Измениться любой ценой

Костю не понять. Он то обижается, то липнет ко мне, словно репей. Я научился мириться с этой его чертой, но так и не понял его любви к показухе. Он хочет, чтобы я выглядел так же, как он, со всеми этими модными яркими шмотками, хочет, чтобы я гулял с ним и обнимал его при друзьях, хочет постоянных сопливых слов и романтичных фраз, будто я люблю его. Но я не люблю его, ведь это попросту невозможно. Я, как всегда, проснулся раньше Кости, а потому снова скольжу взглядом по его спине; на копчике уже появился свежий синеватый кровоподтек. На этот раз он лежит, отодвинувшись еще дальше от меня. Костик в открытую называет меня мучителем и садистом, но терпеть продолжает, что говорит только об одном: его все устраивает. А просьбы измениться — всего лишь игра и попытки привлечь внимание. Внимание, которого не может и не должно быть. Не устраивает ситуация только меня. Я сгораю от стыда каждый раз, прикасаясь к нему, но в то же время не могу остановиться. Я пробовал со многими женщинами, пытался отвлечься, но ни с кем не мог расслабиться, выплеснуть эмоции и получить наслаждение — кроме Кости. Точкой невозврата стал тот день, когда он дал мне ключи от своей квартиры. Если до этого я еще мог как-то попытаться совладать с собой и отказаться от этого порочного желания возвращаться к нему снова и снова, то тогда все преграды и принципы окончательно рухнули. Пару раз я порывался выбросить ключи в Неву и забыть название улицы, на которой живет Костик, но каждый раз останавливался, уже занося руку над бурлящей черной водой. А найду ли я кого-то, кто будет так же терпеть меня, кто будет ценить не мои деньги, не силу, а просто меня? Иногда меня тошнит от собственных мыслей. Буквально выворачивает, трясет, колотит, как если бы я был тяжело болен. Я бы хотел стать таким же примитивным и тупым, как мои кенты и прочая шваль, с которой я привык общаться, и мучаться только от того, что пиво больше не лезет в глотку, а шлюха из сауны стянула кошелек. Задумавшись, я тянусь к Костику и веду пальцами по его телу, от плеча к бедру. С одной стороны, мне противно каждое прикосновение, с другой — приятно, и я ничего не могу с этим поделать. Конечно, он хочет большего, но для меня трахнуть его здесь, в пределах этой квартиры, уже огромное моральное мучение. Я чувствую себя последним извращенцем, петухом, опущенным, но не убираю руки, оставляя ладонь на теплом боку Костика. Как бы изменилась наша жизнь, будь он женщиной? Хотя, тут же сразу встает другой вопрос: оставался бы Костя так же привлекателен, не будь он мужчиной? От размышлений снова мутит. Я отдергиваю руку и тянусь за смартфоном к тумбочке: там уже светятся на экране непрочитанные сообщения. Снова намечаются разборки, на этот раз серьезней обычных. В крови сразу же начинает играть адреналин: мне давно пора отвлечься от тупого изнуряющего самоанализа и оторваться. И нажраться. И трахнуть Костика как-нибудь пожестче. Почему мои мысли вечно сводятся к этому человеку, которого я, по сути, должен ненавидеть за его ориентацию? Я коротко отвечаю на сообщения и сажусь на кровати, в то время как Костик ворочается, а потом просыпается. — Уходишь? — хриплым после сна голос интересуется он и тоже садится. — Да. Дела, — холодно бросаю я. Подняться мне не дают чужие руки, обнимающие меня со спины. Костя сцепляет пальцы в замок на моем животе и целует мое плечо. Такие привычные ощущения, но от них по спине бегут мурашки. Приятно. Но я не совсем конченный извращенец, чтобы отвечать на его нежности. — Отпусти. Мне еще надо заскочить на сервис, я, блять, тороплюсь, — строго произношу