешь, — крикнул на ходу Алекс, набирая скорость и вырываясь вперед. Он не обманывал: катался он однозначно хорошо. Начинало уже потихоньку темнеть, когда они решили сделать привал. Вокруг, куда ни посмотри, не было видно ничего, кроме лугов и случайных деревьев у обочины, под одним из которых они и устроились, завалившись прямо в некошеную траву. — Где мы вообще? — Без понятия, я не следил за дорогой, — пожал плечами Кейн. Земля под ними казалась очень твёрдой, но сейчас это не имело значения. Хорошо было просто лежать, ощущая, как сердце всё ещё колотится быстрее обычного после продолжительного заезда. — Знаешь, чего тут не хватает? — спросил Алекс, щурясь под лучами заходящего солнца. — Мм? Подушки? Он тихо засмеялся и повернул голову к Майлзу. — Это тоже было бы неплохо, но я подумал о Полароиде. Круто было бы сфоткаться тут на память. Чтоб никогда не забывать. — Не забывать, что не стоит разъезжать по незнакомой местности без навигатора? Тёрнер слегка приподнялся на локте и смотрел на него теперь уже сверху-вниз. — Не забывать как сочинялся самый охренительный альбом десятилетия, — он задумчиво прикусил нижнюю губу. — А ты законченный романтик, мистер Тёрнер, — сердце уже не просто билось быстрее, а собиралось выскочить из груди и улететь в закат, когда Алекс наклонился ближе и сквозь улыбку прошептал: — Да, ну и что? Ты же за это меня и любишь? Майлз понял, что если даст ему продолжить говорить, то это может вывести их на весьма опасную дорожку, к которой они оба еще не готовы. Алекс ведь понятия не имел, что это за дорожка, и что, в кои-то веки, одни и те же слова могли иметь для его друга совершенно другое значение. «Что же ты со мной делаешь?» Майлз сам приподнялся и, толкнув его в плечо, подмял под себя, удерживаясь на вытянутых руках. Он успел лишь краем глаза заметить хитрую тёрнеровскую улыбку, прежде чем наклониться и поцеловать. Алекс отвечал так, будто весь день только этого и ждал: загнанно, податливо и немного жадно. Он никак не мог определиться, куда деть руки, то скользя ими по спине Майлза, то цепляясь за его плечи, то пропуская сквозь пальцы его волосы. Когда воздуха в легких совсем не осталось, Майлз отстранился от него, только для того, чтоб, прочитав безмолвное согласие в его глазах, стащить с себя футболку и позволить Алексу приподняться и сделать то же самое со своей. Ткань давно уже душила обоих, не давая почувствовать такое необходимое сейчас прикосновение кожи к коже. Алекс был жутко худым и всё ещё немного по-юношески нескладным, да что там, они оба были, но Майлз всё равно не мог оторваться от изучения взглядом каждой выступающей реберной косточки, каждой родинки на животе, неприлично часто вздымающейся и опадающей груди. Впрочем, долго глазеть ему не позволили, так как Тёрнер на секунду замялся, опуская взгляд. — Что? — Ты красивый. — Разве? — Определённо. — Отлично. Ты закончил с болтовней? Минутная непонятно откуда взявшаяся застенчивость прошла, и он снова потянул Майлза на себя, увлекая в новый поцелуй, на этот раз более медленный. Им некуда было спешить — всё это лето в их распоряжении. Домой вернулись они только поздно вечером: как оказалось, заехали они действительно довольно далеко и найти дорогу обратно оказалось не так-то просто. — Ну и где вы были? Мы собирались уже без вас в бар выдвигаться, — вопросительно поднял бровь Джимми, глядя на двух молодых запыхавшихся музыкантов, ставящих на место велосипеды. Запыхавшихся и голых до пояса — обоим было слишком жарко (по нескольким причинам), чтоб снова одеваться. — Мы сегодня пас, — сказал за двоих Тёрнер, незаметно подмигивая Майлзу, и тот не стал возражать. Никакая выпивка не может быть лучше пьянящих губ Алекса, выгибающегося на сбитых простынях. Когда Джеймс и Джимми наконец ушли, Майлз обнял его со спины, и, смеясь, прошептал в самое ухо: — Разве тебе не достаточно сегодняшних приключений в полях? Алекс в ответ лишь прижался сильнее и отклонил голову, позволяя покрыть поцелуями шею и ключицы. — Мне не может быть достаточно тебя. «Только не когда это Франция», — позже добавит он, но Майлз предпочтёт не задумываться об этой части фразы. Под этим лозунгом пролетели несколько последующих дней: им обоим не было достаточно. Не было достаточно музыки, так легко срывающейся со струн их гитар, не было достаточно взглядов украдкой, понятных только им обоим, мыслей, словно одних на двоих и поцелуев, украденных, пока никто не видит, прикосновений, которые обжигали, и крышесносных фейерверков в голове и звезд перед закрытыми глазами. Но больше всего не было достаточно того ощущения, что они одни во всем мире, и что весь мир принадлежит только им двоим. Каждую ночь они засыпали в одной кровати, но каждое утро Майлз просыпался один, и с каждым днем постель с утра казалась всё более и более холодной. Майлз быстро поднимался и шёл на кухню, чтоб не продрогнуть насквозь. Они ни разу не поднимали тему того, что же это все значило, и не говорили, старались даже не думать о том, что