Только сегодня ночью

      Проснувшись, я не сразу понимаю, почему лежу в объятиях Хеймитча. Но потом события предыдущего вечера всплывают в моей памяти. Зачем же я на это согласилась? Но зато ночь действительно прошла спокойно, без кошмаров.       Почему-то сейчас рядом с Хеймитчем меня наполняет странное чувство. Я не сразу узнаю его, потому что в последнее время для него не было причин. Это чувство разгоралось во мне раньше, когда я предчувствовала что-то хорошее: богатую добычу и сытый день, радость Прим от моего подарка и т.п. Волнительное и радостное возбуждение, ожидание чего-то приятного. Но при чём оно сейчас?       Рубашка на груди Хеймитча расстёгнута, и я зачем-то провожу по ней рукой, касаясь жестковатых волос. Чувствую себя, как во время моей запретной охоты в лесу: понимаешь, что это неправильно, но остановиться не можешь. И что на меня нашло? Глаза слипаются, но мой внезапный интерес к Хеймитчу не даёт мне снова заснуть. Мои пальцы пробегают по его плечу и переходят на шею. Жилка на ней бьётся так, словно Хеймитч запыхался. Я поднимаю взгляд на его лицо и хочу сгореть от стыда. Он не спит.       — Что ты делаешь, солнышко?       — Не знаю, — честно отвечаю я.       Моя ладонь так и лежит на его шее, а под ухом я чувствую учащённое сердцебиение. Жду возмущения или насмешек Хеймитча, но он сохраняет непривычную серьёзность.       — Ох, Китнисс, мы с тобой оба не знаем, что делаем.       Я не успеваю даже задуматься над его словами, как Хеймитч сжимает меня в объятиях и зарывается лицом в мои волосы. И по теплу, разлившемуся по моему телу, я понимаю, чем было вызвано то самое ожидание. Где-то в глубине моей души таилась надежда, что вчерашние объятия не будут последними. Мне было это нужно. Хеймитч был мне нужен. Не знаю зачем и почему, но как раньше я полагалась в лесу на охотничье чутьё, сейчас я доверилась этим странным ощущениям.       Действительно, что с нами обоими происходит? Ведём мы себя точно не так, как обычно.       Раздаётся стук в дверь, и я резко сажусь на кровати, вырываясь из объятий Хеймитча. Он усмехается и садится рядом:       — Да не бойся ты так.       Он встаёт с кровати и открывает дверь. Охранник слегка опешивает, увидев Хеймитча, но быстро берёт себя в руки.       — Мисс Эвердин пора собираться, она летит в Дистрикт номер два.       — Хорошо. Мисс Эвердин, Вы слышали? — издевательски спрашивает Хеймитч, закрывая дверь.       Я против воли улыбаюсь, вспоминая изумлённое лицо охранника.       — Пойду, — говорит Хеймитч. — Скоро прибежит Эффи, и у меня разболится голова.       — Спасибо, что ты рядом.       Хеймитч замирает перед дверью:       — Не за что, солнышко.       Эффи действительно скоро прибегает и ведёт себя так, словно никакого взрыва вчера и не было. После завтрака меня одевают в строгий костюм и ведут к планолёту. Сегодня мы летим во Второй дистрикт. Новый «Тур победителей» избрал другую схему: посещать дистрикты не на поезде в их географическом порядке, а перелетать из дистрикта в дистрикт, соблюдая нумерацию. Уже в планолете моё сердце начинает бешено колотиться. Слишком много плохих воспоминаний связано с тем местом, куда мы летим. Не представляю, как проведу там хотя бы один день.       — Тошно, солнышко? — Хеймитч присаживается рядом и уже привычным жестом обнимает меня.       — Тошно.       Я вспоминаю, как Хеймитч руководил мной через наушник, когда я говорила с повстанцами и жителями Второго. Перед тем, как меня ранили. Хеймитч сжимает моё плечо и шепчет, словно читая мои мысли:       — Я не смог тогда уберечь тебя.       — Ты не виноват, — в ответ вцепляюсь в его плечо. — Это было неизбежно.       — И всё-таки…       — И всё-таки ты всегда был рядом и помогал мне.       — Так себе из меня помощник вышел, — Хеймитч прижимается подбородком к моей макушке.       Поразительно, как хорошо мне в его объятиях. Раньше такое умиротворение я чувствовала только рядом с Питом. И меня пугает эта схожесть. Пытаюсь высвободиться из рук Хеймитча, но он лишь крепче прижимает меня к себе:       — Во Втором не отходи от меня ни на шаг. Если тебе станет плохо, сразу говори мне.       — Я справлюсь.       И некоторое время мне действительно так кажется. Но на подлёте ко Второму при виде разрушенного Орешка тяжёлые воспоминания накатывают с новой силой. Мне никогда не забыть тот ужас, что творился здесь. Люди, запертые в горе, загнанные в угол, задыхающиеся. Хоть они и были противниками, я никому не пожелала бы такой смерти. И их гибель всегда будет на моей совести.       Но поддержка Хеймитча помогает мне пережить один из худших дней в моей жизни. Куда бы я ни шла, отовсюду были видны «останки» Орешка. Второй дистрикт без поддержки Капитолия стал похож на Двенадцатый. Хотя дела здесь не так плохи, как в Первом. Всё наше пребывание во Втором напоминает мне тошнотворный сон, из которого никак не вырваться. Я произношу монотонную речь на центральной площади Олдборо — столицы дистрикта. Здешнее население явно не слишком радо победе Революции. Даже те, кто пришёл на площадь, в основном смотрят в землю, а не на меня, и никак не реагируют на мои слова. Я всё время напоминаю себе, что надо просто пережить этот день. Благо Хеймитч всегда рядом.       