По своим местам...

В голове шумит, а ноги отказываются сделать еще хотя бы шаг. Я поднимаю голову к небу и перед глазами плывут разноцветные круги, голова начинает кружиться и я сдавшись вновь упираюсь взглядом в землю. Погода пасмурная, под стать моему настроению и месту, кажется вот-вот хлынет дождь, умывая уставший город. Решение приехать сюда, было чуть ли не самым сложным из тех, что мне когда-либо приходилось принимать. Но я знаю, что не смогу двигаться дальше не переступив этот барьер, не отпустив то, что два года держало меня в стальных тисках, то что сжимало горло, стоило только кому-то заговорить на эту тему, то что не давало спать по ночам, мучая бесконечными кошмарами. Знаю, что этот шаг необходим мне как воздух. Я приехала сюда умереть, разлететься на сотни и тысячи мелких осколков, сгореть дотла, чтобы потом переродиться, восстать из пепла и жить. Так просто. Я хочу жить, дышать полной грудью, делать ошибки или не делать, спотыкаться, набивать шишки, подниматься и идти дальше. Не хочу быть идеальной, хочу быть собой. Я не была здесь два с половиной года. Но я точно знаю, что без проблем найду нужное мне место, оно ровными ноющими буквами высечено прямо у меня на сердце. Если бы я могла идти, то сейчас мне нужно было бы еще семьдесят три шага идти прямо, свернуть у высокого, раскатистого дерева направо и сделать еще ровно сто один шаг. Если бы я могла идти. Но ноги не слушают меня совершенно. Мозг блокирует любое движение, и я как парализованная не могу оторвать ногу от земли. Человеческий мозг всегда блокирует то, что приносит нам боль. Когда мы в детстве учимся ходить и падаем, набивая шишку, потом еще долго боимся вновь сделать первый шаг. Когда влюбляемся в подростковом возрасте и наше доверие обманывают, мы надолго становимся циниками, чуть ли не блюющими при одном только упоминании слова любовь. Мы инстинктивно уходим от того, что причинило нам боль. Подсознательно избегая острых углов, о которые можно было бы набить новую шишку, парней, которые могли бы вновь розтрощить только что склеенное по кусочкам сердце, мест, где когда-то разбилась наша душа. Понимая, что силы совсем покидают меня, присаживаюсь прямо на траву. Даю себе небольшую передышку, отсрочку, позорно оттягиваю момент невыносимой боли, потому что знаю, как бы больно мне не было все это время, сегодня будет больнее. Сегодня осознание убьет во мне те толики надежды которые я хранила чтобы выжить. Сегодня реальность проедет по мне огромным катком правды, которую я совсем не хочу принимать. Не хочу, но должна, нет обязана. Ради себя, ради Криса, Мии, мамы…не знаю хочу ли я добавлять в этот список Пабло, но его имя все-таки крутится на задворках моего подсознания. Нащупываю в кармане пачку сигарет, поглаживая прямоугольную коробочку. Раньше, когда мы только встречались с Пабло, я изредка баловалась этой убивающей слабостью. Бустаманте это сначала жутко бесило, а потом как-то сама собой появилась привычка выкуривать одну на двоих сигарету, после сладких минут уединения. Даже сейчас, вспоминая об этом, улыбка появляется на моем лице. Кажется, совсем другие молодые люди тогда смеялись хрипловатым после секса и сигарет голосом, совсем другая девушка манерничая читала парню стихи, прикрытая одной лишь простыней и бешенной самоуверенностью. Совсем другой парень смотрел на нее с обожанием и каким-то поклонением в голубых глазах. Совсем другие, такие похожие внешне, но совсем не мы. Воспоминания сладкие как мед, но от них становится так горько во рту, что хочется их запить. Достаю таки из кармана ветровки пачку. И медленно вытягиваю тонкую сигарету, вспоминая давно забытые ощущения. Когда я делаю первую затяжку мир начинает кружить вокруг меня, а тело становится будто невесомым, вот бы и с душой так. Медленно, затяжка за