Жестокая кукла

Те цепи, что сдерживали меня не прикасаться к тебе, разорвались. Я привстал и поддался вперед с целью приблизиться к твоему лицу. Мои губы накрывают твои, совсем легонько, а в зеркальных глазах читается непонимание. Такие теплые, нежные два лепестка губ немного приоткрылись, будто приглашая нежданного гостя. Запретное, такое непостижимое всегда интереснее, всегда манит своею загадочностью, которую так хочется попробовать, разгадать. Этим самым запретным для меня был всегда – Мана, которым нельзя полностью завладеть; если бы он и позволил владеть его телом, то душу бы не раскрыл. Губы соприкоснулись, но бездействовали, я боролся с самим собой, пытался сделать выбор, но внутренняя сила оказалась сильнее моралей, и я повиновался этому порыву, впустив язык в его рот. Жалеть времени будет предостаточно, но я не собирался корить себя за свои действия: они казались мне правильными, с какой стороны не посмотри, ведь я понял важную вещь, что перевернула все с ног до головы. Я никогда до конца не мог понять Ману и, правда, в том, что он оказался важным человеком для меня, не прилагая никаких усилий, завлекал своею хладнокровностью по поводу всего. Но сейчас я будто прозрел и увидел его с другой стороны и сложно различить, где настоящий Мана, где, же на самом деле его искренность. Но я ценю его именно всего, начиная с ногтя на ноге, заканчивая последней волосинкой на голове и в целом все его стороны как негативные, так и позитивные, ведь это и есть человек – индивидуальность со своими плюсами и минусами, но у каждого они свои. Все похоже на продуманную игру, но что-то внутри мне подсказывает довериться ему, не смотря ни на что. Я широко открыл глаза и замер, как статуя, разочарованно глядя ему в серые бездны. Я так жадно впивался в его губы и не заметил, что он не отвечает на поцелуй, глядя на меня испуганными, большими глазами. Ком подступает к горлу, пекущая как яд влага наполняет глаза, кислорода катастрофически не хватает; поэтому хочется быть ближе к тебе, прижаться покрепче, впиваться твоим ароматом, знать, что эта бледная кожа пусть и ненадолго принадлежит мне... Противостоять порыву нереально, неподвластно моему телу, душе. Притягиваю к себе за тонкую талию обеими руками и крепко прижимаю к себе. Я сделал еще попытку поцеловать его и проник языком вглубь рта. Поводив им вокруг бездействующего, замершего языка Маны, умерил страсть и хоть насколько сложно это было чуть усмирил хватку своих рук. Он не отвечал на поцелуй, что с каждой секундой в меня будто вонзался острый нож, что резал все внутри. Вопрос возник ниоткуда: «Чего же я ждал?» Я надеялся на взаимность, глупо, наивно верил во взаимность Маны ко мне. Надежду никак не задушишь в себе, сколько бы я не пробовал убить это чувство, но оно навязчивое и совершенно не нужное, пагубное всегда поселялось во мне зернышком и разрасталось, разрушая все предрассудки и строя воздушные замки. Действительно, надежда провоцирует мечты и наоборот. Все вышло из-под контроля и я начал настойчивее водить языком во рту Маны, но через несколько секунд, будто прозрел и хотел было оставить эту дурную затею, как почувствовал неуверенное движение его губ, холодных и нежных, затем его язычок начал сначала тихо и ускоряя темп пересекаться с моим. Что я чувствовал в тот момент, описанию не подлежит, просто впервые, будто вдохнул свежий воздух. Это ощущение было похоже на полет птицы в голубизне неба, а что значит для птицы летать? Высокий полет, туда, откуда не вернешься, в мир счастья, где бездна будет только внизу. Я дышу твоим неровным, горячим, обжигающим мою кожу лица дыханием, и только твое дыхание не дает мне задохнуться... Перед глазами плывет, все кажется будто нереальным, выдуманным чьей-то фантазией, но мы остаемся только настоящими в этом, казалось, ирреальном, непреклонном