Когда объявляю минуту молчания, я опять натыкаюсь взглядом на Орешек. Голос срывается, и с губ слетают совсем не те слова, что были написаны на бумажке:       — Почтим память павших бойцов Революции и павших воинов Второго дистрикта минутой молчания.       Чувствую, как встрепенулись люди, стоящие за моей спиной, и вижу, как вздрагивает толпа. Многие наконец поднимают голову и недоверчиво смотрят на меня.       — Они сражались за то, во что верили. И мне жаль тех, кто мучительно погиб из-за ненависти, которую Капитолий испытывал ко всем дистриктам.       Замечаю, как одна женщина кивает, глядя на меня. Мэр Второго судорожно включает таймер, отмеряющий секунды молчания. Пусть мои слова мало что значат, но мне становится чуть легче. Правда ненадолго. Потом делегация едет в детский дом, где мы должны раздать подарки сиротам. По-моему, это издевательство — устраивать детям «праздник», причиной которого отчасти стала гибель их родителей. Детишки в самом деле в большинстве своём подавлены, только самые маленькие радуются подаркам. Мне же больно видеть, сколько детей осталось без родителей.       — Держись, — шепчет мне на ухо Хеймитч.       Он не отходит от меня ни на шаг, пока меня не отвозят в комплекс, где раньше готовили миротворцев. В этом одном из лучших зданий дистрикта мне предстоит провести ночь.       — Я пытался уговорить их увезти тебя отсюда, чтобы ты не ночевала здесь. Но кто меня послушает?       — Ничего, всё нормально.       Но чувствую я себя отвратительно. Меня словно пропустили через мясорубку. Хеймитч подходит ко мне и проводит ладонью по моему левому боку, где было ранение. От его прикосновения у меня по коже пробегает дрожь, которую я не могу ни понять, ни остановить. Несколько секунд я хочу что-то сказать, но не могу говорить и просто бросаюсь на шею Хеймитча, как последняя дурочка. А он обнимает меня и гладит по волосам, нашёптывая успокаивающие слова.       — Останься со мной. Ещё на одну ночь.       — Солнышко, — только и произносит Хеймитч.       Его губы замирают на моём виске, а потом скользят по щеке.       — Чёрт, — рычит Хеймитч и пытается отстраниться.       Но я запускаю пальцы в его волосы и не даю ему пошевелить головой.       — Пусти, солнышко, — шепчет Хеймитч мне на ухо. — Это ничем хорошим не закончится.       — И плевать.       Сейчас мне действительно наплевать. Но Хеймитч всё-таки сжимает мои руки и отводит их от себя:       — Лучше мне не оставаться здесь.       Всё внутри меня обрывается.       — Нет. Пожалуйста, Хеймитч.       — Ты не всё знаешь, и… — он сжимает кулаки. — Я не могу. Просто не могу.       — Я же сойду с ума здесь без тебя! — мой голос срывается на крик. — То не отходишь от меня весь день, то бросаешь. Да что с тобой?       Хеймитч лишь криво усмехается и уходит. А я не знаю, что мне делать дальше. Весь этот день я держалась только благодаря Хеймитчу. Не знаю, что с нами происходит, но он стал моей опорой. Опять. Но сейчас бросил. Почему? Я плохо разбираюсь в чувствах, но даже я понимаю, что нас с ним тянет друг к другу.       Сажусь на кровать и смотрю на треклятые горы, которые расплываются из-за выступивших слёз. Я думаю, что не смогу сегодня заснуть, но, к сожалению, ошибаюсь.       Меня заваливает внутри Орешка. Вокруг раздаются крики людей, которые не могут выбраться из горы, ставшей огромной могилой. Я задыхаюсь и не могу кричать, а потом вдруг оказываюсь снаружи. Мимо едут поезда, которые везут мертвецов. Тела сваливают в кучу прямо передо мной, и я давлюсь криком при виде обескровленных лиц Гейла, Пита и Хеймитча. Мой крик переходит в вой.       Резко просыпаюсь от пощёчины. Вокруг кровати столпились охранники. Хеймитч расталкивает их и садится рядом со мной.       — Уходите, я сам разберусь с ней.       — Может, вызвать врача?       — Не надо. Да идите вы уже!       Растерянные охранники уходят. Хеймитч тянется погладить меня, но я отталкиваю его руку.       — Ну прости, солнышко.       — Не называй меня так! И вообще уходи.       — Нет уж, теперь не уйду.       Я вяло сопротивляюсь, пока Хеймитч закутывает меня в одеяло, берёт на руки и садится со мной в кресло. После кошмаров в его объятиях ещё лучше, поэтому я стараюсь забыть обиду и кладу голову ему на плечо.       — Прости. Я — дурак. Не должен был тебя бросать.       — Ладно, прощаю. И разрешаю называть меня «солнышко».       Хеймитч хрипло смеётся, а я поудобнее устраиваюсь у него на коленях. Чувствую себя слишком слабой, и мне стыдно за это. Но я не могу сопротивляться тому теплу, что разливается по телу рядом с Хеймитчем.