затяжкой, напряжение немного отпускает меня, кажется я даже готова идти дальше. Неуверенно поднимаюсь на ноги и делаю несколько шагов. Вопреки ожиданиям ноги все равно противно трясутся и чем ближе я подхожу, тем выше поднимается озноб. Когда до поворота остается двадцать восемь шагов все тело начинает бить мелкая дрожь, а мышцы будто леденеют, снова сковывая все мои движения. Но я упрямо стиснув зубы, шаг за шагом продвигаюсь к своей цели, уже совсем рядом огромное дерево тянет ко мне свои ветви. Минуя его поворачиваю направо…сто шагов, до моего персонального ада… восемьдесят восемь шагов до места где мое сердце когда-то остановилось…пятьдесят шагов до места, где сегодня оно остановится вновь. Страх становится настолько ощутимым, что все покачивается и плывет перед глазами. Я не хочу видеть то, что сейчас увижу. Из-за пелены перед глазами я не сразу замечаю одинокую фигуру, в паре шагов от меня. Человек стоит спиной ко мне, накинув на голову темный капюшон, но я точно знаю кем он является. Я знала, что он приходит сюда, но втайне надеялась не увидеть его сегодня. Пересилив себя делаю еще пару беззвучных шагов и останавливаюсь в паре метров от Пабло. Из-за слез молчаливо застилающих мне глаза и нервного напряжения я не вижу далеко перед собой. Так широко открываю глаза как только могу и яростно тру глаза кулаками, пока буквы впереди меня не складываются в слова. Но я все равно не понимающе пялюсь на них, как будто они написаны на китайском. Тысячу раз провожу глазами по ровным строчкам пока не слышу как мой неестественный крик разрывает тишину этого пасмурного дня. Оседая на землю, второй раз за сегодняшний день, я мельком замечаю шокированные глаза Пабло и стайку птиц сорвавшихся с дерева, напуганные моим звериным криком. Я не могу больше контролировать себя, все тело сотрясают рыдания, бьет крупная дрожь. Хочется умереть, лишь бы не чувствовать всех этих эмоций, которых я тщательно избегала более двух лет. Я закрываю глаза, утыкаюсь головой в собственные колени, но все равно вижу выгравированное на граните имя. Эмилия Бустаманте. Эмилия. Бустаманте. Моя Эмили. Моя девочка. Хочу взять себя в руки и подойти ближе, но не могу. Кажется, что все тело сломано внутри, тяжело дышать, тяжело ощущать себя живой. Тяжело. Как же мне тяжело. Чувствую как руки Пабло обхватывают сзади мои плечи и новая волна рыданий захлестывает меня с головой. Он бережно прижимает меня к себе, а я густо орошаю его ветровку слезами, рыдая навзрыд. Нет я не плачу, я вою. Как раненный зверь. Как же болит душа. Как же хочется сдохнуть. От крика и всхлипов саднит горло, становится ужасно холодно, почему, черт побери, стало так холодно? Меня трясет так, что Пабло не может удержать нас на месте и мы сотрясаемся вместе от моих уже беззвучных рыданий. Он что-то говорит мне, но я не разбираю ни слова и только крепче сжимаю в кулаках ткань его куртки. Мне кажется, если я не буду за что-то держаться то исчезну, улечу, испарюсь на крыльях своей боли, своего всепоглощающего горя. Чернота. Все что я вижу перед собой. Вмиг мир окрасился в темные цвета, так вообще бывает? Я готовила себя к этому, но я и не подозревала, что будет так больно. К этому нельзя подготовиться, нельзя сознательно выторговать себе меньше боли. Нельзя видеть могилу собственного ребенка и не чувствовать как миллионы ножей раздирают изнутри твое сердце и душу на части. — Давай я отвезу тебя домой, — как из другой вселенной доносится до меня голос моего, еще пока, мужа. Но даже сквозь все я слышу обеспокоенность в его тихом голосе. Он гладит меня по волосам, как маленькую, а я чувствую как бешено бьется сердце в его груди. Нет, домой я не хочу. Я так долго сюда шла, так долго. Долбанных два с половиной года. Я пытаюсь сделать усилие чтобы подняться, но ноги предательски