мире. Сейчас для меня ничего не существует, как для птицы небо, когда она вольным полетом расправляет крылья, сквозь ветер, преодолевает расстояние, летя ввысь, еще выше... Только ты один – мое небо, единственное, на что я могу смотреть здесь с земли, поднимая голову вверх... Оказываешься сверху на мне и сумасшедшими поцелуями покрываешь неприкрытую ключицу, скользя горячими губами выше к кадыку. Дрожащими руками расстегиваю пуговицы на твоей рубашке, переборщив с силой пару пуговиц, срываются с петель и падают на шелк одеяла. Пальцы проводят по твоему изящному очертанию губ, по плавным изгибам, четким контурам. Снова и снова сталкиваются губы в пламенном танце поцелуя, пылающем страстью, необузданным пламенем сердца, где сгорает все здравомыслие окончательно... Губы твои оставляют за собой горький привкус кофе... Жмуришь глаза, от чего на лбу появляются заметные морщинки, что предает тебе изящности; закусываешь губу от наслаждения, когда я кончиками пальцев провожу по оголенному животу, скользя по ткани штанов... Твое лицо внезапно меняет выражения, когда я приступаю расправляться с пряжкой пояса на твоих черных штанах, неприветливая, горькая улыбка на губах, а в глазах мелькает странный, непостижимый огонек... — Не нужно, — говоришь осипшим, тихим, наполненным болью голосом и легонько отстраняешь мою руку в сторону, — так не должно быть... – отрицательно мотаешь головой в подтверждения своих слов и пытаешься отпрянуть меня. — А как должно быть? – запыхавшимся голосом спрашиваю Ману, не отпуская из объятий... В ответ смущенный взгляд, которым ты одаряешь публику, наигранный, до краев пройденный, заставляющий поверить тебе, но, зачем же ты обжигаешь меня этим взором? Впервые ты так улыбаешься, отталкивающе, отвергающее холодно, скорбно, помещая в улыбку все эмоции и боль и страх и даже маленькую скрытую радость, все сразу. Отпустить сейчас, значит – отказаться навсегда. Поэтому прижимаю крепче, насколько это возможно твое хрупкое тело, зарываюсь носом в черные, как перья вороны волосы, пахнущие весенними цветами и все мысли рассеиваются вмиг прочь из головы. — Иначе... Совершенно по-другому... – говоришь так же тихо, почти шепотом, обжигая кожу шеи дыханием. Пробуешь отстранить меня в очередной раз, но безрезультатно. Будешь пытаться выскользнуть из моих объятий, пока не надоест, пока не устанешь, вырываться? Ведь я не намерен отпускать тебя, никуда, никогда... Расстояние сердец намного сложнее преодолеть, нежели расстояние тел. Не аномальное ли суждение? Через несколько минут Мана перестал выскальзывать, то ли смирившись с положением обстоятельств, понимая, что это напрасно или же наскучивши вырываться из моих сильных рук. Мы лежали, молча, как два немощных на помятых нашими играми одеялах, вдвоем, покрываясь маленькой дрожью от холода. Свечи давно уже не горели в подсвечниках, оставляя за собой слегка уловимый запах воска, который я всего лишь на миг уловил, будучи в полном дурмане запаха тела Маны... Полная, молочная луна образовала светлую дорожку, проскользнувшую через прозрачное стекло и тянулась от окна до самой кровати, что ее отражение падало на руку Маны. Неприкрытые одеялом и одеждой до пояса мы все лежали греясь телами друг друга: я положив голову на твои шелковые волосы, а губы находились на уровне твоего уха, что с каждым громким выдохом я ощущал, как ты покрываешься дрожью. Страшно поднять голову и посмотреть в смольные глаза, как я уверен, полны непониманием и, может, негодованием или грустью? Когда все же решился поднять голову, увидел два больших вороньих глаза, чьих взор был направлен, вверх, смотревшие, как то испуганно, неодолимо отторгаемо. Сквозь пелену темноты я видел, что эти родные глаза одарили мня взглядом и будто хотели, что-то сказать, произнести визуально взглядом, то что я