Беглец

В особняке на улице Мимоз в кабинете первого маршала мелькали два силуэта. Они о чем-то ожесточенно дискутировали. Потом один из них опустился в кресло, потирая глаза характерным жестом. — Рокэ, почему ты просто не остановил щенков? — воскликнул Эгмонт. — Зачем надо было проливать кровь? — А что надо было делать, по-твоему? Я честно приложил все усилия. Оба собеседника находились в той же синей гостиной. Эгмонт метался по комнате, Рокэ сидел в кресле у стола и следил за ним, не поворачивая головы. — Ты мог бы им приказать разойтись. Они бы не осмелились ослушаться… — Эгмонт, — серьезно сказал соберано, -ты сам говорил, важнее всего в этом мире — проблема выбора. И самое ужасное, когда выбор делают за тебя. Мальчишка выбрал бой, когда не бросил шпагу. Мальчишка заплатил за свой выбор. — Но можно было найти другой выход, можно было, — не успокаивался Эгмонт. Рокэ поджал губы и уставился на Эгмонта, подперев рукой щеку. — Ты приходишь сюда с целью вывести меня из душевного равновесия? У вас, Окделлов, есть чудесная традиция — не хотеть чужих смертей. Только вот смертей из-за ваших действий больше, чем от любого дуэлянта. Эгмонт поперхнулся. — Рокэ, я никогда не хотел… — А я о чем? И боюсь, что сын твой унаследовал эту твою чудесную черту. — Я тебя умоляю, проследи за мальчиком, — проговорил нервно Эгмонт, уже направляясь к двери. — Слушай, давай ты сам к нему подойдешь и все это скажешь, а? — не выдержал первый маршал. -Он меня не послушает, я же объяснял, — устало ответил Окделл и прикрыл за собой дверь. — И когда все успело стать так плохо? -хмуро спросил Рокэ у своего отражения в бокале вина. Ричард поражал своей уверенностью, что все ему должны, а еще, что в самой сложной ситуации примчится кто-то, кто его спасет. Эгмонт был его противоположностью. Слишком самостоятельный, за что и платил сейчас по счетам. Ричарду кажется было плевать, откуда были деньги на его содержание. Он умудрился проиграть коня и родовой перстень в кости, грозился рано или поздно вызвать Рокэ на дуэль «за отца», мечтал о любви Катари и бегал к подколодному другу эру Августу, развесив уши. Иногда хотелось разыскать Эгмонта Окделла и вручить ему его мешок. И пусть катится к кошкам. Потому что на такое он, Первый маршал, не подписывался. Или отдать деньги самому Ричарду, и пусть распоряжается по своему разумению. Но долги следовало отдавать, и Рокэ в очередной раз скрепя сердце лез выручать мальчишку из неприятностей. В очередной раз Окделл не извлекал из этого урока. Рокэ был почти счастлив, узнав о войне в Варасте. Значит, вепренок не будет греть уши во дворце и ходить к Штанцлеру… — Юноша, я вам обещал белого коня и барсову шкуру? Можете сочинять сонеты для своей дамы, — весело воскликнул Рокэ. Белого линарца, на котором Дик, забыв о верной Соне, въехал в город, юноша намеревался подарить сестре. Во время ближайшей поездки в Надор. Дик гордился собой, Рокэ поглядывал на него снисходительно. Мальчишка, да еще и Окделл. Эгмонт тоже делал для армии много, да вот больно любил, когда каждый его подвиг и «подвиг» обсуждали. Возводить себе памятник при жизни — этого у Окделлов не отнять. У Эгмонта, впрочем, это стало целью жизни. Это его и погубило. Не что иное, как жажда славы, сгубило неплохого в общем-то человека. Но долги следовало отдавать, и он, Рокэ, должен был сделать все, чтобы Дик не повторил судьбу отца-изгнанника. Винная улица… Он, Рокэ, вовсе не просил заступничества. Хотя с другой стороны он не мог не отрицать, что появление защитника было весьма кстати. Красивая легенда про Леворукого, пришедшего из Заката на помощь Ворону, рассказывалась с небрежной и ироничной интонацией, мол, сами решайте, верить или нет. Сам Эгмонт попросил тогда не говорить о его вмешательстве, от чего и страдал всю оставшуюся жизнь. Рокэ неплохо разбирался в людях и видел, что Эгмонту тяжело недополучить кусочек признания. Драка «дюжина на одного», из которой они вышли победителями — это и впрямь подвиг. Но молчать было необходимо: Эгмонта бы не поняли свои же. Собственно, весь маскарад любителем шоу был разработан заранее, как потом рассказывал Эгмонт. Услышав о готовящемся покушении на однокорытника, Повелитель скал обзавелся маской, золотоволосым париком и секирой. Силищи у вепря было не занимать, плюс сработал эффект неожиданности… Потом Эгмонт вытаскивал раненого из заваленного трупами дома и почти на себе волок к дому Савиньяка. Попросил ни о чем не говорить. Алва провалялся в постели до утра и во сне придумал сказку про потустороннего спасителя. Ему не все поверили, но других доказательств не было. Так что долг у Алвы был, бесспорно. Но вот отрабатывать его было все сложнее. Во время разговора о наградах у Дика был жалобный вид, как у щенка, которому не дают кость во время раздачи еды. Ворон едва заметно усмехнулся. Окделлов нельзя оставлять без внимания, поросята на это обижаются. Эгмонт бы и не напоминал о долгах, распусти он тогда перья и получи свою порцию восхищенных взглядов. Рокэ льстить не умел, в его устах лесть звучала сарказмом, поэтому Окделл остался без восхищенного зрителя. А если учесть, что он еще и пострадал, да еще был вынужден твердить, что ногу повредил в стычке с висельниками… В итоге Алве проще было назвать себя должником, чем благодарить сотню раз за это деяние. Что он и сделал, дабы Эгмонт с его самолюбием не опротивел ему. Кто ж знал, что карты лягут таким образом. — Отдельно мне хотелось бы назвать герцога Окделла, сбившего из пушки вражеское знамя. Насколько мне известно, за подобные заслуги во время Двадцатилетней войны представляли к ордену Талигойской Розы. В глазах мальчишки засияло счастье, как у ребенка, неожиданно обнаружившего подарок под подушкой в то время, когда праздников и не намечалось. Ничего, пусть порадуется. Рокэ сам удивился своей сентиментальности. «У тебя еще будут сражения, за которые тебе никто не скажет спасибо. И тогда ты вспомнишь Дараму и свою первую награду. И станет чуточку легче».