Пожалуйста, не сгорай

Утро сегодня для меня началось по непривычному рано, когда стрелки часов остановились на 5:30. Солнце за окном только начинает вставать, сонно потягиваясь, посылая вялые лучи расплываться по небу. Серые здания понемногу преображаются, одеваются в жёлтые платьица, сверкая стразами в виде окон, в которых отбивается утреннее солнце. Почему-то в памяти сразу всплыл дом Дмитрия Александровича. С одной стороны окруженный лесом, с другой насаженными людьми деревьями. Дом учителя словно притягивал к себе солнце — его рассветы и закаты. Здание стояло на возвышении, где-то внизу тихо плыла река. И если смотреть с моста, кажется, что дом — отшельник, но подойдя ближе замечаешь целую длинную цепь других домов. Они прячутся друг за другом, разной формы, разных размеров, цветов, жильё совершенно разных людей. Я попыталась вышвырнуть мысли из себя, намереваясь поспать ещё часок. Но сон, к удивлению, никак не шёл. Телефон нашёлся сам, руки машинально написали сообщение подруге, чтобы встретиться возле школы, ноги сами встали с кровати и пошли в душ. Привычное утро, ничем не отличающееся от других, разве что своим ранним началом. Чай я приготовила тот же, что и всегда — чёрный, цитрусовый. И так же, как и всегда, уселась за столиком в комнате, намереваясь ближайший час посидеть в тишине. Но к моему удивлению, в 6:20 пришел ответ от Женьки. «Может, раз ты уже проснулась, мы встретимся раньше? В 7:30 возле мака?» Я быстро напечатала ответ, в который раз удивившись такому раннему бодрствованию подруги. Вечно опаздывающая, просыпающаяся почти что за двадцать минут до урока. Мир потихоньку сходит с ума. В назначенное время я встретилась с Женькой, которая, к слову, чуть-чуть опоздала, хоть и живет в паре метров отсюда, в отличие от меня. Так что, скорее всего, после нашего разговора она ещё полчасика нежилась в кровати. Множество народа уже проснулось, потому в забегаловке была масса невыспавшихся, недовольных людей. Голоса персонала звучали слишком громко для утра, вытяжки шипели где-то на кухне — здесь было слишком шумно, чтобы провести утро. Поэтому, быстро взяв кофе, мы поспешно вышли на улицу. В отличие от мака, на улице людей было совсем мало. Ветер, пусть ещё и с остатками лета, заставлял кутаться посильнее в кардиганы, кофты, пиджаки, обеими руками сжимать горячий кофе, согревая ладони от утреннего холода. Женька уже выскакивала впереди меня — маленький живчик. Так я её называю. Но для утра это было странно. Обычно утром она — ходячая маленькая депрессия, которая, если к ней подойти, сорвётся таким матом, что ещё месяц будешь отходить. — …и мы на целых 2 недели улетим в Италию! — ах, вот в чем причина! Её семья давно планировали эту поездку. И я искренне рада за подругу, так как она давно мечтала побывать в этой стране. И в тоже время, мне эгоистически грустно. Потому что две недели без Женьки — это очень…паршиво. Это значит, что на переменах меня будут ждать только книги, Сплин, который так подойдет под настроение, Флёр, немного 21 Pilots и Rammstein. — Смотри! Мне кажется, или это наш англичанин? — я посмотрела туда, куда указала пальцем подруга. И в самом деле, недалеко от нас стоял учитель в одной рубашке, закатанной к рукавам, в тёмных джинсах — весь этот прикид меньше всего подходил для учителя в школе. Полный беспорядок на голове, пиджак, повисший где-то на сумке. Он говорил с кем-то по телефону (и это в такую-то рань!), изредка отхлебывая кофе. — Пошли! — и Женька уже тащит меня по дороге. — О нет-нет-нет! — меньше всего мне хотелось сейчас встречаться с Дмитрием Александровичем. Потому что каждая встреча с ним — это маленький инсульт. Двойная случайность, как говорится, — закон. А это никак не дает мне жить спокойно. Но подруга уже затащила меня, так что мы стояли прямо за его спиной. И я уже собралась убегать, как Женька нагло выкрикнула: — Доброе утро, Дмитрий Александрович! — о Боже. Наверняка, развернувшись, он