подкашиваются, возвращая меня на место. Понимая все без слов, Пабло поднимает меня на руки и подносит прямо к плите, опуская у самого изголовья. Руки сами тянутся к имени. Бережно провожу по граниту, и пальцы будто бы бьет током от напряжения этого момента. — Прости меня, моя девочка, прости меня, доченька! — тихие всхлипы опять вырываются из самой глубины моей истерзанной души. Пабло уходит всего на минуту и возвращается, протягивая мне белого плюшевого зайца, которого я немного не донесла своей дочери. Трясущимися руками ставлю игрушку и сердце сжимается болючим спазмом. Нет, этим ранам никогда не зажить. Эмили — самая сильная моя боль, самая кровоточащая рана, самая неискупаемая вина. Никогда мне не уйти от этого, не простить себя, не забыть. — Как мы могли? Как мы могли??? — полными отчаянья глазами смотрю снизу вверх на Пабло. Он пытается не показывать своих эмоций, но я знаю какая буря сейчас у него внутри. Знаю по глазам, которые сейчас не яснее, грозового неба нависшего над нами, знаю, по рефлекторно сжимающимся кулакам, по тому как часто и отрывисто он дышит. — Мы ничего не сделали, Мари! — он присаживается возле меня на колени, заглядывая в глаза, — Мы не виноваты! — пытается достучаться до меня, проникновенно вглядываясь в самую душу. Вижу его страх, он боится за меня, зрачки лихорадочно мечутся по моему лицу, не зная чего еще ожидать. — Вот именно мы ничего не сделали! Мы не сделали, Пабло, не сделали! Мы не спасли ее, — опять горькие слезы начинают беспорядочно литься по моему лицу. Мне хочется треснуть Пабло по голове, чтобы он понял, чтобы признал, чтобы до него дошел весь тот ужас разъедающий все это время мою душу. — Мы не могли спасти ее Марисса, — он хочет заорать, но сдерживается опасаясь моей реакции. — Наша девочка умерла еще в утробе, это не зависело от тебя или от меня! Перестань пожалуйста! Перестань резать без ножа меня и себя. Я прошу тебя! — под конец он все-таки не сдерживается срываясь на крик, но тут же сникает, виновато глядя на меня. — Какая я мать? Что я за мать, раз я не смогла помочь ей родиться? Не подарила ей жизнь, не сделала ее счастливой! — Ты не могла ей помочь! — Пабло резко и грубовато дергает меня на себя и я падаю ему на грудь, странным образом успокаиваясь, он гладит меня по волосам, покачивает как ребенка. Ровный звук его голоса и мерное биение сердца действуют на меня гипнотически. — Помнишь, два года назад мы жутко поругались из-за того, что я сутками пропадал на работе? — молча киваю, не отрывая головы от груди Пабло, конечно помню, послеродовая депрессия, маленький, вечно орущий Крис и постоянное отсутствие мужа дома, я все это помню. — Я как раз готовился к своему первому процессу, фамилия человека против которого я выступал Аллонсо, — что-то знакомое вспыхивает в моей памяти, но я настолько измотана, что не хочу напрягать себя. — Я выиграл процесс, по всем статьям, безоговорочно. А потом напился с Ману и Томасом до потери сознания. Потому что я отомстил. Виноватый сидит в тюрьме Марисса! Ты слышишь меня? Не ищи больше виновных, молю тебя! Все кто должны были быть наказаны, уже несут ответственность за свои поступки. Прости себя, прости меня, прости ее, что покинула нас даже не родившись и Криса, что оказался сильнее своей сестры. Прости всех, иначе мы все сойдем с ума, — Пабло силой отрывает меня от своей груди и покрывает поцелуями все лицо — скулы, лоб, нос, глаза, бережно стирает не прекращающиеся слезы и наконец утыкается лбом в мой лоб. Так мы и стоим на коленях, друг напротив друга, касаясь лбами, крепко переплетя внизу пальцы. Сливаясь воедино, продолжая друг друга, поддерживая, упиваясь своим горем, очищаясь, прощая, отпуская. Тихий и спокойный дождь неспешно ложится на нас, окутывая, смывая все былое, неся надежду в своих чистых, прозрачных каплях.