не мог прочитать, сколько не пробовал заглядывать и тонуть в их беспросветной бездне... Безмолвно знал, был уверен, что они прячут что-то, настолько недоступное, неоспоримое, казалось именно то, что было не отъемной частью меня... Пока не знал, что именно, но точно верил, что непременно узнаю, разгадаю тебя полностью. Большая стрелка на часах наверстывала круги один за другим, продвигая вторую – минутную стрелку, но мы оставались, в том же положении, не двигаясь. Только по истечению около десяти минут, а может и намного больше, а в моем же представлении прошла всего лишь жалкая доля секунды, Мана начал спихивать мое тело с себя неуверенными движениями. Я сразу же привстал и попытался удержать его, усмирить рвение, на что Мана повиновался и смирно оставался сидеть, не спуская с меня настороженного взгляда. — Прости... – с открытой душой говорю Мане, и виновато опуская глаза избегая контакта с его. — Прости, — повторяю уже тише, вложив в слова всю искренность. Но за что я извиняюсь именно? За свое поведение или за то, что я так нуждаюсь в нем? – Просто не уходи, останься, прошу... Побудь со мной... Ничего не ответив, ложишься набок, забравшись под толстое одеяло, и укрываешься по самое горло, отворачиваешь голову, ни разу не взглянув на меня. Приятное тепло твоего тела больше не грело, и я ощутил холодок, окутавший голые участки тела. Поспешил залезть под одеяло, отодвигаясь подальше от Маны на другую часть кровати, чувствую себя виноватым. В груди неприятно щемило чувство вины, обжигало, помимо которого, присутствовала гамма неприятных ощущений, что порождали жгучую, ноющую боль, от которой хотелось кричать во все горло до потери сознания, до срыва голосовых связок, выпустить как то из себя... Мана повернулся ко мне, но лицо видно не было, потому как он лежал спиной к окну и не переставая удивлять меня сегодня начал подвигаться ко мне потихоньку, совсем неуверенно. Наверняка не смотря на толщу одеял, он просто напросто замерз. Такое бывает, когда ложишься в не нагретую постель. Сложнее всего было взять себя в руки и контролировать прихоть, находясь с человеком, которого хотел, но я сделал усилия над собой и придвинулся к нему настолько близко, что холодные тела соприкасались. Обнимать я не осмелился, ожидая действий со стороны рядом лежащего, которых и не последовало, он только приспустил чуть голову, удобно умостив ее на подушке. Никто из нас так и не обронил ни единого слова друг другу этой лунной ночью. Время тянулось очень медленно, и я все не спал, раздумывая над сегодняшним днем в целом и меня не покидало чувство горькой обиды в вперемешку с виной. Я надеялся, что Мана простит меня за мой поступок, но все же где-то в глубине своего маленького «я» отбрасывал эти угрызения совести, считая правильным свои действия. Или же я просто ищу себе оправдания? И это ж окажется чистейшей правдой, потому, что оправдание у меня есть и очень веское... Мана уже крепко спал, положив руку мне на талию и согнув ногу в коленке так, что именно его коленка упиралась мне в самое достоинство, что мне, честно говоря, нравилось и не радовало одновременно. Я не хотел провести остатки ночи, в ванной мысленно проклиная гитариста и чтобы этого избежать пока окончательно не поздно у мыслил убрать его ногу, но сделать это так, чтобы не потревожить его сладкий сон. Пряди длинных волос были хаотично разбросаны по подушке и закрывали лицо, почти полностью. Были видны приоткрывшиеся нежные губы, к которым хотелось прикоснуться... Мне стало жалко беспокоить мирно спящего Ману, что казался сейчас таким беззащитным, что я не удержался и приобнял его, ограждая как бы от всего мира... Потихоньку тревожные мысли начали рассеиваться и покидать голову. Вспоминая слова песни, которую я пел накануне так и уснул, уткнувшись носом в чернильные волосы Маны...