не мог застать меня в более глупой позе. Когда я одной ногой пытаюсь убежать, второй отодрать от себя подругу, одной рукой прижимая к себе сумку, за вторую с кофе вцепилась Женька. Наверное, я сразу же покраснела от стыда и неловкости. А он ухмыляется! А следующие слова и вовсе поставили под сомнение его педагогические скиллы: — Доброе утро начинается в десять в постели, а не в семь утра, и не сопровождается в дальнейшем недовольными рожами ваших одноклассников. Так что я не назвал бы его добрым, — он посмотрел на кофе, который я держала в руке, сделал крошечный перерыв, прикидывая содержимое, — Латте с карамелью, — он держал такой же стакан с эмблемой Макдональдса, разве что другой формы. Кивок. Наклоняю голову, пытаясь рассмотреть содержимое стакана: — Эспрессо, двойной, без сахара и без молока? — немного неуверенно продолжила я игру. Тоже мне, знаток кофе. — С молоком, — я обреченно цокнула языком, замечая, как подруга только виляет головой от меня к англичанину, пока мы беседуем, и совсем по-детски спрашивает: — А у меня? Мы синхронно разворачиваем головы и так же в унисон говорим: — Капучино с сахаром. И теперь уже смеемся втроём. Что ж, наверное, эта встреча не такая ужасная. Уже ступая к школе, Женька задала вопрос, ответ на который я тоже желала узнать: — Дмитрий Александрович, а почему вы поступили в педагогический? Вы не похожи на того, кому нравится такая работа, — Жень, а это было уже лишнее. Я попыталась втихаря её ущипнуть. Но она словно и не заметила моих манипуляций. Хотя если учителя как-то и зацепили эти слова, что, кстати, маловероятно, то виду он не подал. Ответ, который я услышала, был более-менее ожидаемым, но все равно прозвучал как гром среди ясного неба. — Я не заканчивал педагогический, — значит всё-таки музыкальное? Судя по инструментам дома, вряд ли это было просто его хобби, — Если так интересно, я заканчивал экономический, просто некоторое время доводилось жить в англоязычной стране, — а вот это неожиданно. — А почему вы тогда подались в педагоги? — интерес подруги никак не уходил. — Кажется, я говорил одной ученице, что не отвечаю на вопросы личного характера. — Ну, не такой он уже и личный, — пробубнила немного обижено подруга, — К тому же мы ещё не в школе. Он скептически поднял бровь, заставляя моего вечного живчика, о Боги — краснеть! — Просто вам не могли найти замену, а вашей прошлой учительнице срочно нужно было уйти. И кое-кто попросил занять этот пост на время. — На время? — я пихнула подругу под бок. — То есть, Вы здесь ненадолго? — Да. — А… — Женька уже хотела что-то спросить, как я тактично засунула ей в рот батончик со словами: «Попробуй! Очень вкусный!». Она что-то возмущенно закричала, вызывая общую бурю смеха. Дима благодарно кивнул мне и, попрощавшись с нами, быстрым шагом направился в школу. Не то, чтобы мне было неинтересно, что спрашивала Женька, просто видно было, что учитель не хотел говорить об этом, и рассказывал всё в таких общих далёких чертах, что нужные ответы мы так и не услышали бы. Во время всего разговора он бросал на меня долгие цепкие взгляды. Что они значили, я понятия не имела. Наверное, показалось. Конечно. Порой, кажется, что ничего не изменилось, что живешь так, как жил всегда. Словно то прошлое было каким-то старым сном. А иногда всё вновь всплывает на каком-то уроке, смотря в окно, при какой-то фразе близких или незнакомых людей. Всё всплывает. Снова и снова. Люди, моменты, которые были и которые ушли. Я никогда не любила четверги. Всегда это были длинные, скучные дни, и как оказалось сегодня — не исключение. День был мало того, что до безграничности долгим, так ещё и каким-то тяжелым. Математик устроил срез знаний, чтобы узнать, на чём по ходу учебы придется акцентировать внимание. Конечно, для меня это было банально и просто, при моих-то безотпускных репетиторах. Лидия Григорьевна — историчка старой закалки, усиленно рассказывала о важности этого года. В то