Пожалуйста, не сгорай

Автобус мчится вперед, пронося перед глазами размытый, окутанный ранней темнотой пейзаж. В сером тумане виднеются нескончаемые площади полей, прерываемые линиями деревьев, солнце только собирается проснуться, и лишь крохотные, далекие лучики прорезают темноту ночи, понемногу превращая ее в утро. Мы в пути уже два часа, и буйство одноклассников, словно пятиклашек в первую поездку с классом, утихло. До сих пор на заднем сидении слышался громкий смех Кирилла, который смотрит с ещё несколькими парнями очередное порно, иногда виднеется струйка дыма и пролетает вишнёвый аромат электронных сигарет. Многие ещё что-то громко обсуждают о том, как целых три дня не знали, что взять с собой, и вспоминаю себя — упаковавшеюся за полчаса до выхода и, кажется, забывшая зубную пасту. Екатерина Алексеевна, уже который час что-то активно печатает в своём телефоне и мне остается только наблюдать, как веки её опускаются и вскоре она уснёт на плече соседа. Что я не любила в маршрутках так это то, что тебе некуда деть ноги. Честно. Ну, вот первые часа два я пыталась это терпеть, потом, наплевав, разулась, прижав одну ногу к себе. Мое одинокое кресло у окна не давало возможности хоть как-то развлечься. Но главная моя проблема сидела всего в трёх креслах от меня, возле нашей классной руководительницы. Беспредельно взлохмаченный, до бесконечности не выспавшийся, недовольно посматривающий на Екатерину Алексеевну, которая чуть было уже не засыпает у него на плече, и пытающийся не выдать своё раздражение Викой, что всё время пытается завести с ним разговор. И, кажется, у меня тоже есть один вопрос, который я желаю задать вам, Дмитрий Александрович: «Какого чёрта Вы здесь делаете?!» И ответ Екатериной Алексеевной: — Дмитрий Александрович, едет с нами из-за личных причин, — не утихомирил пылкий интерес ребят, а мой так тем более. Я откинула уже немного запутавшиеся в дороге волосы, заправляя их за ухо и переключая уже какую по счету песню. Закрываю глаза и стараюсь не думать ни о чем, а это как всегда невыносимо сложно, особенно, когда одно напоминание сидит где-то впереди тебя, трусит своей шевелюрой, приковывая взгляд, и возвращая к воспоминаниям. И, увы, не о поцелуе. Я и не заметила, как успела уснуть, пока не почувствовала, что автобус больше не подскакивает на бесчисленных ямах. — Что уже приехали? — сонно бурчали некоторые, устало потягиваясь и зевая. — Ребят, остановка двадцать минут, поэтому кому нужно сходите во все нуждающиеся места на заправке, кто хочет, возьмите чай, кофе, перекусите бутерброды. Я сонно потянулась, накидывая теплую кофту с капюшоном. Одноклассники лениво вылезали из автобуса, ежась от холода, некоторые же продолжили валяться в позе зигзага на неудобных креслах машины, но большинство сразу выстроились в очередь к дверям с многозначной надписью «WC». Я же, не вынимая наушников, побрела на кассу заправки. И, забрав свой желанный полулитровый латте с карамелью, выхожу на улицу. На часах шесть утра. Вокруг — тишина, которая бывает только утром — укутанная туманом, прохладная, заставляющая продрогнуть телом и воспрянуть душой: — Что, Яковская, кофе — мой друг? — среди этой тишины голос Дмитрия Александровича оказался слишком громким, слишком неожиданным. Сердце ускакало в пятки и пугливо показывало нос. Я думала, что когда снова наберусь смелости с ним заговорить, то будет стыдно, что будет тяжело поднять даже на него глаза. Учитель стоял в одной чёрной футболке, облокотившись на угол заправки, выдыхая табачный дым, и будто прячась. От чего же? — Музыка — мой драг, — так же дополняю я строчкой из песни. И понимаю, что ничего того, что должно было бы быть — нет. Ни стыда, ни неловкости. Мы снова, словно первый раз увиделись — ещё