Красное поле.

      Надо стать сильной.       Надо.       Мэгги вскинула вверх руку, упёрлась ладонью в деревяшку верхнего яруса. Ещё полные, совсем детские руки. Вся вытянулась, выросла, а кисти так и остались как у ребёнка. Да и рост тоже был издевательским. Метр пятьдесят три. Как плевок. Бог махнул рукой — мол, так сойдёт. Покрутил глиняную статуэтку на ладони, подправил кое-где и спустил на землю. Авось не сдохнет сразу.       Когда она пришла сюда, чуть прихрамывая, прикрывая лоскутной одеждой расцарапанное тельце, офицер на регистрации даже имя не спросил. Просто кивнул на выход.  — Вы нам не подходите.       Мэгги было тринадцать, и идти назад попросту было нельзя. Некуда. Это там, за Синой, в тринадцать лет глупые детишки — богатые наливные яблочки. Здесь, в Тросте, ты либо умираешь раньше, чтобы твоим братьям досталось больше еды, либо вкалываешь до седьмого пота, до каменных мозолей. Братья у Мэгги были. Красивые, высокие — видно, все сантиметры на них ушли, — смелые. Жаль только, что мёртвые. Трое — в раз скосило.       В общем, назад идти было некуда. Мэгги привычно дёрнула головой, подошла к офицеру ближе, дыхнув на него всем смрадом, что несла внутри себя эту неделю. Плохая пища, голод, нечистые зубы, старая болезнь, вздымающаяся кислота в желудке. Офицер посмотрел на неё, как на очень старую и очень больную женщину. Тринадцать лет, господи, тринадцать. — Уходите. У нас очередь. — Я — ваша очередь. Он запустил руку в карман. Через мгновение по столу покатилась монетка. — Вот, купи хлеба. — Я пришла стать кадетом. — Зачем? Пальцы невольно потянули мешковатое платье — изорванное, мятое, грязное. — Я не хочу умереть от голода, сэр. А тут кормят постоянно. Мне правда надо попасть в кадеты. Почему… почему вы отказываете мне? Офицер вздохнул, кажется, приняв поражение, поднялся. — Идём, — кивнул на дверь.       В небольшой комнатке было темно и сыро, пахло потом и плесенью. Мэгги села на крохотную табуретку, опустила глаза вниз. Страшно не было. Просто хотелось есть. — У тебя что с телом? — Два года работала на полях, сэр. — Думаешь, я не отличу царапины, полученные в поле, от ссадин иного рода? — Я полностью здорова, сэр. — Ладно, — согласился он. — Снимай платье.       Что-то вспыхнуло внутри, и кипяток полился среди рёбер. Будто органы опустили в варево и оставили там. Мэг упрямо дёрнула головой и попыталась встать. Не смогла. Не вышло. — Ох, идиотка, — простонал офицер, — я тебя не лапать хочу, а осмотреть. Он достал откуда-то из кармана желтые мятые перчатки. — Я доктор, дурочка. Хочешь стать кадетом — должна быть действительно здоровой. Я тебе что, на словах должен верить?       Он не лапал её, не соврал. Пару раз щекотно ткнул в бок, погладил мимолётно по искривлённой спине, качнул головой. Ощупал обрывистыми прикосновениями уже довольно-таки округлую грудь. Потрогал пятна на ногах, и Мэгги стыдливо отвела взгляд.       Она была здорова. Откровенно говоря, даже в самые лучшие для человечества годы всех делили на умирающих и пышущих здоровьем. Несмотря на слабость, явные проблемы со спиной, странные пятна и худобу, Мэгги была точно не умирающей. А если посмотреть на то, что она прошла пешком огромное расстояние и ещё была способна качать права, то её смело можно было назвать примером идеального состояния здоровья.       После ещё нескольких осмотров, записей, пытливых взглядов и насмешек её приняли в кадеты. Выделили место в строю. Швырнули грязную форму в лицо. Указали на кровать.       Того врача она больше не видела, хотя, сколько жила здесь, всегда хотела найти его. Спасибо сказать. Но он исчез, словно никогда и не сидел за тем столом на входе.       Так или иначе, Мэг оставалось два месяца. В октябре ворота за ними закроются, кровать останется пустой и холодной.       Надо стать сильнее.       Короткие ногти царапнули деревянный поддон кровати. У неё просто нет права на слабость. До сих пор идти назад нельзя. До сих пор — некуда. Всё сгорело, всё навсегда. Если сейчас она сломается, выдохнется, то что дальше?       Мэгги резко встала, едва не ударившись головой о верхний ярус. Растерянно посмотрела перед собой.       