Во тьме

Примчавшись к себе, Гарри выпил три пакетика «Судьи» за раз, но облегчение не наступило. Вернее, похмелье-то прошло, и в голове прояснилось, но стало только хуже. Смотреть на произошедшее трезвым взглядом было куда тяжелее. Это ж надо такое отмочить! Гарри заметался по комнате, припоминая подробности. Как это могло получиться? И что делать дальше? Как смотреть Люциусу в… Повязку? Вот оно. Если бы Люциус был как раньше, с презрительными ледяными гляделками, с гадкой усмешкой, — упало бы всё, что в комнате было стоячего. Другое дело увидеть его беспомощным, ощутить в руках – обмякшего, податливого. И повязки не было. Оттого, наверное, Люциус казался каким-то… открытым, что ли. Более обнажённым, чем кто-либо на памяти Гарри. Смутное чувство, которое пришло, когда он застал Люциуса спорящим с потрёпанной книжкой, усилилось: день за днём один в пустом холодном доме, в полутёмной спальне – жалко его. Гарри запнулся о прикроватный коврик и чуть не упал. Встряска окончательно привела в чувство. Жалко, как же. Вот теперь Малфой покажет ему и жалость, и беспомощность. Только в себя придёт. А вдруг… Вдруг обвинит в сексуальном домогательстве? И ведь будет не так уж неправ. — Чушь! – сказал Гарри и вновь забегал по комнате, бормоча: — Это он сам, сам… Точно. Знал, что делает, не юнец зелёный. Хотя реагировал как подросток: завёлся моментально, от простого объятия. Как только живёт с такой возбудимостью. А что с ним будет от поцелуев или, например, минета? Мысли приняли интересный оборот. Гарри чертыхнулся и плюхнулся в кресло. Зараза малфоевская. Вот уж хрен: никто его не принуждал. Сам виноват – нечего прижиматься. Зачем, чёрт его дери, он прижимался? И глаза ещё закрыл. Ресницы у Люциуса тёмные: даже когда сильно жмурится, торчат такой щёточкой – если провести пальцем, должно быть щекотно… Но это не повод, чтобы зажимать его в ванной и тыкаться похмельным стояком… …в ложбинку, где спина переходит… переходит… …и можно было собрать медленно стекающие по коже белые капли, направить пальцы вниз… Гарри взвыл и спрятал в ладонях вспыхнувшее лицо. Вот ведь, накатило. Как маньяк какой-то. Ну ничего, это просто по горячим следам. И может, похмельная одурь морочит. Он покосился на горку опустошенных пакетиков. Нет, от четвёртой порции порошка гарантированно стошнит. С пакетиков на него смотрел вечно трезвый Судья. Упаковки были измяты, и Гарри чудилось, что рисованная рожа расплылась в издевательской ухмылке. — Идите в жопу, Ваша Честь, — буркнул он и поднялся. Надо было собираться на занятия. * * * Люциус битый час торчал под душем. Вылив на себя полфлакона шампуня, он с ожесточением оттирался губкой, чуть ли не сдирая кожу. И всё равно казалось, что чужой запах остался на нём несмываемым клеймом. Люциус ощущал его — как пересекший грудь отпечаток палочки, которую Поттер не выпустил даже когда кончил на него; как дурацкий, ненужный поцелуй-после. Люциус весь день теребил воротник, потирал шею — на ней словно остался отпечаток сухих горячих губ. Кожа за время болезни стала невероятно чувствительной – обычная компенсация слепоты. Но чтобы так… Люциус уже забыл, когда в последний раз спал с кем-то. До Азкабана, точно. Потом было не до того, да и не хотелось. Потом – болезнь заняла всё время и мысли. Он не знал, что стал настолько восприимчив к чужим прикосновениям, не думал даже. Теперь зато выяснил. Стыд, какой стыд, билось в голове. Так откровенно предложить себя, и кому? Поттеру! И – что казалось самым обидным – кончить от простых ласк в руках неумелого мальчишки! Хотя… В решающий момент Поттер действовал вполне умело. При воспоминании о том, как