время, как я чертила В2 карандашом линии ещё не понятного даже для самой себя рисунка. Лишь к концу урока на моей парте лежал портрет. Его портрет — Андрея. Я с ненавистью зачеркнула нарисованное. Тебе больше нет места в моей жизни. Хватит преследовать меня. Хватит. Это кричала маленькая часть меня, а остальная просила вернуться. Только сквозь зачёркнутые линии виднелись его глаза, те самые родные, важные. Я забросила рисунок в какую-то тетрадку, собирая вещи. Английский пролетел почти что незаметно. Дмитрий Александрович, под общие негативные завывания, дал тест, афишируя это заявлением, что ему надо чем-то нас занять, ибо у него важный разговор. И сам ушёл на пол-урока. Во мне все больше поднималась маленькая буря — здесь половине класса экзамены сдавать! Тест был лёгким, на его написание я потратила не больше пятнадцати минут, и ровно полчаса понадобилось классу, чтобы списать все ответы. Звонок с седьмого урока обрушился как снег на голову. А я чуть было не забыла про семинар, который, к слову, в 16:00. А значит — покушать я не успею, на что мой живот обижено отозвался. К тому же, после семинара мне нужно было успеть в художественную школу, пусть занятия там начинаются в полшестого. Быстро объяснив Женьке ситуацию, на что она многозначно ответила: — Твой отец рехнулся, — давно, Жень, давно. Но для меня это даже хорошо, меньше времени — меньше мыслей. Когда я уже выбегала, она сунула мне в руку свой йогурт и две булочки, — Хоть поешь. — Спасибо, — и убежала. Только возле метро я вспомнила, что у Женьки сегодня дополнительный английский и она тоже не успевает поесть, а учитывая, что обед она пропустила, на курсах будет сидеть голодной. Стало немного стыдно. Я залетела в аудиторию последней, закрывая за собой дверь. Семинар оказался смертной скукой. Да, прозвучало немало важных советов по управлению бизнесом, но эти советы приходить вылавливать среди нескончаемой воды и остальной чепухи. Покидая аудиторию морально изнасилованной, я ужаснулась, когда на часах вырисовалось 17:30. — Чёрт! Повезло, что художественная школа находилась относительно недалеко. Так что через двадцать минут я уже влетала в класс. Всё необходимое я всегда оставляю в шкафчике, запирающийся на ключ. Носи я каждый раз домой свои эскизы, кисточки, краски и прочее, отец бы с ума сошел. То, что он позволяет иногда мне ходить в художку — уже великий плюс, хотя, кажется, в последнее время он усиленно борется с этим плюсом. Но когда я приходила сюда, мне становилось не важно, кто что думает. Это был мой маленький мир, мой маленький дом, в который я когда-то совсем маленьким ребёнком пришла с мамой за ручку. Здесь было то, чего так не хватало мне сейчас дома: приятная компания и возможность забыться. Мы занимались в довольно-таки большой комнате, оформленной по-дизайнерски безалаберно. Здесь всегда пахло красками, а солнце из больших окон радушно приветствовало своими лучами. Я вытянула из большого шкафа свой старый холст, поставила на него недорисованную картину. Здесь стояло много холстов для новичков, которые мы с моей группой из шести человек отодвигали в конец. Мы заваривали себе чай, примостив его где-то между красками и начали работать. Ирен — наша наставница, также стояла в уголке, вырисовывая что-то своей тонкой ручкой. Иногда отрывалась, проходила, проверяя наши наброски, что-то поправляла, советуя. Я любила это место больше всего на свете, этот тихий скрежет карандашей, мазки кисточек, посёрбование чая, редкие пересмешки, улыбки. Мы все рисуем здесь не первый год и, наверное, все сбегаем сюда как в какой-то другой мир. Домой я вернулась ближе к девяти, уставшая, голодная, но довольная тем, что почти закончила свой рисунок. Дома пахло мясом по-французски, и мой желудок уже издавал радостные вопли. На кухне шумел чайник, был включен телевизор на М1, показывая очередной клип на безмозглую песню, а Вика стояла у плиты и весело подтанцовывала. На столе от её рук уже