Три года упорного труда, да такого, что не каждый здоровый мужик вытерпит. Каждый день с пяти утра до глубокой ночи ощущать себя ничтожной, ни на что не годной, страшно слабой. Куда, блять, таких понабрали? Руки вот-вот треснут, изогнутся, вот только совсем не ясно в какую сторону. Тугая палка резко бьёт по спине, по полю летит короткий крик. Бей, сука, дерево, бей до крови, а то я тебя сейчас сам изобью. Кулаки в кровь. Всё плывёт перед глазами. Это что, слёзы? Гадость какая. Ты же солдат, солдаты не плачут. Мрут, но не плачут. Слышать, что ты мусор, жалкий и никому не нужный. Падаль. Швырнут на лопатки, больно вдарят сапогом по груди. Груди мучительно натянуты, перетянуты тугим бинтом, а то слишком уж большие. Схватят за волосы, с силой, с какой-то ненормальной ненавистью ударят по лицу, прогнут к колену, и поплывёт всё вокруг, заиграется блёстками, сиянием, иными красками. И когда наглотаешься собственной крови, ощутишь, как матка разбухла, всей своей тяжестью надавила на пузырь, надо будет встать, сцепить зубы, и ударить. Вот только вместо дерева теперь лицо товарища. Но ударить надо. И бьёшь, бьёшь, пока не перестанешь кричать, пока внутри этот дикий, животный рык не умолкнет. И совершенно точно не знаешь, кому больнее: тебе или партнёру. У тебя ещё матка — чёртова бабская доля. И что-то течёт по ноге. Господи, как же стыдно, как же не вовремя. Через несколько часов в классе для занятий надо смотреть на раскинутый по доске чертёж, слушать про титанов и не понимать, зачем так сильно избивал друга, если враг посмеётся над твоими кулаками. Но это было необходимостью. Встань, умойся ржавой водой, пожри, сходи на построение, набей морду тому, с кем сегодня проснулся, послушай о том, что нихуя, честно говоря, это не поможет, снова спи. Если, конечно, можешь.       Сравни это с жизнью там, вне здания. Где голодные дети просили есть, и матери, обезумев от страха и горя, рылись в мусорках, умоляли, цепляясь за пиджаки богачей из Сины: хотя бы монетку, хотя бы что-то. Где в шестнадцать лет хоронили второго ребёнка, напрасно надеясь на то, что пьяница-муж, за которого буквально продали, а не выдали, наконец-то сжалится и перестанет бить. Где сжигали мёртвые тела, мёртвые деревни. Но издевательски называли это всё счастьем, жизнью, чёрт возьми. Сравни всё это.       Мэгги каждый день сравнивала и ни разу не смогла понять, верное ли решение приняла.       По сути, она хотела всего-навсего двух вещей: совсем геройское, даже смешное — увидеть мир вне Стен и абсолютно глупое, пьяное — большую семью. Она даже не понимала, как это, такое разное, стремительно противостоящее, могло в ней умещаться. Солдат права на семью не имел. Это вообще самое верное, что только могли придумать в рамках морали. Конечно, можно было завести хоть десяток детей. Но кто их прокормит, когда ты сдохнешь, а?       Мэгги никто в Разведку не гнал, она сама туда шла. Поэтому винить было опять же некого. Выбрав Легион, перечеркнула густой краской мечту о семье. И даже выдохнула. Не судьба, значит.       Вверху закопошились, скинули на пол тонкое одеяльце. Перед лицом вначале возникли ноги. Затем перевёрнутое, заспанное чужое лицо. — Доброе утречко, — просияла Иса. — Если ты уже встала, то не могла бы принести мне попить, а? — Сама сходи. — Бу, — нахмурилась девочка. — Не будь занудой, Хлоиц. Сходи, прошу. — Хочешь, чтобы меня там поймали и заставили посуду мыть? — Уговорила, — процедила сквозь зубы Иса. Перевернулась, спрыгнула с кровати. — Сама пойду. Спала она обычно голой. Так, видно, идти и собралась. Взяла с тумбы медную кружку, виляя едва округлившимися бёдрами, прошла мимо других кроватей. — Ты не сделаешь этого. Иса опустила руку на дверь, вскинула бровь. — Правда? Мэгги невольно закатила глаза. Это невозможно, просто невозможно.       