совершенно незнакомые, ещё не имеющие званий учитель и ученица, и в тоже время, те, кто эти грани не нарушал. — И всё, что вокруг — я могу сыграть, — почему-то не удивляюсь, но улыбаюсь, и так же продолжаю: — Дорога — мой дом. — Небо — моя тетрадь, — он смотрит выжидающе. Я отсёрбываю кофе, пытаясь найти в нем немного тепла для этого прохладного утра, и вглядываюсь в его глаза — чёрт подери, действительно очень красивые. — Мильковский, наверное, сейчас должен быть очень польщён, что его вспоминают таким ранним утром, — и я вижу его улыбку — крохотную, лишь самыми уголками, такую же как и мою. Он последний раз затягивается сигаретой и кидает её в урну. И уходит. Я улыбаюсь последней строчке, которую никто не смог сказать, потому что она не уместна. Он проверял меня. Проверял, значили ли те поцелуи что-то, не надумала ли моя подростковая голова чего-то лишнего. И я доказала, что они ничего не значат. «Пока мы вдвоем, мы точно не будем спать». И автобус поехал дальше, подскакивая на неровностях дорог, встречая солнце немытыми окнами и хитами 90-х. Что ж не так уж и плохо. И спустя час мы уже в городе. Нас расселяют в каком-то небольшом отеле по четыре человека. Сразу же, переодевшись в более легкую одежду, мы спускаемся, чтобы отправиться на экскурсии. И среди нытья моих одноклассником я прячу свою улыбку. Потому что это — моё самое любимое место на Земле. Потому что я у моря. Образно, пусть к нему я доберусь только вечером, когда будет немного свободного времени. Но я здесь. Я вновь пройду по Дерибасовской, и взгляну на порт, побываю в «Компоте» и вдохну воздух моря. Потому что каждый раз я нахожу себя в этом городе. Не такую как сейчас, младше на несколько лет, совсем крошечную. По тротуарам, что я ходила, по домам на которые я смотрела, в кафе, в которых сидела. Интересно осталась ли я в строках этого города? Запомнил ли он меня? Экскурсовода я не слушала, как впрочем-то и всегда, путаясь в хвосте нашего класса, чтобы любить город совсем, необязательно знать о нём все. Обед прошёл в какой-то недорогой столовой, из которой нас чудом не выгнали из-за того, что кто-то затеял драку едой. А потом было продолжение экскурсии, и многие уже еле волочили ноги, уставшие и жутко наскучившие. И пусть одноклассники действительно выглядели такими, я знала, что ближайшую ночь они спать не будут, тусуясь в ближайшем к отелю клубе, если удастся улизнуть, или у кого-то в номере. Год назад я бы возможно тоже с ними пошла, но не сейчас. Ну, а пока на часах всего пять вечера и пока все отдыхают в своих номерах, я выпросила у Екатерины Алексеевной поехать к тёте, отдать, так называемый подарок. И она, как ответственного человека, с условием, что я к девяти точно вернусь, меня отпустила. Естественно, никакой тёти не было. Мне просто нужно было…море. И как мне показалось, оно меня ждало. Его тихий шум прибоя, не штиль, как бывает, и не свирепство; крик чаек в высоте. И ветер. Морской. Тоже особенный. Я разуваюсь, беру кроссовки в руки, и немного подкатив штаны, ступаю к его воде. Она тёплая. Ещё с остатками лета, не успевшая остыть. И тут я понимаю, что море под моими ногами становиться чуть солёнее из-за моих собственных слез. И я открываюсь. Открываюсь тому, кто меня не отвергнет, тому, кто видел меня разную — и счастливую, и разбитую. Того, кто помнит кто я такая и помнит что здесь, когда-то я была не одна, с семьей, которой больше нет. И оно меня слушает, без попытки остановить и жалостливо промычать слова, которые ничего не значат. Море… Кроме него так делал только один человек. Я замечаю ещё некоторых одиноких людей, что сидят на каких-то выкинутых камнях, наверное, как и я, просто нуждающихся в море. Молодые парочки, которые хотят, чтобы о их счастье узнал весь