я. Костя вздыхает и отстраняется. Когда я ухожу из комнаты, то бросаю на него короткий пристальный взгляд. Костя тоже смотрит мне вслед и выдавливает слабую блеклую улыбку. Возвращаюсь я поздно. И опять к Костику: к бате нельзя — убьет, к братве, в раздолбанные съемные квартиры в хрущевках — не хочется. — Марк… Твою мать… — только одними губами произносит он, когда я появляюсь на пороге, зажимая пальцами кровоточащую рану на руке. — Ты ж, блять, доктор, — с кривой ухмылкой бросаю я. — Займись этим. Костя бросает на меня испепеляющий взгляд, но потом послушно подставляет плечо и ведет меня в спальню. Я падаю на кровать — сил нет даже сидеть — и тут же измученно командую: — Посмотри в окно. Что-то пробурчав, он своей обычной чарующе мягкой, будто кошачьей, походкой приближается к окну и аккуратно выглядывает на скрытую ночным сумраком набережную. — У супермаркета три старые тачки. И четыре мужика. Жирный, высокий, еще один жирный… Я хочу было спросить, что они делают, но в тот момент, когда я размыкаю губы, Костик отшатывается от окна. — Что ты им сказал? — тут же спрашивает он. Его глаза тревожно блестят в темноте. — Что приехал к тетушке, что ж, блять, еще. — Серьезно? — переспрашивает он, снова бесшумно приближаясь. — Даже не к другу или брату? Я не отвечаю и зажмуриваю глаза, так как руку неожиданно сводит тупой болью, отдающей в плечо и ключицу. Костя что-то раздраженно добавляет, но я уже не разбираю его слов, погружаясь в какую-то липкую темноту, граничащую с забытьем. Братве я доверяю полностью. Но только не в тех вопросах, которые касаются Кости. Если они узнают о нем, нам обоим не жить. Вернее, не жить только Костику — я же выкручусь, разобью кулаки, но выкручусь и вернусь к нормальной жизни, правда, райончик придется сменить… Я думаю, кто и что мне дороже. В итоге выбираю репутацию. Мысли о ней, впрочем, сразу испаряются, когда чужие холодные руки рвут на моем плече футболку и начинают аккуратно касаться смоченной в чем-то ватой кожи вокруг раны. Ощущения его рук на моем теле успокаивают. Я несколько раз прокручиваю в голове последние события, включающие в себя какого-то доходягу с финкой, подвоха от которого я точно не ожидал, а потом проваливаюсь в тяжелую зыбкую дрему. Мне снится Костик. Он улыбается, шагая по набережной в окружении своих друзей, таких же веселых и беззаботных. Я наблюдаю за ним из окна уродливой хрущевки. Сзади звенят рюмки, кто-то сдавленно матерится, тянет сигаретным дымом и чем-то горелым. — Кого ты там увидел, мужик? — насмешливо спрашивает Серый, кладет широкую теплую ладонь мне на плечо. — Красивые телочки? Дай посмотрю. Я молчу, не выпуская из поля зрения Костю. Кажется, моргнешь — и исчезнет, останутся только его приятели да спокойные воды канала за бетонной оградкой. — Нет ни души же! — удивленно восклицает Серый и чуть трясет меня, будто желая вернуть в реальный мир. — Да пошли уже, ну что завис, ебана в рот… Я на секунду поворачиваюсь, чтобы сбросить его руку, но когда вновь возвращаюсь к окну, то понимаю, что ни Кости, ни его друзей там уже нет. — Серый, твою мать, Серый! — я с воплем налетаю на него и бью кулаком в лицо. Мой лучший друг, практически мой брат, падает, ударяясь спиной о стол. Звенит посуда, об пол разбивается стопка. Я бью еще раз, и еще, пока не начинает до безумия кружиться голова. А потом открываю глаза. Сквозь тонкий тюль. Я ошалело осматриваюсь, утыкаюсь взглядом в часы, но не запоминаю цифр, написанных на них, а потом так же безумно пялюсь на сидящего рядом Костю. Под его влажными и красными глазами — тени, лицо бледное, будто он не спал вовсе. Тем не