Никто точно не знал откуда пришла Исаэль. Спрашивали — отшутилась. Она была ребёнком: маленькая, полненькая, круглое лицо с большими серыми глазами и кудрявые золотистые волосы. Шавон как-то сказала, что Иса вырастет очень красивой. Мэгги согласилась. Однажды ночью Исаэль спустилась к ней на кровать и, прижавшись холодным лбом, попросила обнять её. Мэгги обняла, ощущая, как пахнут молоком волосы Исы, как дрожит её маленькое тело. Наутро Исаэль сделала вид, что ничего не было, Мэгги приняла эту игру, старательно забывая и то, как отчаянно сжимала её рубашку девочка и как в сонном бреду звала её матерью. Говорили, что маму Исы звали Евгения и она мертва. Хотя Энри, часто вылезая в город, приносил каждый раз новую сплетню про родословную младшей из кадетов. Нет, не Евгения, Евгистина. Да, дочка того самого. Да, им самим и убита. Зарезана в собственной постели. Потом оказалось, что у Евгистины был сын, и Энри искал новую легенду. Одна была другой необычнее.       В итоге сложили все версии вместе, смяли углы, которые не вмещались в теорию, подмяли факты, а там, где не хватало, просто придумали. Иса из… пусть будет из Каранеса. Хорошее место, красивое. Её мать была богатой и красивой — почти как Каранес. И у неё, как у всякой красивой молодой дамы, было много любовников, оттого найти настоящего отца Исы выходило попросту нереальным. Когда воздыхатели узнали, что Евгения (Евгения ли?) верна разным мужчинам, то, взбесившись и явно забыв, что у каждого по семье, они зарубили её в постели, на которой до этого клялись в любви. Иса, которую в Каранесе ждала только одна участь, ушла в Трост. Наверное, всё было не так, но за три года к этой легенде все как-то привыкли, даже понравилась она загрустившим от тренировок и испытаний кадетам. Чего вы хотите? Даже Энри, который привычно легко снимал с других ответственность и являлся самопровозглашенным лидером, едва исполнилось семнадцать. Не вовремя, не в такт общей космической задумке выросшие дети. Мэгги резко поднялась и подошла к Исе. Хлопнула рукой по двери. — Я пойду, так и быть. Оденься, Исаэль, немедленно. — Слушаюсь, моя госпожа, — хихикнула девочка.       Она сама не поняла, как начала заботиться об Исе. Никому не нужная накопленная любовь, жалкое тепло, текущее в ней, — всё это просто надо было отдать, подарить просто так. Маленькая, такая же отважная и одинокая девочка оказалась пустым сосудом, медным, звенящим, в который было проще всего перелить это накопленное тепло.       Мэгги искренне надеялась, что в итоге Исе повезёт, она попадёт в святую десятку, в этот спасённый круг, и сможет подать заявку в Полицию. В крайнем случае есть Гарнизон. Поначалу там таскать тяжесть и работать на солнце будет очень трудно, но со временем она привыкнет. Главное — не в Легион.       Да, надо стать сильнее.       Даже выйдя отсюда, придётся оберегать Исаэль. А ещё Шавон вечно вляпывается в неприятности. Пусть она и сильная — практически самая сильная здесь и вообще невообразимо крепкая, слишком уж шумная и глуповатая. Мэгги сразу поняла, едва увидев их: за этими двумя нужен глаз да глаз. Её глаз. Никто другой просто не справится, не вынесет ноши. А она сможет.       Просто надо стать сильнее.       Во дворе было жарко. Июль никуда не делся. Голубое небо, чуть поддёрнутое перьями облаков, обещало отсутствие дождя и жуткий зной. Мэгги прошла через утомлённую жарой песочную площадку, вышла к одноэтажным длинным постройкам. На покатой крыше подвала сидел незнакомый мужчина, подставив лицо солнцу. Слабый ветерок зарылся в его прямых волосах, чуть приподнятых у лба, полные губы крепко сжаты.       Она шла мимо него, и мужчина раскрыл глаза. Посмотрел. Совсем молодой, по-мужски красивый подбородок, высокий, волевой лоб. — Доброе утро, — кивнула Мэгги.       Они не были знакомы, но он мог быть кем угодно. Вдруг очередная проверка? В прошлый раз в столовую вошла какая-то женщина, понюхала все тарелки, молча ушла. А на следующий день им сказали, что всё плохо, и обедать не будут до тех пор, пока не найдут другую повариху. — Вам что-то подсказать? Вы заблудились? Мужчина слабо улыбнулся. — Я не проверяющий, расслабься. — А-а-а, хорошо. Тогда я могу узнать… — Можешь. Я пришёл к другу, он здесь работает. Хочу позвать его к себе, так сказать, переманить.       На нём были бежевые брюки и белая рубашка, никаких символов, что привычным образом должны отнести его в ту или иную касту, заклеймить. — К вам — это куда? — В Разведку. Слышала о такой? — Странный вопрос, сэр.       