именно тот действовал, кровь приливала к щекам и не только к ним. Проклятая чувствительность. Чёртов Поттер! А если он вздумает прервать шефство, обвинить в домогательстве? Браво, Люциус: сам снабдил врага козырями! С другой стороны, если бы Поттер хотел – давно бы избавился от него. И признался, что предпочитает мужчин; значит, посягательства на его драгоценную честь не было. Что ещё он может сделать? Рассказать друзьям из числа несносных Уизли, унизить, осмеять. Чёрта с два! Ещё посмотрим, кто будет смеяться… Примерно такие мысли бурлили в голове Люциуса. Он так и не смог успокоиться и к концу дня пребывал в весьма взвинченном состоянии. Было неизвестно, как поведёт себя Поттер. На всякий случай Люциус подготовился к грубости и насмешкам, хотя в глубине души полагал, что тот просто будет избегать его. Ошибся оба раза. Поттер не стал заходить к нему в шесть, как обычно, однако ужинать пришёл в столовую. — Добрый вечер. — Добрый, — ответил Люциус. Вот, значит, как – будем делать вид, что ничего не произошло. Пока Кричер наполнял их тарелки и бокалы, Люциус думал, что это будет лучшим выходом. Всё-таки ещё три недели жить под одной крышей, нужно сохранять хотя бы видимость цивилизованных отношений. А про утренний инцидент забыть и всё. Кричер пробормотал пожелания приятного аппетита и исчез. Наступившая тишина оглушила: инцидент дал о себе знать. Поттер смотрел – не прямо, как обычно, но исподтишка; короткие взгляды ощущались булавочными уколами, назойливыми тычками. Они раздражали, и Люциус казался себе марионеткой, которую беспорядочно дёргает за ниточки психованный кукловод. Кто бы мог подумать, что без разговоров за столом будет так неуютно. И какого чёрта Поттер не ест? Люциусу тоже кусок в горло не лез, но он потянулся к приборам, подавая пример. Лишь бы прекратился молчаливый обстрел взглядами. Поттер перестал пялиться и тоже принялся за еду, но легче не стало. Тишина в столовой была вязкой, давящей, словно они очутились в толще воды. Люциус ел и не чувствовал вкуса. Он ещё тщательнее, чем обычно, следил за своими движениями, чтобы ненароком не опрокинуть чего; внутреннее напряжение нарастало. На другом конце стола Поттер старался не звякать посудой слишком громко. Пытка, а не трапеза, подумал Люциус, отпивая глоток вина. И всё же… Не хотелось, чтобы она заканчивалась. Почему-то именно теперь Люциус в полной мере понял, как омерзительна ему липкая бесконечная темнота. Полное одиночество — это прерогатива слепцов. Никто не мог разделить с ним тьму. Она поджидала у порога стылой комнаты, чтобы прыгнуть на плечи скользкой тварью, заставить склонить голову, подчинить. Пока он держался – за тепло камина, потрескивание свечей, вздорную болтовню Книги. Но что если зрение не вернётся, и он обречён на всё это – тьму, холод… Одиночество. Уже не первый месяц Люциус избегал этой мысли, и вот сейчас она настигла его. Сердце замерло, вино разлилось по языку желчью, на лбу выступила испарина. А осторожный стук приборов всё бил, бил по натянутым нервам… Он сдёрнул с шеи салфетку и резко встал. — Вы что, уже… — Не желаете меня проводить? – перебил Люциус. — Зачем? Люциус не ждал, что дойдёт сразу, однако стоять в позе бедного родственника тоже не мог. Он повернулся к двери, но тут Поттер вскочил из-за стола. — Я… Вы… То есть… давайте. Давайте! Более нелепого согласия на предложение переспать и придумать нельзя. «Мерлин святый, что я творю? И с кем?!» Захотелось отказаться, уйти, но Люциус понимал, что будет выглядеть идиотом. Если уж дёрнул чёрт за язык, отступать нельзя. Он шагнул к выходу, стараясь двигаться непринуждённо. Поттер шёл