менее, через несколько секунд губы Кости трогает слабая улыбка и его теплая ладонь сжимает пальцы моей раненой руки. — Тебе лучше? Ты что-то говорил во сне, но я не мог разобрать… Голова кружится так отчаянно, что я не понимаю, сон это или уже нет. Выражение лица Кости становится встревоженным. Он щупает мой лоб рукой, проверяя температуру, а потом касается того же места губами. И единственное, чего мне хочется, так это чтобы эти губы и руки касались моего тела как минимум вечность. Боль, пронзающая руку, когда я пытаюсь ею пошевелить, отрезвляет и отгоняет чувство нереальности происходящего. Я стону и снова зажмуриваю глаза. — Я принесу обезболивающее, — сухо бросает Костя и ерзает, собираясь встать. — Сиди, — собственный голос кажется мне предательски тихим, но на большее меня не хватает. Костик только вздыхает, усаживается обратно и тут же укладывает голову чуть ниже моей груди, практически на живот, и обнимает. Волосы приятно щекочут кожу, и я тянусь к ним здоровой рукой. Глажу, потом, устав, просто запутываюсь пальцами и замираю. Это аморально, это самое настоящее извращение, то, что мы оба делаем, но почему-то становится спокойнее. И даже если бы сейчас рядом с постелью появились Серый и Некит с предложением отжать новый район, я бы плюнул на это и никуда не пошел. Эта мысль кажется мне омерзительной, но прогнать из своей головы я её не могу и только в очередной раз пропускаю прядку Костиных волос сквозь пальцы. Но чувство стыда все равно гложет меня. Хочется оттолкнуть Костю, такого теплого, такого близкого, такого… — Принеси воды, — прошу я. В горле действительно пересохло, но это не совсем та причина: чувство стыда и неправильности происходящего сожрет меня совсем, если Костина щека задержится на моем животе еще хоть минуту. Он возвращается очень быстро. Я позволяю ему все-таки положить мне на язык таблетку обезболивающего, а потом жадно глотаю воду. Где-то под окном настойчиво сигналит машина. Неужели братва приехала проведать? Вряд ли. Они сами зализывают раны, попрятавшись по засранным квартирам. Мысли о них почему-то напрягают. В памяти всплывает испуганное лицо Серого из моего сна и струйка крови, стекающая по губам на подбородок. Господь явно сыграл со мной злую шутку, подарив мне мозги и склонность к самоанализу… — Иди сюда, — коротко бросаю я. Костик, все верно поняв, забирается на кровать и ложится рядом со мной. Я обнимаю его здоровой рукой и мягко прижимаю к себе, утыкаясь носом в пахнущие свежестью и каким-то легким одеколоном волосы. Он льнет ко мне и судорожно всхлипывает, будто сейчас заплачет — и что опять случилось? В другой раз он получил бы удар под дых за такую слабость, но сейчас все почему-то совсем иначе. — Ненавижу твоих друзей. Ненавижу ту жизнь, которой ты живешь. Ненавижу эти раны, кровь, синяки, Марк, ненавижу… — шепчет он, горячим дыханием обжигая мою кожу. — А меня что, тоже ненавидишь? — с ухмылкой, на которую-таки хватает сил, интересуюсь я. — А тебя я люблю, — едва слышно выдает Костик, и теплая слезинка скатывается мне на грудь. Я не верю ему, конечно же, и не могу верить. Но повторяю его слова про себя, будто пробуя на вкус. Горько, мерзко, но сквозь это проскальзывает что-то неуловимо приятное, спокойное, будто призывающее смириться со сложившейся ситуацией. Смириться и действительно попытаться измениться, попробовать на вкус красивую жизнь, заменить адреналин от драк и стычек на что-то другое… — Какой же ты, блять, дебил, Костя, — только выдыхаю я и глажу его по худенькому плечу. И думаю, что дебил здесь, в основном, я сам, раз до сих пор не смог принять себя таким, какой я есть.