Мэгги села рядом. Раскалённая поверхность больно ошпарила задницу, но вставать было глупо. — Я тоже приду к вам, когда закончу обучение. — Правда? — Ну да. — Значит, возможно, на следующей вылазке мы с тобой будем ехать рядом, — он едва заметно улыбнулся. — Как твоё имя, кадет? — Мэгги. — Хорошее имя. Я — Эрвин, — он протянул ей широкую крепкую ладонь. — Рад знакомству. — Тоже рада. Вы меня простите…, но мне надо идти. И я правда рада знакомству, сэр. То есть, Эрвин.       Он кивнул. — Буду ждать тебя в Легионе, Мэгги.       Она побежала в сторону столовой, не оглядываясь, хотя до самого конца дороги ощущала на себе его пристальный взор. И далее, спустя несколько лет, когда вся жизнь снова развалится по крошечным кусочкам, уничтоженная то ли богом, то ли собственными руками, Мэгги снова захочет больше всего на свете прочувствовать силу этих голубых глаз.       В столовой было непривычно пусто. Откуда-то доносился медный перезвон посуды. Мэг сняла широкую доску с глиняной пузатой чаши, зачерпнула воды. Сделала пару глотков, набрала снова. По спине пошёл лёгкий холодок, и будто откуда-то из мира сновидений до неё донёсся приглушённый голос. Вытерла губы ладонью, обернулась, стараясь двигаться как можно тише. В узком коридоре кто-то был. Под покровом тени, что шла от винтовой лестницы, стояло двое. Мэгги прижалась спиной к стене, напряжённо вслушиваясь в разговор. —…дали только на троих, значит? Вот суки, так и думал, что ничего толкового от Полиции ждать не придётся. — А чего ты хотел? Туда все хотят, вот они и сократили число мест. — Ну, это ясно. Что делать-то будем?       Она узнала хриплый голос инструктора, выплёвывающий брань вместе со зловонной слюной, а вот второй был ей не знаком. — Выбери троих сам, только сделай это разумно. Кто сейчас особо на примете? — Эээ… Щас. Ласонье хороша, но дура дурой. Слишком говорлива, не умеет держать себя в руках. — Ничего, в Полиции её быстро подравняют. Ещё кто-то есть? — Ага, Ник Сиам, очень толковый парнишка. Крепок, силён физически, молчалив, умеет быстро анализировать ситуацию. — Значит, их двоих… — голос дрогнул.       Глубоко вздохнув, Мэг отскочила от стены, схватила кружку со стола, подбежала к окну, выплеснула воду на траву. Услышав сзади тяжёлые шаги, резко обернулась. Смущённо улыбнулась, неловко поправляя густую чёлку, от жары и страха прилипшую ко лбу. — Доброе утро, сэр. — Ты что здесь делаешь, Хлоиц? — Да вот, пить захотела, — она кивнула на чашу. — Позволите?       Инструктор кивнул. Незнакомец окинул Мэгги изучающим взглядом, чуть прищурившись. Сегодня, видно, все решили быть неклеймеными — на нём тоже не было никаких символов. Белая рубаха распахнута на груди, чёрные волосы закрывали шею, на которой, как ошейник — тонкая лента. Прямоугольные очки прикрывали усталые глаза и серые, болезненные синяки под ними. Ему было за тридцать, а может, и больше — поразительный период у некоторых мужчин, когда возраст становится чем-то едва уловимым. — Кто такая? — спросил он одними губами. — Мэгги Хлоиц, — она как ни в чём не бывало, напевая лёгкую песенку, сняла крышку с чаши. — А как вас звать, сэр? Воды было мало. Очень мало. Инструктор, скорее всего, знает, сколько её наливают с утра. Чёрт. Мэг крепче сжала зубы, яростно двинула челюстью. — Юстин.       Она улыбнулась ему — абсолютно глупый, пустой жест напыщенной вежливости. Кинуть песок в глаза, свалить отсюда поскорее. Шаг назад, к двери, ещё один, ещё. Мэгги мысленно усмехнулась, радуясь, что сюда пошла не Иса. Впрочем, было бы забавно. Толкнула бедром дверь, почтительно кивнув на прощание, ускользнула в дворовый зной.       «Эрвин и Юстин… — пронеслось у неё в голове. — Мужчины без знаков…»       Мэгги всего шестнадцать, наивная пора, взмах крыльев крохотной пташки. События проносятся легко, едва задевая её. Она решила с удивительной уверенностью, присущей всем молодым людям, что Эрвина она увидит ещё. И он окажется прав: однажды, повернув голову, встретится с ней, и будут нестись они по безмолвному полю навстречу жёсткой титановой пасти. Это случится.       Надо просто стать сильнее.