Измениться любой ценой

Марк не прогоняет меня с утра, и я списываю это на слабость после ранения. Да, пару раз оскорбляет, но продолжает обнимать меня и даже скользит пальцами по моему плечу. За эти мгновения я готов простить ему все что угодно. Рана постепенно затягивается. Я послушно меняю повязки, пытаюсь заботиться, но Марк все чаще отталкивает меня сразу же, стоит мне закончить закреплять бинт. Те теплые объятия, которыми он наградил меня в первый раз, кажутся галлюцинацией после бессонной ночи, однако Марк не становится привычно холодным и жестким, а висит где-то на грани между желаниями обругать меня и грубо взять, как обычно, и обнять и приласкать. Мне кажется, что наши отношения становятся теплее, будто он что-то переосмыслил и понял, и мысль об этом греет душу. Один раз он даже сам тянется ко мне, думая, что я уже заснул, и крепко обнимает со спины. Не осторожно или робко — так он не умеет — а сильно, по-хозяйски, прижимая к своей груди. Я никогда не боялся его. Не боюсь ударов, даже, иногда, даю сдачи, и мы деремся, катаясь по полу и разрушая на своей дороге все и вся. Я не ревную его и не особо-то переживаю, что он уйдет к мальчику покрасивее: Марк слишком ненавидит в себе любые проявления интереса к мужчинам, чтобы так просто сменить партнера. Но его друзей я боюсь как огня. И хотя они не знают меня в лицо, я понимаю, что рано или поздно получу по хребту битой. Впрочем, это не рассматривается как аргумент, чтобы сменить замки и прекратить эти странные отношения раз и навсегда. Однако теперь, выходя из дома, я каждый раз озираюсь и молюсь, чтобы за углом не мелькнула фигура того долговязого парня, который несколько дней назад, когда Марк попросил меня выглянуть в окно, поднял голову и посмотрел прямо на меня. Сегодня я возвращаюсь домой на автобусе. Поздно, да и нет сил идти пешком. Привалившись к стеклу, я задумчивым взглядом провожаю улицы дождливого Питера и, конечно же, думаю о Марке, который, возможно, придет сегодня. Автобус рывком тормозит у круглосуточного супермаркета. Я спрыгиваю с подножки и тут же сворачиваю в свой двор. Как только я оказываюсь на своем этаже, то слышу из открытого окна рядом с мусоропроводом визг шин и тут же выглядываю на улицу, приподнявшись на носочки. У подъезда тормозит побитый Ниссан, какой-то вычурный, спортивный. В машинах я не разбираюсь, зато легко замечаю паркующуюся за ним Ладу. Такая, кажется, была у кого-то из соседей. А я-то надеялся, что приехал Марк… Разочарованный, я вздыхаю и бреду домой. Стоит мне начать переодеваться в домашнее, откуда-то с лестничной клетки раздаются приглушенные голоса. Кто-то срывается на крик, еще кто-то громко смеется, да так, что хочется не улыбнуться в ответ, а спрятаться подальше. Голос Марка я узнаю не сразу, но, как только я понимаю, что это он наезжает на кого-то в моем же подъезде, меня разбирает злость. Если его не остановлю я, то вряд ли кто еще сможет. Я спешно натягиваю кроссовки, распахиваю дверь и выскакиваю на площадку. Пусто. Голоса отчетливо доносятся снизу, и я шустро сбегаю по лестнице, тут же замираю и оцениваю сложившуюся ситуацию. Марк и два его друга, один полный, другой высокий и темноволосый, стоят ко мне спиной, практически загораживая широкими плечами молодого мужчину, жмущегося к стене. Соседа я видел пару раз. Он запомнился мне своеобразной, но притягательной внешностью: бледная кожа, раскосые глаза и русые волосы до плеч, собранные сейчас в пучок. В своей светлой куртке и выглаженной белой рубашке он абсолютно контрастирует с моим Марком и его кентами, что-то с хмурым видом ему втирающими. — Что ты, пидор, тут шатаешься по ночам? — интересуется долговязый, но его жертва только поджимает губы. А потом сосед внезапно замечает меня, и его глаза округляются, а губы размыкаются в беззвучном призыве на помощь. Будь это просто какие-то гопники, я бы вызвал