появились две тарелки с картошкой и мясом. Отца опять не было на ужине. Первые минут пять мы ели молча, пока Вика вдруг не начала разговор: — Я знаю, что возвращаюсь к этому немного поздно. Прошло уже больше недели, но я по поводу той ночи, когда ты не пришла домой, — ей было, словно неловко говорить. Хотя я даже не представляла, к чему она клонит, пока не услышала следующие слова, от чего неплохо было бы подавиться картошкой. — Я понимаю, семнадцать лет — это время любви, встреч, свиданий, безумств, но я надеюсь, ты ведь понимаешь, что надо… защищаться, предохраняться, — она несмело посмотрела мне в лицо. Так вот, что они подумали, когда меня не было. — Отец тоже… — …так думает — незаконченная фраза. — Нет, что ты, нет. Я просто хочу, чтобы ты понимала, что у тебя впереди вся жизнь. Не надо строить святость, Вик, не надо. Не сейчас. Я пытаюсь сдержаться, злость медленно закипает во мне. Вы считаете меня шлюхой! Не надо, не смотри на меня. — Ничего такого не было, Вик, я и вправду была у подруги, — а теперь скажи что-то, во что бы она поверила. Давай, побудь несколько минут смелой, — У меня даже парня нет, — хорошо, соберись, она слышит, как дрожит твой голос. Не думай об Андрее, стой. Будет хуже, не плачь, — А если бы и был, я ведь не настолько глупая, — глупая. Боже, какая я тогда была глупая. — Хорошо, — Вика облегчённо улыбается. Выдыхай, ты все сделала правильно. Только теперь выживи ночью, не дай воспоминаниям забрать себя. Дыши. Я встала, налила в свою любимую большую чашку чая и посеменила в свою комнату, чтобы больше ни разу за вечер не выйти. Моя комната — это ещё один мой маленький мир. Из одиннадцатого этажа открывается огромный вид на город. Возле кровати стоит старый мамин мольберт, на котором застыл закат, что когда-то был виден из окна. Ещё много других картин пряталось в шкафу, где-то за плащами и куртками, чтобы не злить отца, некоторые были отправлены на выставку. На кофейном столике лежат два журнала, где летом опубликовали сделанные мною фотографии с маленькой статьёй. Это был мой летний эксперимент. Как я была счастлива, когда мои работы всё-таки приняли! Вся стена возле письменного стола и моей маленькой ванной комнаты обклеена фотографиями. Детскими, старыми, сделанными отвратительной старой камерой, новыми. Я порой заново их все просматриваю, знаете, когда настроение ни к черту. Я с Женькой, Пашкой такие мелкие, классные, когда наши семьи еще дружили. Вся семья в сборе — мама, папа, Лёша, я, — радостные, счастливые. Такой моя семья осталась только на фотографии. Поэтому отец не любил мою комнату, потому что здесь живет прошлое. Иногда я сама думаю о том, чтобы снять их все, а потом понимаю, что просто не могу. И, наверное, никогда не смогу. Мой взгляд блуждает по фотоснимкам, я уже не чувствую, как по щекам текут слезы. Мама по прежнему улыбается мне с фотографии, сделанной отцом, она рисует на берегу реки, на заднем фоне виднеюсь я с арбузом в руке и Лёшка, что-то рассказывающий мне. Этот день никогда не вернётся. Я натыкаюсь на еще одну фотографию. Я и Андрей в парке. Он сидит на какой-то старой лавочке, моя голова лежит на его коленях и он, нагнувшись, целует меня. Нас снимает Миха — друг Андрея, на фотографии, которая виднеется рядом, видна его улыбающаяся физиономия. И на той фотке мы такие молодые, счастливые, влюблённые. Кажется, это было так давно, а на самом деле всего четыре месяца назад. Всего четыре месяца назад я была счастливой. Я пыталась не реветь. Что было, то прошло. Только вот не получалось, нет. И единственное, что оставалось — зарыться головой в подушку, чтобы никто не услышал моих криков, и дать слезам пролиться, тогда станет немного легче, проверено. Я так и не уснула к пяти утра. А потом встала, сделала домашнее задание, на кухне приготовила кофе, ибо чай тут уже не помогает. Я пытаюсь собраться, встретить день хотя бы с одной положительной мыслью, но её нет совсем. Который день не досыпая, моё