мир, старики, и сутулый силуэт человека с бутылкой, видимо какой-то выпивки в руке. Наверное очередной… Хотя вы знаете, Дмитрий Александрович, я даже почему-то не удивлена. Вас не было с нами на экскурсии, так куда же вы подевались? По личным делам, наверное, ездили. Только я сейчас не готова что-то объяснять, вы — не готовы меня учить. Слёзы уже давно высохли, но ветер наверняка надул красные круги под глазами, так что я не совсем готова показывать себя опять слабой. Поэтому, разворачиваясь, готова уходить, но встречаюсь с вашим взглядом. Случайно, да? Меня пугают ваши глаза, но я все равно иду к Вам (тебе), и сажусь рядом натягивая рукава совсем уже летней кофты. Учитель делает ещё один глоток из горла и, мотая головой, шепчет: — Почему каждый раз, куда бы я ни шел, я встречаю тебя? — мне ли этот вопрос задан. — Это странно, не находишь? — Вы пьяный, — шепчу я. Потому что не знала, что сказать, потому что хотела, чтобы это было правдой. — В том то и дело, Яковская, что нет, в том то и дело. Он прав. Бутылка коньяка надпита в лучшем случае в два глотка, а глаза его без того странного блеска алкоголя. Мы молчим, холодный песок так неприятно липнет к ногам. Я смотрю на чаек и не сразу понимаю, когда Дмитрий Александрович встает, и, раздеваясь, остается в плавательных шортах. Пытаюсь не удивляться нескольким (десяткам) татуировок на спине и рукам: — Куда Вы? — почти кричу я. — Хочу поплавать. Хочешь со мной? — насмешливо поднимает бровь. А может быть Вы всё же пьяны? И, не дождавшись ответа, он заходит в воду. Я долго смотрю на его фигуру. Волны колышут его, как буёк, спасательный ли? Наверное, я сошла с ума: раздеваюсь, остаюсь в одном нижнем белье — в отличие от него я не собиралась плавать — и так же захожу в воду. Я думаю о том, как выгляжу — в черных обычных трусиках и белом лифчике. Не думаю, смотрит ли кто-то на меня, смотрит ли Дмитрий Александрович, не думаю, зачем я иду сюда, зачем иду за ним, за учителем — каким-то странным, каким-то неправильным. Не думаю, а стоило бы. Мой взгляд не может найти его и я не на шутку перепугалась. — Тебе не стоило за мной идти, — шепчет он за моей спиной. Я не спешу разворачиваться, потому что боюсь: — Нам много чего не стоило делать, правда, Дмитрий Александрович? — Думаешь? И спустя некоторое время: — Если ты умная, не приближайся ко мне. — А я и не приближаюсь, — шепчу я. Он стоит ближе к берегу, а я не доставая дна, просто несусь волнами ближе к нему. Звучит странно. Глупо. Но мои мозги давно уже выключились, затерялись, мысли исчезли — я поддаюсь эмоциями, чувствам, воспоминаниям. Вишневский усмехается, опять криво, лишь уголками, так устало и грустно. — Ты не понимаешь. — Устала понимать, и глядя на вас вижу то же самое, — и когда я оказываюсь перед ним на расстоянии вытянутой руки, он притягивает меня, и целует. Так, как этому позавидовало бы море. Губы пекло от солёности воды, я не доставала дна, и он, подхватил меня под ягодицы. Дмитрий Александрович держал меня на руках, пока наши губы крутились в танце — до безумия отчаянном танце, наверное, такого даже не существует. Море то и дело посылало небольшие волны, что накрывали нас по шею, и сквозь поцелуй я улыбалась этому, он улыбался в ответ. Мы выходим на берег, продрогшие, и быстро кутаемся в единственное полотенце Дмитрия Александровича. Молчим. За нас в небесах кричат чайки. И когда я уже более-менее одетая, естественно сняв нижнее мокрое белья и радуясь тому, что не одела облегающую кофту, посмотрела в его глаза. Случайно, как это бывает, такие зелёные, такие выразительные и такие уставшие, то не увидела там ничего. Усталость, немного возбужденности и пустота. Разве такое возможно? А что он видит в моих глазах. Ту же усталость? То же