полицию. Но Марк, хмурый, со сжатыми в кулаки пальцами, в этом его извечном растянутом спортивном костюме, меняет всю ситуацию. Он же первый замечает, куда направлен взгляд жертвы, и тут же оборачивается ко мне. — Да вы сдурели?! — громко возмущаюсь я и спешно приближаюсь к компании. — Да что он вам сделал?! Я успеваю заметить, как на лице Марка проскальзывают удивление и испуг, но он быстро берет себя в руки, и взгляд голубых глаз с сильно расширенными зрачками вновь становится ледяным. — О, а вот и дружок нашего педика, — хищно ухмыляется долговязый и вновь зло смеется. Марк на мгновение замирает, хмыкает, а потом с безразличием бросает, делая вид, что не узнал меня: — Проваливай. Одного гомика хватает. — Так просто отпускаешь его? — непонимающе интересуется пухлый, мечась взглядом между мной и моим соседом, проверяя, не пытается ли он ускользнуть. - Я б ему лучше по ребрам въебал... — Никуда я не уйду, — сквозь зубы проговариваю я, неотрывно глядя Марку в глаза. Я становлюсь злее с каждой секундой и уже не думаю ни о чем. Неудивительно, что я пропускаю тот момент, когда марков кулак врезается мне в лицо. Это несравнимо с тем, как он бил меня раньше. До этого тоже было больно, но хотя бы не так унизительно, как сейчас, прямо перед его дружками. Я теряю равновесие и падаю, ударяясь головой о бетонную ступеньку лестницы. Наверное, я даже вскрикиваю от боли, но не слышу своего голоса, так как проваливаюсь в темноту. Когда я прихожу в себя, вокруг все еще темно, голова раскалывается, а в ушах монотонно стучит, будто кто-то неистово бьет боксерскую грушу. Я пытаюсь приподняться на локте, но тут же обессиленно падаю назад, на мягкую подушку. Другой запах, диван не такой, не плещется за окном Нева, и давит на мозг непрерывный шум. Я пугаюсь, сам не зная чего, и пытаюсь сесть. — Тихо, тихо, — шепот раздается совсем близко, меня тут же придерживают чужие руки и подкладывают под спину подушку. — Это же ты Костя? Спасибо, что выручил. Должен буду. Я слабо осознаю, что происходит, и, кажется, едва слышно зову Марка по имени и даже тянусь вперед. Пальцы запутываются в длинных, совершенно непривычных на ощупь и очень мягких волосах и тут же отдергиваю руку. — Марк — это тот ебанутый гопник, который ломится сейчас в мою дверь? — интересуется сосед. — Тебе надо поговорить с ним, иначе он там до утра метаться будет. Наконец я осознаю, что шум в моих ушах — всего лишь тяжелые удары кулаков в обитую клеенкой дверь. Голова дико болит, и я не нахожу в себе сил ответить. — Буквально десять минут назад он вопил, что никуда не уйдет, пока ты самолично его не пошлешь, — вздыхает сосед и легким жестом заправляет распущенные волосы за ухо. — Он здоровый, как бык, и у него с собой нож… Я боюсь открывать ему дверь, так что хотя бы крикни ему, чтобы убирался. — Передай… — шепчу я, но пересохший и будто опухший язык едва слушается, — что я его ненавижу. На самом деле у меня нет сил думать о моем отношении к Марку. У меня вообще нет сил размышлять и анализировать, поэтому я ляпаю эту злую, но так и вертевшуюся на языке фразу, и вновь закрываю глаза. Окна соседа выходят во двор. Через несколько минут, а может, и через час — я не осознаю ход времени, — где-то за стеклом визжит шинами машина. Этот звук разрезает мое сознание будто нож, я узнаю его и задаюсь единственным вопросом: неужели Марк продал свою любимую, как он выражался, «бандитскую» тачку? Прихожу в себя вновь я только наутро. Свет из окна тусклый, в комнате сумрачно, но почему-то уютно. И голова болит уже значительно меньше. Как выясняется, соседа зовут Андрей и геем он не является вовсе. Он даже соглашается на то, что я отлежусь у него дома: возвращаться в квартиру, куда в любой момент может вломиться Марк, не хочется. Да и думать о нем не хочется тоже. Я больше не злюсь и не обижаюсь, осталось лишь чувство полного опустошения и усталости.