Красное поле.

      На ватных ногах Мэгги ввалилась в женскую спальню. Сердце стучало, как сумасшедшая пташка, запертая в узкой клети. Ей лихорадило без жара, трясло. С непривычки смотря на свои, словно бы чужие пальцы, Мэгги долго переминалась с ноги на ногу. Дурочка, ну давай, сама же хотела.       Она сглотнула вязкую слюну. Чего, собственно, хотела? Странное, пустое чувство, будто очень долго ждала белый, воздушный торт с густым розовым кремом, а как получила, сразу же ощутила, какой он отвратительно приторный, липкий. Мэгги качнула головой, словно скидывая с себя дурман. Эрвин Смит слишком восхитительный, чтобы упустить его, а Мэгги ведь просто невзрачная дурная девочка. Пустота.       Она, покачиваясь с пятки на носок, доковыляла до шкафа, забитого, как брюхо зверя, хлопковыми рубашками, бежевыми коротенькими курточками. Одинаковые, как близняшки, вещи. Казённое барахло. Оболочки своих безликих носителей. Мэгги иногда думала, что со стороны они, девочки и мальчики, не различимы. Может, оно и к лучшему.       Скинула с себя одежду, быстро переоделась в другую, точно такую же. Рубашку на рубашку. Только чуть чище. Когда застёгивала пуговицы, вдруг подумала, что… Пальцы Эрвина длинные и грубые, как долго, наверное, он будет вертеть в них эти крошечные пуговки. Судорожно вздохнула.       Еле нашла на дне шкафа тёмно-синюю юбку, которую не носила даже в самых радостных, блаженных мечтах. Перевёрнутый до колен тюльпан, мягкий и гладкий, как блестящая шея лошади. Слишком женственно, чтобы Мэг могла такое позволить. Нарядилась и, шлёпая босыми ногами, подошла к зеркалу. Какая же дура.       Белая рубашка заправлена в синюю юбку, из-за широкого подола которой талия выглядит совсем тоненькой. Волосы растрёпаны, в глазах какой-то панический трусливый блеск. Мэгги приблизилась к зеркалу, оставляя на нём след своего дыхания, и закрыла глаза. Невыносимая дура.       Но убегать нельзя. Запрещено. Она сама в это ввязалась и поздно трусить. Да и как?.. Что она скажет ему? Как в глаза, в эти невозможные глаза, посмотрит?       Сейчас или никогда.       никогда       никогда       да-да-да       Мэгги вышла из спальни, так и не раскрыв глаза. Босая. Опомнилась только на лестнице. Посмотрела вниз, обнаружив свои маленькие аккуратные пальчики, прижатые к холодным доскам пола. Засмеялась, как маленький нашкодивший ребёнок и, тряхнув короткими, птичьими волосами, помчалась вниз по ступенькам.       По коридору, заполненному густым, золотистым светом, прошлась, медленно переступая ногами, которые вдруг стали удивительно гибкими. Покосилась на отражение в чёрном окне и застыла, как будто впервые увидела и эти мягкие, покатые плечи, и пышные бёдра, и узкую талию, и гладкую чистую кожу, украшенную нежным румянцем. Задрожала, щупая своё лицо, как будто оно было чужим. Блестящие, как мокрые камни, глаза сверкали совсем взрослой решимостью, и было в ней что-то вовсе ей незнакомое: вязкая смола, густое марево, маслянистый отвар, дёготь. Истома.       Она не верит в зримое, вглядывается и не верит. Ну не может эта мягкая, привлекательная девица быть… просто быть. Это не она. Мэгги неказистая, тошнотворно блеклая, мелкая букашка. Ничего более.       Она рычит и ещё более напористо шагает к кабинету Смита. Пять метров по коридору, до конца и направо. Первая дверь. Светлое дерево. Мэгги проходит только четыре метра и слышит самый чудовищный звук на свете, она даже не думала, что этот звук на самом деле такой ужасный, страшный, злой. Будто из какого-то древнего кошмара поднимается монстр и хватает за босые стопы так наивно не закрытые одеялом.       Женский звонкий смех.       Искры под потолком. Звон тысячи пёстрых колокольчиков. Птичья трель в кружеве листвы.       Мэгги прижимается спиной к стене и трусливо заглядывает за угол. Как шпион, ничтожество, дура. Вначале она видит раскрытую дверь в кабинет Смита, — действительно, светлое дерево, затем и сверкающий нимб его пшеничных, жёстких волос. Эрвин непривычно радостен, он улыбается широко и живо, на щеке детская лукавая ямочка. У Мэгги мышцы сводит от яркого, почти осязаемого света, исходящего от мужчины, она щурится, боясь ослепнуть, и сжимает пальцы в кулаки.       Рядом с Эрвином в длинном алом платье стоит Мари Доук. Волосы её, рыжие и густые, распущены и сияют красной бронзой. Большая смуглая грудь стиснута тонкой тканью. Тонкие щиколотки. Тонкие каблуки. Тонкая длинная шея, украшенная кокетливым медным завитком.       Мари смеётся, запрокинув голову назад, и её чувственный красный рот вздрагивает в такт звукам. Эрвин смотрит на неё с таким блаженным восторгом, что если бы перед ним вот в этом коридоре возникли бы Роза, Мария, Сина единовременно, то он бы их просто отодвинул бы, дабы не мешали. Мари Доук была ослепительно хороша собой. Так просто не могло быть.       Мэгги ощутила, как её тошнит. Она сглотнула и попыталась отойти. Неважно куда. Просто — прочь. Никогда больше не рядиться в эту ужасную юбку, не питать надежды, не смотреть на Эрвина. На любого мужчину. Никогда. — Эй, Мэгги! — звенит в ушах голос Мари. — Ты, что, там прячешься?       Она не может шевелиться. Стоит соляным столбом и смотрит перед собой, широко распахнув глаза. Самое прекрасное, конечно, дрёпнуться в обморок. — Привет, Мэгги, помнишь меня? — Мари появляется прямо напротив, загораживая собой весь прочий мир, и Мэгги задыхается от того, какая она красивая, светлая, хорошая. Не ясно, зачем святые так сделали, что смертный человек смог вместить в себе столько податливого, живого сияния. — Д-да, — кивает Мэг. — Привет. — Слышала о твоём горе. Мне жаль, — тихо сказала Мари Доук и легко коснулась её плеча. — Знаю, что тебя это никак не утешит, но я тоже теряла подруг… и… нет ничего больнее, я понимаю тебя.       Перед глазами Мэгги снова мелькает лицо Шавон, а потом кровавый мясной след. Треснутые, нереально свёрнутые кости. Вывернутые органы. Комья грязи в безымянной могиле.       Она криво ухмыляется и говорит не своим голосом: — Будто мне станет легче от ваших слов, госпожа Доук. — И не должно, — спокойно парирует Мари и становится — (такое вообще возможно?!) — ещё прекраснее.       И Мэгги вдруг всё понимает. То есть, она и раньше не питала иллюзий, но сейчас по-настоящему всё поняла.       Она просто обычный солдат, сутулая серая девочка, у которой ни таланта, ни потенциала. Эрвин Смит смотрит на неё как на странный объект, который слишком уж часто мелькает перед глазами. Забава судьбы. Можно поиграть, если станет скучно.       Мэгги — дворняжка, покорно машущая облезлым хвостиком перед ним, своим богом, а Мари — святая, которой этот бог готов целовать руки.       Грустно быть псиной, но чем раньше это поймёшь, тем лучше. Мэгги понимает, и ей становится так муторно и тяжело, что она не выдерживает и медленно поворачивается к Эрвину. — Я пришла, — говорит совершенно спокойно. Сама удивилась. — Но вы, как я погляжу, заняты.       От её равнодушного тихого голоса ему становится неудобно. Эрвин, чуть склонив голову, смотрит на неё исподлобья. Говорит Мэгги ровно и уверенно, но лицо бледнее мела, ноги босы. И эта юбка. Синяя юбка. Господи. Эрвин вздыхает. Она нарядилась. Нарядилась! — Мари заглянула ненадолго в гости, — сам не понимает, зачем начал оправдываться. — Я и не ожидал, — спешный взгляд на Мари. — Это сюрприз, но, право, приятный.       Мари улыбается, широко и белозубо. Её дочери уже месяц. Полтора года брака за Найлом. Мари, кажется, около двадцати шести, и она вся переполнена чудесной, природной женственностью, грудными парами, идеальная человеческая самка. Ей даже рядиться не надо, Эрвин знает. Она и в форме солдата была бы спелой, напряжённой, как сладкий фрукт. У него до сих пор голова кружилась от того, какая Мари восхитительная, сотканная из нежности, трепета и света.       Мэгги — другая.       Озлобленный колючий вид. Непричёсанные короткие волосы. Болезненно белая кожа. Синяки под глазами. Испуганный взгляд рано повзрослевшего ребёнка. Зачем она напялила эту странную юбку?       Эрвину хочется опуститься перед ней на колени и прижаться головой к плоскому животу, охватывая руками пышную синеву подола. Приструнить ночное небо. Ощутить неспелый аромат юного девичьего тела.       Он глотает вязкую слюну. Тупой извращенец. Что ты делаешь? Что?! Зачем устроил всё это, дурак? Ей всего лишь восемнадцать, она недавно потеряла подругу, она испугана и жмётся к тебе, как к умному, взрослому, а ты — чего?       «А я её хочу», — думает Эрвин и перед глазами всё становится серым, противным, каменным.       Он поджимает и без того тонкие губы и пытается дышать. Просто дышать. Он не любит её, даже не знает, но ему до судорог хочется обладать этой девочкой. Мари была всем, прекрасной и недостижимой, она тянула его к себе, как тянет алый закат, но она никогда — господи, никогда! — не казалась ему чем-то невероятным. Красивая, умная женщина. С ней весело и хорошо. Лучшая из лучших. Чистая смуглая кожа, пышная грудь, которую он любил целовать, задорный смех. Собеседник и любовница. Первая настоящая любовь. Колючая и больная, как тот ужасный грипп, после которого остаётся целый список побочек и слабые хрипящие лёгкие. Эрвин мог умереть за Мари, не сейчас, правда, но много лет назад, вообще не задумываясь.       Но она не была грехом.       Инфернальным, вязким, как смола, грехом. Чёрным дымом над ледяной рекой. Любить Мари было прекрасно и радостно, они были молоды, свежи и наивны. То было хорошо и чисто, как, впрочем, и надо. Его тяга к Мэгги была абсолютным внятным грехом.       Он старше её, грубее, сильнее. Перенёс внутри себя так много, чтобы пришлось бы впору на тысячу жизней. А Мэгги… Мэгги краснеет как маленькая и смотрит ему в глаза покорным рабом.       Эрвин ненавидит покорность, ибо свобода для него — маятник, но Мэгги непонятна, смешна, как щенок, притягательна.       Он будет дураком, если откажется от неё.       Он будет дураком, если примет её.       Эрвин крепче сжимает дверную ручку. Почему отправлять на смерть проще, чем дарить любовь, когда этого ждут? — Если хочешь, — обращается к Мари, смотря на Мэгги, — можешь остаться, мы пожинаем. Втроём. — С радостью! — отзывается Мари. — Найл обещал посидеть с малюткой, поэтому я свободна допоздна.       Мэгги молчит. Она, кажется, даже не моргает, только странно шевелит пальцами, будто перебирает невидимые струны. Ему даже неловко окликнуть её, так погружена она в своё сомнамбулическое состояние. — Мэгги, милая, — Мари чуть сжимает ткань её рубашки, — ты не уснула? Эрвин предлагает ужин. Ты с нами?       Кивок.       Мэгги медленно моргает и смотрит на Эрвина взглядом, полным какой-то непонятной жалости, будто ей очень-очень тоскливо, что ему придётся её терпеть.

***

      Разумеется, никакого уникального ужина не было, так — сели втроём за столик в столовой, совершенно нагло отодвинув остальные стулья. Эрвин без особого труда уговорил кухарку чуточку задержаться и подогреть им остатки ужина. Сам принёс белые с голубым ободком тарелки. Мари, чувствуя себя здесь как дома, улыбаясь, помогла ему: принесла аккуратно сложенные друг в друга гранёные стаканы. Мэгги же сидела на стуле, сложив руки, и молилась, чтобы случилось невиданное чудо и она просто исчезла. — Кажется, всё? — поинтересовался Эрвин, усаживаясь.       Она вздрогнула, когда он, пододвигая стул, случайно задел её своим горячим бедром. Напряглась, в миг став ещё меньше: встревоженная испуганная пташка. Галчонок. — Вилки забыли, — произнесла Мари, — секунду…       Мэг встала так резко, что стул, качнувшись, едва не упал. — Я принесу.       Ушла, сверкая босыми пятками, как ребёнок, которому наскучила компания взрослых родственников. Пара секунд понадобилась, чтобы в ящике найти три вилки и три ножа. Вечность — чтобы заставить себя не сбежать.       Она вернулась ещё бледнее, чем была. Или так казалось, потому что Мари зажгла свечи и в оранжевых бликах её лицо выглядело медовым? Эрвин не знал. Он, честно, ни хрена не знал. — Поверить не могу, что здесь до сих пор готовят курицу с капустой, — промурлыкала Мари, ослепляя всех уютной улыбкой. — Ой, яблоки, что ли, добавили?       Странно.       Эрвину казалось, камни.       Он грыз мелко порубленные зелёные яблоки и морщился как от зубной боли. Спокойно насытить организм хорошей едой, вежливо улыбнуться старой подруге, поддержать неторопливую беседу. Да-да, перловка чуть перловка, чем хотелось бы. Передай, пожалуйста, перец. Спросить, как Мари справляется с ребёнком. Снова улыбнуться. Как там Найл. О, прекрасно, просто прекрасно. Не думать, что каменная от напряжения нога касается прохладной кожи Мэгги.       Она, когда села, по непривычке не поправила юбку, и подол сильно задрался, обнажив мягкое белое бедро. Упругая чистая плоть. Коснуться бы хотя бы раз. Эрвин старается смотреть перед собой, но вот она елозит на стуле, юбка вздымается, и ему до тряски хочется опустить взгляд.       Пожалуйста, не стоит.       Мари довольно щебечет про малыша и новые заботы. У неё вдруг появляется новая, непонятная ему ухмылка, словно наполненная до краёв степенной мудростью. — Знаешь, — говорит она, — мне так радостно с маленьким, — говорит и улыбается, — смотрю на него, спящего, и словно весь мир застывает.       Эрвин накалывает капусту на вилку. — Материнство тебе к лицу, как бы банально это не звучало.       Лёгкий блеск в её глазах. — А это ведь правда! Сама чувствую, как мне стало комфортней и лучше. Может, и второго долго ждать не будем.       Смеётся.       Красивая и счастливая.       Мэгги окончательно теряет себя в тени этой женщины. С трудом проглатывает кусочек мяса и тут же жалеет, — её тошнит, очень сильно тошнит. — Прошу меня простить, — выдавливает из себя Мэгги и, шатаясь, встаёт из-за стола. — Я отойду.       Мари резко перестаёт улыбаться и смотрит на неё с такой искренней заботой и сочувствием, что Мэгги начинает ощущать густую рвоту прямо во рту. — Ты в порядке? — Д-да.       Шаг. Медленно одёрнула юбку пальцами. Провела языком по сухим губам и, сдерживая рыдания, поспешила прочь. Вылетела за дверь, чувствуя прохладные слёзы на глазах, остановилась, когда уже за спиной был коридор и лестница.       У-у-у-у.       Всхлипнула и застонала, пиная ногой воздух. К чёрту! к чёрту! Будь всё проклято.       Рыдала, истошно заламывая руки. Нельзя быть такой дурой, просто нельзя.       С размаху ударилась лбом в стену и застыла, кусая губы. Впервые поняла, какая она жалкая, пустая, никчёмная.       Никакая.       Понимаете, ни-ка-ка-я?       Тщедушная тень солдата. Шавон была идеальным воином, грандиозной силой, у которой был огромный потенциал. Иса станет отличным стратегом и опорой для многих, ей бы только вырасти. Мари прекрасна в своей женственности. Мэгги — ни то ни сё.       У неё, как при треморе, затряслись руки. Она взвыла и зажмурилась, выдавливая из себя рыдания. Посредственный солдат, который не блещет талантом, неказистая женщина без надежды стать красивой по-настоящему, ужасный друг. — Ты решила слезами стены нам помыть? — раздался за спиной знакомый баритон, и сердце Мэгги пропустило удар.       Неторопливые шаги.       Эрвин прижался к стене, сложив руки на груди. — Прошу прощения, сэр, — промямлила Мэг, шмыгая красным носом. — А вы, что, ушли? А как же Мари? — А что, Мари? — он удивлённо вскинул широкие брови. — Мари Доук умеет есть без моей помощи.       Усмешка. Мэгги невольно опустила взгляд. — Так я плакать тоже умею… без вашей помощи. — Может, я не хочу, чтобы на ужине со мной дама рыдала, — Эрвин улыбнулся, но его голубые глаза остались серьёзными. — Что случилось, Хлоиц? — Если бы я знала.       Она отвернулась от стены и, нервно покачиваясь, посмотрела на него. — Я психанула. — Нервы, — кивнул. — Я понимаю твоё состояние. Неудивительно, что после последних событий ты проявила такие эмоции. — Дело не в Шавон, — еле слышно сказала Мэг. — Дело, сэр, в вас.       Он проглотил ребристый комок, с трудом запихнув его поглубже в себя. Мэгги скривила лицо, будто ощутила на себе эту его горечь. — А что со мной, рядовая? — Я хочу, чтобы вы меня взяли, — сказала она так тихо, что Эрвину пришлось наклониться, чтобы расслышать. — Взял — куда? — спросил и тут же замолчал, потому что понял.       Понял. — Как женщину, — неумолимо продолжала Мэгги. — Понимаете, майор, я никогда не встречалась с этим прежде и мне очень-очень страшно. Но я не могу отказаться и отступить, потому что буду жалеть об этом до самой смерти. Я хочу, чтобы вы меня целовали, как мужчина может целовать женщину, чтобы вы смотрели на меня как на женщину. Как на… — запнулась. — Вы ведь спали с Мари? Не отвечайте, это видно. Между вами такая энергия, что я почти физически вижу, какими вы были любовниками. И, знаете, что, сэр? — она вскинула голову, посмотрев на него с решимостью солдата, идущего на смерть. — Я не знаю слов любви или же нежности, и, кажется, мне никогда не стать женой или матерью, как Мари Доук, но… — сделала шаг к нему, прижимая ладони к груди, — но я всем сердцем хочу быть вашей. Просто вашей.       Ночной кошмар извращенца.       Эрвин готов скулить.       Зарёванная маленькая Мэгги Хлоиц стоит перед ним, едва доставая ему до груди, раздавленная собственными страхами, хрупкая и упрямая. Протяни руку и сорви заветное наливное яблочко.       Вкуси грех, за который будешь изгнан.       Вдруг Мэгги берёт его большую ладонь и, сжав её своими маленькими руками, начинает целовать пальцы. Эрвин замирает, не в силах даже дышать. Он так отчаянно хочет Мэгги Хлоиц, что больно. — Прекрати, — требует он.       Это не приказ, так — жалкая попытка висельника на последнее слово. Мэгги вдруг усмехается, становясь не в меру очаровательной. Слёзы до сих пор блестят в её глазах. — Я не хочу пользоваться служебным положением, — повторяет заученное Эрвин. — Всё хорошо, сэр, — Мэгги улыбается и целует его указательный палец, — не волнуйтесь.       Он достаточно взрослый, чтобы понимать одну простую вещь: поздно волноваться. Теперь — поздно.       Эрвин подходит ближе, словно пересекая видимую только ему преграду, и касается её ещё влажной щеки ладонью. Она смотрит на него, вскинув голову, преданная и почти влюблённая. Он это тоже понимает.       Наклоняется и неуловимо касается губами её закрытого рта, словно пробуя на вкус. Влажно и пахнет рыхлыми жёлтыми яблоками, собранными в августе. — Не желаю брать тебя, — холодно говорит он, смотря на неё. — И речи о таком быть не может. Ты не вещь, а солдат, Хлоиц, не стоит так разбрасываться словами.       От его речь у неё кровь стынет в жилах. Мэгги резко перестаёт дышать, всё плывёт перед глазами. — Научись уважать себя и не позорить честь своей формы, — выговаривает Эрвин, строго смотря на неё. — Надеюсь, такого более не повторится и ты перестанешь непозволительно бросаться обещаниями. Где это видано, чтобы солдат Легиона, будущий офицер так лихо подкладывала себя под мужчину, уговаривая его воспользоваться собой?       Он говорил, а Мэгги в ужасе хлопала ресницами, униженная и оскорблённая. Дура, слепая дура, как она могла?! — А что касается… нас, — Эрвин вдруг умолк и вскинул голову, словно считая что-то в уме. — Посмею отказаться от твоего весьма лестного предложения, — её лицо стало таким бледным, что слилось с выбеленной стеной, — но в ответ предложу кое-что более подходящее.       Спокойной взял её за руку и крепко сжал тонкие пальцы. — Дружбу.