Каждый раз, когда ты умираешь

Врач одевает респиратор и протягивает мне второй, ведь в первые минуты после отключения газа, обычным людям его дышать не полагается. Медработник открывает окно на шумную вечернюю улицу, в «стекляшке» моментально холодает. Сажусь на колени рядом с Мэттом, пока врач снимает аппарат с его головы. Он всё так же сопит, иногда его мерное дыхание учащается, доходя чуть ли не до одышки, но потом всё возвращается в норму. Как всегда. Его нельзя резко будить, а в идеале нужно дождаться, пока он проснётся сам. Поглаживаю по костлявому плечу, всматриваюсь в лицо. Таким умиротворённым оно бывает только под этим газом. Он для Мэтта - наркотический анальгетик, он от него в зависимости, как от настоящего наркотика. Он нужен ему для поддержания жизни и устранения боли, а без него шанса выжить почти нет. Уголки его губ подрагивают, образуя очень слабую улыбку. Он не открывает глаз, но я знаю, что он проснулся. - Ты унесёшь меня? – тихо просит Мэттью, прекрасно зная ответ. - Конечно, мой хороший, - я подхватываю его на руки и выношу из «стекляшки». Мэтт упирается носом мне в плечо, обхватывая руками шею, такой лёгкий, маленький. Пусть и больной, не важно. Люди, попадающиеся на пути, давно привыкли к нам. Улыбаются в умилении. Иногда это раздражает, потому что у всех у них одна мысль: «Вот, этот парень, который ухаживает за своим больным другом, он такой молодец». Пусть бы меня называли моральным уродом и разлагающейся личностью - если бы он был здоров, мне было бы всё равно. - Ты хочешь ещё спать? – опускаю драгоценное тельце на кровать, подкладывая ему под голову подушку. Он отрицательно мотает головой и дотягивается до моей руки. Чувствую его прикосновение, холодное и скользкое… Но оно мне дорого, очень дорого. Мэтт, чуть улыбаясь, периодически сжимает мои пальцы. - Я сплю только под газом, ты помнишь? – хрипло отвечает он, усмехаясь и отпуская мою руку. – Может, сходим поесть? - Боюсь, нас не пустят, Мэтт… - сочувственно смотрю на него, пытаясь напомнить, что ему не разрешают выходить за пределы клиники. - Аа… да… - он вздыхает, отрывая от меня взгляд и направляя его в потолок. – Конечно, мне нельзя… - он сжимает губы, вытягивающиеся тонкой одинокой полоской. - Тогда, может, ты принесёшь что-нибудь? Или сходим в буфет… - А что бы ты хотел? – я присел на край кровати и обхватил рукой его запястье. Чересчур торчащие вены и косточки упёрлись в мою ладонь, ещё раз подтверждая существование Мэтта и его такую фарфоровую хрупкость. - Я уже ничего не хочу, -он тяжело сглотнул, отворачиваясь к стене и теряя мою руку. – Дом… - Да, мой хороший? – он расстроен, а я растерян. Я боюсь сделать что-то не так, дотронуться до него или что-то не то сказать, боюсь сломать его, убить, рассердить, обидеть! - Дом, я не хочу… жить, Дом, я не хочу жить! – крикнул он в подушку, ударяя кулачком по матрасу, забиваясь в себя, в кровать, в свой мир, где всё вечно. Где не существует понятия «смерть». Где он просто счастлив. Я пытался его успокоить. Он не плакал, потому что слёзы давно закончились. Это не первая истерика, и его можно понять. Я просто крепко прижимал его к груди, а он прерывисто дышал, впиваясь в мои плечи своими тонкими пальцами, врастая в меня и моё сердце. Теперь я точно знал, что мы – одно целое и без одной части, не может существовать другая. - Мэтти, Мэтти… - он обхватывал меня руками и ногами, как только мог, всем телом обнимая, - ты не умрёшь, нет, Мэтт… нет… Мы всегда будем рядом… Вместе, слышишь? Мэтт… Он только сжимал края моей футболки, уткнувшись носом в мою шею, прячась во мне…