тело не чувствует усталости. Только что-то ноет внутри, заставляя чувствовать себя до крайности паршиво. Кажется, мой внешний вид ошарашил одноклассников. Еще бы — глаза ужасно запухшие, губы красные и потрескавшиеся, а нос до невозможности затёртый. Косые взгляды сопровождали меня весь день. А чувствовала я себя и того в несколько раз хуже. Плюс ко всему, в теле жуткая слабость — в последнее время ужасно сплю. А предыдущая ночь прошла и вовсе без сна. В горле неприятно першило — первый признак того, что к моему слабому организму решил прицепиться вирус гриппа. Но что странно, меня никто ни о чём не спрашивал. Наверное, Пашка поработал. На физике Анатолий Александрович опять бубнил себе под нос какие-то законы. Он был тем редким типом учителей, которые ни разу в жизни не заинтересуют своих учеников уроком. До того тихо и непонятно бубнил себе под нос, он делал свой предмет, и без того сложный, почти что заоблачным для понимания изучающим. При том заснуть на физике было уголовно наказуемо. Я подперла голову, пытаясь держать глаза открытыми, но давалось это с трудом. — Яковская, дай алгебру списать, — прошептала Даша. — Тебе больше ничего не дать? — зло ответил Паша. Порой его роль защитника слишком преувеличивается. — Паш, не надо, — сил говорить не было, — Держи, — я протянула тетрадь. — Надеюсь, там ты нарисовала обнажёнку, — нет, ну опять история годовой давности, когда одноклассники в моей тетради увидели наброски обнажённой пары. Сразу появилось куча подколов. Типа, в тихом омуте черти водятся. Раньше меня это задевало немного, но сейчас было всё равно. Вместо законной большой перемены к нам пришла классная руководительница, и под предлогом «не хотите сидеть после уроков — сидите сейчас» провела короткий классный час. Всякие подписи о правилах безопасности, которые она якобы должна была прочитать, а мы якобы должны были прослушать. Наверное, это к лучшему, Женька убила бы меня своими расспросами о причине моего «прекрасного» внешнего вида. Следующим был английский, но по звонку Дмитрий Александрович так и не явился в класс. Лишь спустя десять минут, он в буквальном смысле влетел в помещение. Рукава рубашки небрежно закатаны, галстук свисал, словно у семиклассника после драки, на голове, наверное, что-то, что многие бы назвали «творческим беспорядком». А сам его вид говорил — человек не протрезвился. Раздался галдёж по классу, смешки, заговорщические ухмылки. — Дмитрий Александрович, Вы выглядите так, словно в баре оставили кошелёк, — он недовольно поморщился, то ли от отвращения к сказанному, то ли от слишком громкого голоса Саши. — А они, наверное, с Яковской на пару зажигали! Еще одна неудержимая буря хохота пронеслась классом. Пока мои уставшие глаза не встретились с его, не менее уставшими. Он зацепился взглядом за меня и на секунду, на крошечный миг, его маску прорвало маленькое искажение боли. Оно сверкнула в глазах, прошлось по его губам и опять исчезло. Нет, мне показалось. — Вилишина, — ого, он даже назвал её полную фамилию вместо привычной Вилки, — я надеюсь, Вашу внешность комментировать не нужно, — она загадочно улыбнулась. — Потому что, если Вы расстегнёте еще одну пуговицу на блузке, то точно что-то потеряете. Он нарочно саркастически выкал. Пытаетесь перевести стрелки? Раздался общий хохот, и я вместе с учителем поморщилась. Смотреть на все это было, конечно, забавно, но мои силы с быстрой скоростью покидали меня. Именно эта усталость не дала мне заметить, как его глаза раз за разом возвращались ко мне, так пристально всматриваясь. Не заметила. А жаль. — А теперь закрыли рты. Дерюгина, раздай ваши тесты. Дома всем сделать работу над ошибками. И то, что вы все списали, не делает вас в умнее, в следующий раз я проведу тест, где у каждого будет свой вариант. А сейчас на доске записаны идиомы, быстро их переписали, на следующий урок будет «Ковальский заскок». В быстром темпе отвечаем, кто два раза не ответил — на