их две недели неумолимо подходили к концу. Они просто…жили? Однако, время ко всем жестоко, и в какой-то момент Майлз понял, что сидит в студии, а Алекс поёт последнюю строчку последней песни, которую они запишут в Black Box, и что завтра они уже будут снова в Лондоне. От этого внезапного понимания странная горечь подступила к горлу. — All he had to say was goodbye*. От него не укрылось, что голос друга едва не сорвался на финальной ноте. Закончив с работой, они предоставили звукорежиссёру и продюсеру доводить песню до ума, а сами отправились наверх собирать вещи. Алекс упорно молчал, пока они бегали по комнате, подбирая валявшиеся в разных её концах предметы и кидая их в чемодан. Молчал он и когда Кейн сказал, что пойдёт в душ, а когда вернулся, то нашёл его сидящим на одной из кроватей, уставившимся в совершенно голую стенку. Майлз тихо подошёл и сел рядом. — Алекс? — позвал он друга, и тот вздрогнул от неожиданности, возвращаясь в реальность. — Майлз. Они сидели молча ещё минуту, а потом Майлз осторожно накрыл ладонь Алекса своей. Тот не отстранился, а лишь сжал его руку так сильно, что на секунду показалось, что он собирается ее сломать. — Хотел бы я тоже оставаться таким спокойным, — тихо сказал он. Майлз не стал говорить, что он сейчас чувствовал всё, что угодно, только не спокойствие. — Что будет дальше, Алекс? — Мы вернемся обратно. Домой. Лето закончится. И всё будет, как прежде. Как прежде. Майлз не был уверен, хотел ли он, чтоб всё было как прежде, или готов ли был продать душу, чтобы не было. Алекс поднял на него глаза, и ему показалось, что в них он увидел те самые полароидные снимки этого лета. Лета, которое дало обещание, заранее зная, что не сможет его сдержать. — Ты всё ещё не жалеешь? — спросил Майлз, хоть и не был уверен, что хочет услышать ответ. Алекс помотал головой. — Нет. Ни капли. Но мы должны оставить это здесь, да? — было не понятно, вопрос это, или утверждение, и это было не важно, так как Алекс был прав. В Лондоне у каждого была своя жизнь, в Лондоне у Алекса была Алекса, в Лондоне будет слишком сложно скрывать то, что позволяла им прятать другая страна. Майлз коротко кивнул. Он уже много лет не верил в сказки со счастливым концом. — Да, наверное. В дверь постучали. — Эй, ребят, надеюсь, что вы там не голые, так как я зайду пригласить вас на прощальную вечеринку! В проходе появился Джеймс, и Алекс резко вырвал свою руку из чужой руки. — Конечно. Как же мы пропустим вечеринку! Только дай нам пару минут, мы ещё не всё собрали, — фальшиво оживился Майлз. С гораздо большим удовольствием он провёл бы последнюю французскую ночь не покидая этой комнаты. — Ну вы и капуши, — хохотнул продюсер, покачав лохматой головой. — Ладно, давайте быстрее только. Жду вас в студии! Дверь за ним закрылась, и Алекс снова схватил Майлза за руку. — Ма, ты всё равно мой лучший друг до конца жизни. Всегда. Ни смотря ни на что. И я… Майлз оборвал его, прижав палец к его губам. Он знал, что тот собирался сказать, и не мог позволить ему это сделать. Слишком больно. — Я тоже люблю тебя, Алекс. В эту секунду всё стало на свои места. Да, чёрт возьми, он любил этого невыносимого мальчишку, любил каждую его маленькую деталь, каждую линию, каждый изгиб, каждый поток безумных мыслей и сомнений. Любил так сильно, что почти неважно, как именно, главное, чтоб он всегда был рядом. Он не один раз говорил ему это, говорил «Я люблю тебя, приятель!», когда они сыграли на первом совместном концерте, спрашивал «Ты гений! Ты же знаешь, что я люблю тебя?», когда Алекс показал ему наброски совершенно потрясающей новой песни, и «Я уже говорил, что люблю тебя?», когда они решились бросить всё ради безумной идеи, но только сейчас он понял смысл этих слов. Он любит, любит, любит, вот только совсем не так, как Алекс любит его. Тёрнер грустно улыбнулся и спросил: — Поцеловать на прощание? Прощание - звучало ужасно, прощание - звучало совершенно окончательно, и от этого было только хуже, но Майлз ни за что на свете не отказался бы от шанса хоть на мгновение почувствовать эти губы на своих, до того, как им придется оставить это всё лишь где-то в воспоминаниях. — Если ты этого хочешь. Алекс нервно облизал пересохшие губы и глубоко вдохнул, прежде чем резко податься в его сторону, закрывая глаза и замирая буквально в миллиметрах от лица, так, что дыхание опаляло уголок рта, отправляя стаи непрошенных мурашек гулять по коже. Каждый раз, когда Майлз будет думать о Франции, первое, что он будет вспоминать, это эту самую секунду, секунду ожидания, балансирования на грани чего-то, что они оба не могут до конца понять. И они целовались, как никогда раньше. Таким, наверное, должен быть первый поцелуй, а не последний: осторожный, боязливый, долгий и приторно нежный, не обещающий никакого продолжения. Майлз невесомо погладил его по щеке, и Алекс слегка отстранился, прижимаясь к тёплой ладони. — До свидания, мистер Майлз Кейн, — прошептал он ему прямо в губы. — До свидания, мистер Алекс Тёрнер.