непонимание и безрассудство. Или в них ещё прячется обида. Учитель на миг смотрит на меня, блуждает по моему лицу. -Идем, — в голове даже не всплыл вопрос куда. Я хотела идти за ним, просто потому что мне с ним легче, просто когда он рядом меня немного отпускает, просто море становиться громче, а крик чаек немного тише. Просто в нём я вижу кусочек себя. Поднявшись вверх по нескольким ступенях, заходим в какое-то кафе. Дмитрий Александрович ведет меня к одному из столов в самом углу, оттуда открывается великолепный вид на море. Ветер развевает занавески при входе, и заставляет меня ещё больше продрогнуть, от всё же немного мокрой одежды и волос. К нам подбегает официантка, предлагая чай и меню. И получив для начала заказ на мятный чай уходит, чтобы вернуться через несколько минут, и поставить на стол единственную розу и пепельницу. — Девушка, — зовет её Дмитрий Александрович, — и плед принесите, пожалуйста, — она улыбается и уходит. А мне почему-то становиться так тепло из-за этого на душе. Из колонок играет легкая музыка, в самом заведении сидит еще несколько мужчин, которые что-то оживленно обсуждают, пожилая парочка, что выпивает немного вина. Там где мы сидели, свет был немного приглушенным, или мне так показалось. Нам принесли чай, мне — плед, и мы сидели молча, не зная что сказать, да и я немного не понимала, что здесь делаю. Что делаю с Ним. Дмитрий Александрович закуривает, легко выдыхая дым. — Как быстро всё меняется, правда? Как быстро исчезает, — я неосознанно поддакнула ему в ответ и лишь после поняла, что он говорил о солнце, что исчезло за горизонт. — Что у тебя случилось? — он спросил это так буднично, словно так, между прочим, но это была ловушка, в которую я по-дурацки угодила. — Ничего, — так же отвечаю я. Он на минутку застывает и смотрит мне в лицо, задерживая дым внутри себя. Немного наклоняется, при этом скользнув взглядом по моему лицу, и не мигая уставляется в глаза. Выдыхает дым, прямо мне в лицо. —Те, у кого всё в порядке, не прыгают с моста, не падают в обмороки, не видят несуществующих людей, не целуются с учителем. И я с улыбкой замечаю, немного удивления. Я тоже задержала дыхание, чтобы не закашлять, я знала, что Вы так сделаете, учитель. Выдерживаю его взгляд — тяжелый, цепкий, упрямый. И выдаю. — Знаете, у тех, у кого всё в порядке, не везут учениц к себе домой и уж тем более не целуют их, правда, учитель? Он отстраняется и смеётся, нет, даже не смеётся, это больше похоже на grins по-английски. Дима подзывает официантку — молоденькую полноватую девушку лет двадцати двух, которой, кажется, очень понравился мой учитель. Иначе как объяснить то, что она с такой огромной улыбкой смотрела на него, и совсем не обращала внимания на меня. Дима заказывает два глинтвейна и девушка уходит. — Решили ещё и споить ученицу? — Мне кажется, ты и так немного пьяна, — самое забавное, что говорил он не об алкоголе. На улице совсем потемнело, прохладный ветер заставили еще больше кутаться в плед, запах и шум моря, которое раскатывалось вечерними прибоями, заходили в кафе из отрытой занавеси. Людей стало больше, они прятались по углам, за ширмами, некоторые все же сидели в центре. Заиграла приятная музыка, а крошечные фонарики, что струйкой пробегали по карнизам, картинам, потолкам вдруг все одновременно включились. К нам прибежал какой-то парень и зажег свечи. И всё это походило на то, словно мы какая-то пара, и мне стоило бы немного засмущаться, но мне стало только грустно. Только потому что, напротив меня сидит не Он, другой — учитель, тоже разбитый, тоже с какой-то своей историей и отчаянием в глазах, запах которого так похож на Твой — тоже с привкусом сигар, рядом человек, который тоже нуждается в море, алкоголе и в ком-то. Но это не ты.