следом. Они опять молчали. В спальне Поттер чересчур сильно хлопнул дверью. Громкий звук словно отсёк всё, что было до, отделил их от остального мира. Люциус глубоко вздохнул и взялся за верхнюю застёжку мантии. Её заело. Люциус проглотил ругательство и дернул что есть силы. — Дай я, — Поттер оказался рядом. Не сразу, но справился – застёжка поддалась. А Поттер не спешил убирать руки от его груди. — Можно тебя раздеть? — Ты на всё разрешения будешь спрашивать? — Ну, я подумал, может, у тебя порядок какой. От этой простой фразы раздражение Люциуса схлынуло, уступив другому чувству – приятному, щекочущему. Почти позабытому. — Нет никакого порядка, — тихо сказал он. – Просто складывай одежду на кресло. В спальне было прохладно, но он не успел замёрзнуть — по обнажённой коже скользнули твёрдые ладони. Поттер действовал неторопливо. Люциусу не хотелось терять голову, но тело, которым он так долго пренебрегал, предавало, каждым нервом требовало ласки. И Люциус подался вперёд, прижался к тому, кто мог её дать. Его окутало чужое тепло и уже знакомый запах; захотелось, подобно змее, высунуть язык, чтобы изучить вкус, почувствовать… Поттер выдохнул, обнял крепче, и Люциус осознал, что и впрямь делает это: водит кончиком языка по его шее, в том же месте, куда тот целовал его утром. Неужели это было только утром… А Поттер недвусмысленно подтолкнул к кровати. Губы у него были обветренные, чуть шершавые, и оттого поцелуи ощущались острее, врезались в кожу, словно наколдованные невыразимцами отметины. Когда Поттер скользнул вниз, Люциус окончательно забыл о намерении сохранять спокойствие. Почти сразу он оттолкнул его и развёл ноги, давая понять, чего хочет. Тяжёлое дыхание подсказывало, что Поттер совсем не против, но почему-то он медлил. — Чего ты ждёшь? — Да вот думаю: ты, наверно, и боль сильнее чувствуешь… — Не твоё дело. — Как это не моё? — Ты сюда пререкаться пришёл? Поттер жарко фыркнул ему в живот, но всё-таки передвинулся, подсунул под него подушку. И опять застыл. — Ну? — Ничего, если я возьму твою мазь? — Поттер… Он оказался не самым искусным любовником, нетерпеливым и порывистым; зато умел не только брать, но и отдавать. Умел быть честным. И при всей торопливости Поттер старался быть осторожным. Это царапало, отзывалось внутри чем-то непривычно тёплым. Возможно поэтому, когда Поттер задушено прошептал: «Повязку сними… пожалуйста…», Люциус щёлкнул пальцами, заставляя её сползти. И после всего не отстранился, хотя обычно терпеть не мог, когда сверху наваливалось расслабленное тело. Поттер сел и взял его за руку. — Что?.. — Про кольцо-то забыли. Прикосновение палочки обожгло болью, но не было сил даже поморщиться. А Поттер принялся натирать кольцевой шрам всё той же мазью. Люциус не удержался от иронии: — Там что, ещё осталось? — На много раз, — ответил Поттер самым нахальным тоном; его пальцы бережно разминали пострадавшее предплечье. — Это намёк? — Какие, к чертям, намёки; я тебе прямо предлагаю. Люциус усмехнулся, но не ответил. Ему было хорошо и хотелось спать. Поттер наконец отпустил его руку. — Люциус? — М-м? — Я останусь? — Как хочешь. Поттер захотел. Лёг рядом, повозился, натягивая на них одеяло. — А свечи? Люциус помедлил. — Можешь погасить. Поттер пробормотал заклинание; уже не спрашивая, обнял его и по-хозяйски прижал к себе. Почти сразу плечо Люциуса согрело глубокое мерное дыхание – спит. Сам он какое-то время боролся со сном, смакуя ощущения. Кто бы мог подумать… Впрочем, не важно. Впервые за долгое время Люциусу было по-настоящему тепло и спокойно. И похоже, впереди ещё тридцать таких же дней. То есть не тридцать. Двадцать один.