Цветет весна

Весь следующий день Ойкава не выпускал Ивайзуми из постели, объясняя это тем, что Ива-чан мне та-ак помог, я аж горы могу свернуть, сиди смирно! - Я вполне себе жив, да и не гриппом же болею, - сопротивлялся Хаджиме, когда Ойкава принес ему завтрак в постель. - Прими искреннюю благодарность, Ива-чан, - злобно проговорил Тоору, впихивая поднос в руки мужчины. - Лови момент: великий и несравненный Ойкава-сан ухаживает за тобой. И прикусил язык. Ивайзуми вроде не заметил, а вот ему стало не по себе. Привычные слова теперь звучали иначе. - Может, Ойкава-сан тогда будет разговаривать со мной на японском? Тоору испепеляюще взглянул на Хаджиме, однако тот не впечатлился. - Не смотри на меня так, все же прекрасно понял. - Зачем? - сдался Ойкава. - Родной язык звучит приятнее. Почему же ты сразу не сказал, что говоришь по-японски? Да и по твоему имени я сразу начал догадываться, что чистой французской кровью от тебя и не пахнет. - Это было давно, Ива-чан. В Японии я провел только первые пять лет своей жизни, потом мы уехали. - Почему? - Ива-чан, хватит расспросов. Не люблю эту тему. *** После завтрака Ойкава ушел в магазин, строго-настрого приказав Ивайзуми покидать постель только по необходимости. "Конечно, Ойкава-сан", - саркастически сказал ему вслед Хаджиме, но Тоору только закатил глаза и хлопнул дверью. Видимо, лимит японских слов он снова исчерпал. Ивайзуми действительно не хотел покидать кровать: он поудобнее устроился среди подушек и стал думать. После признания Ойкавы, что в Японии он все-таки жил, хоть и сравнительно недолго, Хаджиме не мог выкинуть из головы мыслей: а каким был маленький Ойкава? "На все сто процентов уверен, что волосы у него были в таком же беспорядке, как и сейчас, - покивал головой Ивайзуми. - И постоянно требовал к себе внимания. Может, вопил во все горло, когда падал с качелей". Пока он размышлял, среди образов маленького Тоору возникли его собственные воспоминания детства. Хаджиме любил гулять и играть с другими мальчишками. Правда, игры их нередко заканчивались падениями, поэтому все детство у него прошло с бесчисленными синяками по всему телу. Он помнил, что среди них был один мальчишка, который совершенно не вписывался в картину веселого безобразия. Мальчонка был щуплым и почему-то постоянно остальных сторонился. Ивайзуми, будучи мальчиком очень справедливым, иногда с ним играл. Они много гуляли и рассказывали друг другу истории. Однако спустя несколько недель мальчик исчез, и Хаджиме о нем больше никогда не слышал. