***
Хочу начать с того, что я была той редкой персоной, которая в этой жизни любила утро. Почему? На этот вопрос я сама себе ответить не могла. Просто мне как-то чрезвычайно нравилось просыпаться рано утром, тихо, чтобы ни в коем случае не разбудить отца и Вику, проскользнуть на кухню, заварить вкусный чай. А потом сесть за маленький кофейный столик у себя в комнате, что стоит возле большого, в пол, окна и, укрывшись пледом, смотреть на то, как мир только начинает просыпаться. А квартира на одиннадцатом этаже открывает огромные возможности наблюдению. И всё-таки, есть что-то невообразимо прекрасное в утреннем городе, загадочное, скрытое за пеленой утреннего тумана. Наверное, виной всему солнце, которое неосознанно делает все вокруг таким красивым. Но это утро не задалось с самого начала. Первое — сегодня я нагло проспала все пять будильников. Поэтому бежала в школу на всех парах — не завтракая, лишь быстро сделала кофе, который раньше пила очень редко, а сейчас он превратился в вечную дозу — наркотик. Налила его в термочашку, крышку от которой благополучно не нашла. Второе — только зайдя в школу, со мной столкнулся какой-то младшеклассник, поэтому какая-то часть незакрытого кофе осталась на моих штанах. Салфетки, салфетки, где они, чёрт?! Забыла дома. Как всегда вовремя. Я недовольно пошагала к стенду с расписанием. Началась вторая неделя учебы, поэтому это место стало более востребованным, чем туалеты для списывания. Так что, когда мой одноклассник выкрикнул «биология», я даже не стала пробираться сквозь эту толпу. Правда, доверяться кому-то из нашего класса было делом рискованным. И я бы обязательно перепроверила, будь это другой день, более благополучный. Я поспешила оставить это скопление народа. Но, к вашему сведению, я была той самой невезучей персоной, которая не могла просто так выйти из толпы, не покалечив себя и остальных. По воле очень любящей меня судьбы, когда семиклассники устроили потасовку, жертвой, как всегда, оказалась именно я. И когда чья-то мелкая голова влетела мне в живот, со всей своей необузданной пустотой внутри, я попятилась назад. И сто процентов села бы на задницу, если бы какой-то девятиклассник меня не словил. Буркнула себе под нос «спасибо», которое он вероятней всего не услышал. День обещал быть прекрасным. Я отряхнула сумку, которой повезло меньше моего, собрала выпавшие из неё тетради, мысленно проклиная всех на свете. И развернулась, чтобы идти к кабинету биологии, но тут же заметила два зелёных глаза, которые в паре метров уставились на меня. Он смотрит на меня с не меньшим изумлением и, кажется, не веря, пытается произнести моё имя. Но не успевает. Раздаётся звонок и нас толпой уносит в разные стороны. Это было четвёртое несчастье за пару часов. Кажется, слишком много для утра. В итоге, все уроки прошли как на иголках. И в конце дня я уже почти поверила, что мне просто показалось. Я никогда не была везучем человеком, на всех контрольных я всегда вытягивала вариант, ответы на которые знала меньше всего, я никогда не выигрывала никаких призов ни в чипсах, ни в лотереях. Но не могла же судьба настолько меня не любить? Не мог же он появиться именно в этой школе. Мне показалось. Физика была последним уроком на сегодня. И наверное, это был предмет, который я больше всего не любила. К слову, будучи отличницей, у меня нет выбора любить или не любить, есть третий вариант — нужно, который кто-то заранее выбрал за меня. Я никогда не спорила с тем, что это удивительно интересная наука. Это — неопровержимый факт. Но любить её — нет, извольте. Сколько бы репетиторов отец мне не нанимал, они не смогли привить мне к этому предмету больше, чем просто знания. Сухие, поддающиеся куче теорем и формул. Нужные лишь для галочки в аттестате. Так что стоит ли говорить, насколько я с облегчением вздохнула, когда в наш класс со своими неизменными чёрными очками зашёл наш Анатолий Александрович. Впервые я была так ему рада. Выдохни, Яковская, его здесь нет. Когда долгожданный звонок прервал безостановочную болтовню физика, весь класс облегченно вздохнул и, собрав вещи, быстро покинул здание этого лицея. Я, как всегда, встретила Женьку возле окна на первом этаже, которая сразу же после урока убежала закинуть журнал в учительскую. Вечно энергичная, солнечная, она притягивала к себе людей. Но на самом деле не многие могли с ней долго уживаться. Обычно, знакомясь с ней ближе, люди убегали. Такие, как она, очень давят, рядом с ней чувствуешь себя какой-то серой, слишком мрачной, тусклой, будто неразрисованной, только что слепленной вазой. И я была не исключением, мне понадобилось много времени, чтобы привыкнуть к ней, но это того стоило. Она — действительно великолепный человечек. Внутри этого яркого солнышка имелся крепкий стержень, неподвижный Атлас, который держит этот свет. Возле метро мы распрощались, подруга и так провела меня слишком далеко, и теперь ей нужно было возвращаться назад. Четыре станции метро, пятнадцать минут пешком, и я дома. А дома, к моему удивлению, меня уже ждала Вика. К слову, она как бы «моя мачеха». И со своим постом она справляется отменно. Но есть одно «но». Она не моя мать. Наверное, это звучит очень по-детски, наверное, в свои семнадцать я должна была понять нечто большее, чем это простое предложение. Наверное, мне стоило хотя бы попытаться ее полюбить или хотя бы принять. Но она была чужой в этом доме, нагло заняв мамин шкаф, полочку в ванной, в жизни отца и в моей. Хотя мы все здесь живем как будто чужие друг другу. Даже не семья, просто люди. Просто живем на одних квадратных метрах, разделённые стенами, дверьми на бумагах и огроменными пропастями в реалии. Но ведь когда-то было по-другому. Из-за этого «когда-то» всегда становится больно, где-то там, в глубине. Там, где еще не выучено биологами, не изведано физиками и другими учеными. Где-то там всегда что-то болит, ноет, и это далеко не сердце. Сердце всегда бьется ровно, оно — источник жизни, а не боли. Тогда что же это? Скажите мне, что это? Я возьму нож и вырежу это из себя. Чтобы не болело, не ныло, не напоминало. Так что максимум, что я смогла сделать — это называть её Викой, иногда помогать ей по дому и перекидываться парой слов. Я не верю в её любовь к отцу. Да и с чего бы верить? Ей 33, ему 44, что у них может быть общего, кроме фирмы, в которой отец — директор, а она — секретарша. Смешно, не правда? Ха-ха. Я бы посмеялась, происходи это не со мной, не с моей семьей, не с моей жизнью. Увы.***
Утро выдалось затянутым, хмурым, встречая жителей города проливным дождем. Осень только мягко вступала на эту землю, листья начинали желтеть, а погода становилась все более капризной. Я любила осень больше всего без причинно-следственных связей. Любить не обязательно всегда за что-то, не так ли? Я быстро позавтракала блинчиками с растопленным шоколадом — вот что-что, а готовить Вика умела. А потом всё как будто на автомате — накинуть плащ и выбежать навстречу ливню. Маршрутка, как всегда, в непогоду опоздала, чем вызвала бурные скандалы промокших людей и недовольные толкания за лучшее свободное место. Пробки превратили, и без того не лучшие дороги, в мясорубку, где водители усиленно кричали друг другу лесные слова, машины без отдыха махали дворниками, а светофоры неспешно меняли красный цвет на зелёный. И вот я стою уже у кабинета английского, с наслаждением замечая, что стрелки часов замерли на 8.05. В классе на последней парте досыпал Марк, который с какой-то неизвестной причины пришел в такой ранний час. Я кинула ему простое: «Доброе утро», на что он еле поднял голову и хриплым голосом куда-то меня послал. Что ж, я привыкла воспринимать это как шутку. В классе было темно, тучи за окном черным зонтом нависали над городом, словно сейчас вот-вот наступит конец света. Я заняла третью парту у окна, поближе к бушующей стихии, чтобы иметь возможность хоть при минимальном освещении дочитать последние страницы «Парфюмера». В подсобке горел свет, доносилось какое-то еле слышимое шуршание листов, тихие шаги, а ещё безумно вкусный запах кофе. Что-то Екатерина Викторовна сегодня рано. Я, поглощенная чтением, не замечала, как с каждой минутой появлялось всё больше людей в классе. Гул и брань одиннадцатиклассников разорвал трель звонка. Я разочаровано захлопнула книгу. Всего тридцать страниц. Осталось несчастных тридцать страниц. Послышался хлопок в ладоши возле учительского стола и мужской, немного охрипший голос, громко повис над классом: — Садитесь, ребята, — этот голос я уже слышала. Резко поднимаю глаза, моля все высшие силы, чтобы мне показалось. И тут же встречаюсь взглядом с чёрными волосами, резкими чертами и теми самыми глазами, издалека они кажутся темнее. Я застываю с полуоткрытым от изумления ртом. А я ведь почти поверила. Он задержал свои глаза на мне лишь на секунду, окидывая дальше взглядом присутствующих. — Меня зовут Дмитрий Александрович Вишневский, и с сегодняшнего дня я - ваш новый преподаватель английского языка, — он улыбнулся очаровательной улыбкой, но далеко не каждый мог уловить в этой улыбке фальшь. Процентов девяносто класса улыбнулось ему в ответ. И в те остальные десять входили я и Марк, до сих пор спавший на задней парте. — Я надеюсь каждый, кто в этом классе сдаёт экзамен по английскому, а вас…сколько вас? Поднимите руки, — человек двенадцать из двадцати шести подняло свои конечности. И я в том числе. Конечно, сдавать английский было не моим выбором, по мне так литература была намного интересней, но так как компания отца работает с иностранными инвесторами, он бы не оставил меня в покое, реши я сдавать что другое. А тем временем, мужчина продолжал что-то рассказывать, его голос звучал над классом, притягивая внимание всех, заставляя старшеклассниц кокетливо закусывать губу, натягивая и без того бесстыдно большие вырезы до невозможности. А я пыталась стать невидимкой, всё ещё надеясь, что он меня не узнал. Хотя, как можно не узнать девушку, которая недавно истерила у тебя в доме, посылала к чёрту, ревела у тебя на руках, чуть не покончив жизнь самоубийством. Почему именно из всех возможных школ он пришёл именно в эту? Почему он вообще стал преподавателем, ведь, судя по его дому, набитому нотными тетрадями, гитарой, фортепиано, он должен был быть каким-то музыкантом. Какого же черта?.. Ответ на все эти вопросы стоял в паре метров от меня, вальяжно облокотившись на стол и скрестив руки на груди. Да какой же из него учитель?! — … А сейчас проведем перекличку. Как там принято говорить у учителей? Простите, если неправильно назову фамилию. Хотя, можете не прощать, мне всё равно, — да, Дим… Дмитрий Александрович, очень педагогично. Может, мне всё ещё кажется, может, передо мной всё ещё плод моего воображения? Многие фамилии он исковеркал так, как этого даже с совершенным отсутствием навыков чтения не сделаешь. А значит, вывод напрашивался один. Он издевался над нами, давая какие-то свои глупые клички, прозвища. Но, когда раздалось громкое: — Яковская Анна, — я подскочила на месте. Испугано поднимаю руку, прячась за спиной огромного Кирилла. Но Дмитрий Александрович встал, нарочно взяв с собой журнал, и теперь моя персона представлялась перед ним как на ладони. И лишь на секунду он криво улыбнулся уголком губ, словно случайно дёрнул одной бровью вверх. Эта манипуляция предназначалась только мне. Мозг подавал сигнал тревоги. Он расскажет. Дмитрий Александрович резко захлопнул журнал, заставляя проснуться от этого Марка. — Так, а теперь… И тут раздается громкий хохот Андрея, соседа нашей красавицы Даши Костеловой. Наш новый англичанин недовольно уставился на него: — Я сказал что-то настолько смешное? Андрей, всё ещё давясь от хохота, пробурчал: — Она, — он указал на Дашу, — интересуется, есть ли у вас жена. Я закатила глаза. То же самое было и в прошлый раз, со студентом, которого на практику отправили к нам вести химию. Тот же вопрос, то же выражение лица и такой же вырез, который с начала урока вырос еще на две пуговицы. — Ну или девушка? — смущённо добавила Даша, теребя выбившийся локон в тонких пальчиках. Господи, да по ней театр плачет. Глаза нового учителя сразу стали дикими, и если присмотреться, можно было заметить, как на лице еле заметно бегали жилки. Он метал молнии, был злым — это видела я, потому что пристально смотрела на него, словно вновь хотела убедится, что это он. Он, Яковская, он. Дмитрий Александрович сказал спокойно, с нескрываемым сарказмом. Он тоже умелый игрок. — А вы хотите занять её место? — и пока Даша пыталась открыть рот, чтобы что-то добавить, учитель продолжил, — Я бы на вашем месте не задавал такие вопросы. А то, что же скажут о вашей репутации. Не дай Бог поползут какие-то слухи. И я надеюсь, что таких вопросов от несовершеннолетних девушек я больше не услышу. Больно нехорошее мнение о них складывается, — все с удивлением смотрели на это представление, на то, как Костелова начала заливаться краской. Да, Дмитрий Александрович, можете считать это своим рекордом. Конечно, Костелову давно нужно было поставить на место, но какой же Вы учитель, если так унижаете учеников? — Надеюсь, я могу продолжать? Остальные пятнадцать минут урока прошли в относительном спокойствии. Когда прозвенел звонок, я первой выпрыгнула из класса. За английским последовала химия, алгебра и долгожданная большая перемена, во время который мы с Женей единогласно последовали в столовую. Желудок радостно отозвался на сэндвич, приготовленный милой буфетчицой тетей Варей и запитый вкусным яблочным соком. Через пару минут к нам подлетел Паша, при этом чуть не наскочив на меня, и наглым образом украл у Женьки помидорку черри из салата. — Сегодня последней физ-ры не будет, — и так же быстро исчез, при этом надпив мой сок. Мы были знакомы с Пашей с детства, наши родители раньше неплохо дружили… Опять таки раньше. Сейчас между нами было что-то сродни дружбы. Он иногда выгораживал меня перед классом, которые любят частенько задевать за живое, а в последнее время у меня нет сил, чем отвечать. Хотя в такую я превратилась относительно недавно, когда моё сердце в который раз было выброшено в помойку. Я же решала за Пашу некоторые домашние задания и контрольные, когда это было возможно. Это был условный договор, который сам по себе вошёл в привычку. — Как тебе Димчик? — умение коверкать даже самые безобидные имена — да, это прирожденный талант моей подруги. Я нахмурилась. — Ну, англичанин наш! Последовало мое долгое: «А-а-а», и поднятые брови Жени, нетерпеливо ожидающей ответа. Ей нужно было в пару к англичанину, ага. К слову, больше я и не знала, что сказать о новом учителе, но, наверное, первое впечатление, хотя бы то, что можно было сказать Женьке, было таким: — Самоуверенный, заносчивый и … — Ну, ты зануда! А мне он понравился, мало того, что мордашкой ничё так, — я издала короткий смешок. — так и общий язык с классом находит! Вот в чем плюсы молодых учителей. — Ага, а ещё вся женская половина класса нашла новый объект обожания. А Женька, рассмеявшись, добавила: — Так такой завидный красавчик в нашей школе! У нас из учителей мужской особи только физик Толик, — она защемила нос, подражая учителю, — с электретами и сегноэлектриками, Вася, — наш учитель по алгебре, внешний вид которого и вправду желал лучшего, чем огромного пивного брюха и заросшей бороды, в которой часто находятся частички зубной пасты, — и физрука, — наверное, с этой всей компании этот 60-летней дедок был самым привлекательным. Так что не согласиться с подругой было невозможно, — Чего бы не попробовать, последний год же! От такого заявления у меня глаза полезли: — Он же учитель! — И что? Сколько ему? 25? Ну, максимум 28. Я обреченно вздохнула. Да, знала бы ты, Женька, что у этого самого учителя я сидела на коленях, что именно этот грёбаный учитель спас меня от большой ошибки, и ты сейчас выгораживала не тех девчонок из класса, а меня, в своих собственных глазах. На этом наша небольшая беседа закончилась. Женька достала несделанную домашнюю работу по мировой литературе, а я, находясь ещё под впечатлением от прочитанной книги, так и не нашла сил начать новую. Поэтому с головой погрузилась в приятные звуки песен моего плейлиста, повторяя материал для будущих двух экономик. Когда закончился шестой урок, я забежала в подсобку учителя, дабы увериться в его отсутствии и направилась к выходу со школы, подумывая по дороге зайти в какое-нибудь кафе, чтобы скоротать время перед дополнительными по математике. На улице, не утихая, шёл дождь. Я застегнула плащ на все пуговицы, надела наушники и, прикрывшись зонтом, вышла навстречу только открывавшей свои прелести поры. Сентябрь сам по себе какой-то странный. Это время, когда алхимия осени только начинает преображать всё вокруг во что-то необычайное, странное, играющее миллионами цветов. Время, когда кружится голова от запаха этой поры, когда наконец-то смотришь на мир таким, какой он есть. Это время, когда наши чувства обостряются, когда наконец-то начинаешь вникать в смысл слов из песен, а вокалисты всемирно известных рок групп сменяются охрипшими голосами неизвестных исполнителей. Время, когда сердце бьётся как будто по-другому, когда слова на кухне за чашкой чая звучат громче и искренней. Время, когда эхо прошлого все больше вертится в голове. Время грусти, меланхолии, горячего чая и дождя. Когда я была уже возле ворот школы, кто-то заскочил под моё маленькое укрытие — зонт, при чём от испуга я его даже выронила. — Эй! — возмущённо выкрикнула я и замолчала, — Дмитрий Александрович? Он успел схватить зонт, до того как ветер унес бы его в ближайшую лужу, и теперь держал его над нашими головами. В нос сразу ударил запах сигарет, немного заглушённый мятной жвачкой, и еле уловимые нотки мужского одеколона. В наушниках, как ни кстати, заиграли слова моей любимой песни. И я поспешно их вынула под внимательным взглядом учителя. — Ну что, и снова привет, — Эта улыбка-призрак на губах и эти серьезные, даже слишком, глаза, — Как, оказывается, тесен мир, правда? Я улыбнулась настолько искренне, насколько это можно было сделать в этой ситуации. Что значит — ни на каплю. Тесен… Кажется, до этого случая я даже не понимала насколько. — Я рад, что ты всё-таки …жива, — почему-то от этих слов по коже пробежался табун мурашек. В горле резко пересохло, да и сказать в ответ не было чего. Поэтому я просто опустила голову. Некоторое время мы шли молча. — Я не расскажу. Мои глаза перестали изучать лужи, по которым мы ступали, в которых беспомощно утопали листья, сорванные ветром, и в которых отображалась я сама. — Ты ведь этого боишься? — не знаю, Дмитрий Александрович. А боюсь всего и в то же время ничего. Я кивнула. Просто объяснить это Вам мне кажется невозможным. — Только пообещай, что однажды ты Мне, — он сделал акцент на этом слове, — всё расскажешь. Не сейчас, потом. Чтобы это услышали Вы? Я не рассказывала никому, никто ни о чём не знает — ни Вика, ни Женька, ни тем более отец. Зачем Вам мои проблемы? — Вы не знаете, чего просите. Это слишком личное. Он нахмурился. — Именно поэтому я обещаю, что никому не расскажу. Хотя должен был позвонить твоим родителям, рассказать в школе, и тебя бы отправили в кабинет психолога. Но Вы не сделаете этого. Еще там, в доме, Вы знали, что мне нужно. Вы такой же, как я, неправда ли, Дмитрий Александрович? Но где-то внутри, за его слова зародилась маленькая ненависть. Маленькая. Она не выплеснется из меня, окутанная усталостью, она лежит где-то далеко внутри. Пока что. — Когда-то, — на выдохе шепчу, надеясь, что дождь заглушит мои слова и он не услышит. Могу поспорить, он — услышал. — Ради чего-то всё-таки стоит жить в этом мире, Яковская, — он поднял указательный палец вверх и, улыбаясь, продолжил, — Хотя бы ради дождя. Без дальнейших слов вложил зонт в мою руку и забежал в метро, напоследок махнув рукой. А я так и осталась стоять возле входа в метрополитен, обессиленно опустив руку с зонтом, подставив лицо прохладным каплям дождя, наслаждаясь, как они сползают по разгорячившемуся лицу, по волосам, как ветер безбожно срывает листья с деревьев, метает мусор по улицам, как красиво было небо в своей затянутой бушующей злости. Только все это красивая обертка жизни, а внутри старая конфета с уже побелевшим невкусным шоколадом, засохшей начинкой и истекшим сроком годности. Я не знаю, Дмитрий Александрович, может быть Вы в чём-то правы. Дополнительные по математике прошли, как всегда, очень быстро. Виновницей этому была милая старушка, к которой я с девятого класса езжу заниматься на дом. Эта удивительно теплая женщина лет шестидесяти умела не только доходчиво рассказывать материал, но и придумывала всякие уловки, из-за которых даже самые страшные формулы алгоритмов казались сущим пустяком. У неё было двое уже взрослых сыновей, она часто рассказывала мне о них, когда мы сидели с чашкой горячего какао на кухне зимой. А летом мне иногда даже удавалось застать её внука дома. Мальчик лет пяти кушал только что приготовленный Верой Васильевной пирог и смотрел мультики. Поэтому каждые двухчасовые занятия пролетали быстро. Моя бабушка чем-то похожа на неё. Так жаль, что она живёт далеко. И встречаемся мы от силы три-четыре раза в год. А раньше я с братом на целое лето оставались в селе. Сколько мы там оставили воспоминаний с Лёшкой. Ты помнишь это, братец? Как мы играли в войнушки с бутылками, где на крышечках пробивали дырки и брызгались водой. Помнишь, как это было приятно, особенно, когда на улице была июльская жара! Как на перегонки бегали по берегу, тревожа босыми ногами утренний иней. Помнишь озеро, где мы ловили рыб с дедушкой? Оно уже поросло камышами, немного зацвело, там давно уже никто не купается — но в моих воспоминаниях оно всё такое же огромное, такое же красивое. Когда приеду туда снова, обязательно наведаюсь. Помнишь, мы как-то завязали ленточку на ветвях самого высокого дерева возле того озера? Сколько уже лет прошло? Лет семь, не меньше. Она до сих пор там. Давно уже выгорела, но до сих пор висит. А ты помнишь домики для котят, которые мы делали из картонных коробок? Как вырезали там окошки, двери, разрисовывали их? А крышу сарая, помнишь? Мы делали самолетики из бумаги, сажали в них пластилиновых солдатиков, которые всегда лепил ты — я так не умела — и пускали их вниз — лететь с крыши навстречу серому асфальту. Ветер подхватывал их и уносил в огород соседей, они так и оставались там. Какие же мы с тобой были маленькими бунтарями. А помнишь, как бабушка делала нам вишнёвое желе? Как мы его ели без ложек? А помнишь, когда дед скашивал траву, и спустя несколько дней она высыхала, мы залезали в эти купы и посыпали друг друга сеном? Оно ужасно кололось. И потом, ты подолгу вытягивал остатки веселья из моих волос. А помнишь, как мы бились подушками? Как прятались от бабушки, чтобы не обедать или не пить молоко, всегда в одном и том же месте? Глупые. Вечерами мы смотрели фильмы по DVD, а ночью вылезали через окно и во всю разглядывали ночное небо. Яркое такое. А когда приезжали родители, мама всегда рассказывала нам о созвездиях, помнишь? Она их знала много, так же, как и историй о пришельцах, инопланетянах, о космических кораблях и далеких неизведанных галактиках. Кажется, звезды тогда светили совсем по-другому, правда? Словно они сияли только для нас. Скажи, пожалуйста, что ты это помнишь. Лёш, мне так тебя не хватает. Где ты? Почему тебя нет рядом? После математики следовали дополнительные по истории, которую мне в этом году сдавать. К слову, я ненавидела историю, ровно как физику. Хотя нет. Физику я просто не любила, хотя спорить с тем, что предмет сам по себе интересный, я никогда не бралась. У меня не возникало особых трудностей решать задачи по физике, рисовать проекции, делать эксперименты. Но история была для меня мукой. Миллионы дат, портретов, на которые у меня была ужасная память, цитаты людей — это буквально приходилось впихивать в мозг. Так что, оказавшись дома, я чувствовала себя выжатым лимоном. И когда я присела на кухне, доедая свой скромный ужин и на минутку включив телевизор, появился отец, только вернувшийся с работы с самым недовольным видом. — Почему ты не за уроками? — он был уставшим, помятым. И, наверное, в какой-то другой семье, для другого отца другая дочь заварила бы чаю и, усевшись за столом, мы бы поделились новостями дня. Но это мой отец, а это я. — Ты помнишь, что тебе в этом году сдавать экзамены? Нет, отец, конечно, я не помню, ты же всего лишь напоминаешь мне об этом каждый божий день. — Я на минутку, передохну и пойду. Он пытался снять галстук, который упрямо не хотел поддаваться, нервно потянул его вниз и сдался. Я молча встала, развязала непослушный атрибут гардероба, пока отец кристально смотрел мне в лицо. — В школе всё хорошо? Оценки в порядке? Рука не дрогнула, так же как и голос: — Да. — Новые предметы, учителя? — Астрономия, геология. Новый учитель по английскому, — сухо, коротко, ясно. — Ты помнишь, что тебе нужен самый высокий балл, кроме того, тебе сдавать этот предмет. Мне позвонить учителю? — меня передернуло. — Не стоит, — дыши, Аня, дыши. Ты не должна вызвать сомнений, они ни в коем случае не должны говорить. Отец не должен узнать. — Хорошо, — я уселась обратно на место, и, когда прозвучали следующие слова, я усилено пыталась не закашлять из-за того, что вода попала в дыхательные пути. — Надеюсь того, что случилось в воскресенье, больше не будет, и ты, как минимум, предупредишь заранее. — Конечно, извини. Я оправдывала его первый год после смерти матери, то, что он остался один с двумя детьми на руках. То, как он неделю не появлялся дома и все приходилось делать Леше. Но потом я устала, устала искать оправдания там, где их нет. Он потер виски и, выходя из кухни, кинув короткое: — Не забудь про семинар завтра. — Не забуду, отец, не забуду.