пересдачу. Я вам тему не закрою, пока вы её все не сдадите, — дальше урок вернулся в привычное русло. Дима перешёл полностью на английский. Произношение его было американским, при чём говорил он так легко, что хотелось его слушать и слушать. За оставшиеся двадцать минут урока, он успел дать массу материала, обговорить с каждым хотя бы пару предложений. Со всеми. Кроме меня. А когда я наконец-то открыла свой тест, даже не сомневаясь в твёрдой пятерке, как увидела там тройку! Хотя, в своих ответах я ни грамма не сомневалась! Когда через пять минут прозвенел звонок, я сразу подошла к столу учителя. Он остановил меня рукой, подождал пока все вышли и закрыли двери. В классе повисла тишина, Дмитрий Александрович с облегчением откинулся на стул, сползая немного вниз. — Дмитрий Александрович… — Господи, только не произноси такие долгие слова, мой мозг не в силах их сейчас воспринимать. — Дмитрий, — он кивнул то ли в знак согласия, то ли давая добро говорить, — Вы, кажется, где-то ошиблись. Эта тройка незаслуженная, — я протянула ему тетрадь, где красовалась не слишком хорошая оценка. — Нет, я не ошибся, — на миг я опешила, — Я не разобрал большую половину, тобой написанного, а того, что я разобрал, хватило только на тройку, — да что вы…! Там было написано всё красивым почерком. Ну, почти. Ладно, от мамы я унаследовала манеру писать всё с кучей закорючек и завивок. Но всё равно большую часть там можно было понять! — Но… Он не дал мне продолжить: — Можешь зайти после уроков и пересдать мне этот тест. Уверен, я к тому времени вернусь в здравомыслящую форму. Я успокоилась, но маленькая обида внутри пожелала кольнуть. — Что же Вы в таком состоянии в школу заявились? — только вот не тем била. Дмитрий Александрович устало откинул голову, а потом перевёл взгляд зелёных глаза на меня, вцепившись ними: — Ты себя в зеркале видела, Яковская? У тебя что-то ….случилось? — ха-ха. — Нет, — я отвожу взгляд, а он по прежнему смотрит. — О чём Вы думали сегодня утром, приходя в таком состоянии? — я продолжала битву. — Признаться, утром я вообще не думал. — Хорошо, тогда о чём Вы думали вчера вечером, напиваясь? — Тогда я тоже мало о чём думал, — мало о чём, но о чём-то он всё-таки думал, — Да, и с какой это стати ты учителя отчитываешь? — он улыбнулся, кажется, даже сама мысль что он — учитель, его забавляла. Но и вправду, с какой? Я достала таблетки от головы, не зная, помогают ли они при похмелье, спрей для рта и мятную жвачку, выложив все это перед учителем. Эти манипуляции забрали все мои силы. — От вас несёт на километр, — объяснила я, — и вылив при этом флакон одеколона, вы точно не заглушили запах, — ну, это я уже переборщила, сейчас от него, как и тогда, пахло приятно. Запах духов, мимолетные нотки сигаретного дыма, немного с горчинкой, и перегар. Да, последнее, безусловно, было лишним. — Знаешь, такой арсенал наталкивает на определенные мысли. Сил почти не было на какую-то реакцию. — Нашлось бы ещё в твоей чудо-сумке кофе, да покрепче. И порывшись под удивленным взглядом учителя, достала пакетик какао Nesquik, такие я часто заваривала себе во время трёхчасовых занятий в художественной школе. — Боюсь, какао меня не спасёт, — осталось две минуты до звонка. Я пожала плечами и устало поплелась к выходу: — Кофе — вредно, пейте какао. Уже выходя прозвучало: — Не забудь про пересдачу…и спасибо, Яковская, — да не за что, Дмитрий Александрович, тогда Вы сделали для меня намного больше. Дальше мировая на первом этаже, и, когда я уже шла на лестнице, прозвенел звонок, младшеклассники быстро пробегали мимо. И, когда один зацепил меня — ноги подкосились, сил держаться не было. Я только чувствовала, что стало больно, и мир кружился, будто я куда-то качусь. Послышались чьи-то крики, голоса. Но у меня не было сил, чтобы встать. И средь всех голосов я услышала его… Андрея. А когда проснулась, я вновь лежала на Той самой кровати, и за окном стоял Тот самый закат. Дежавю.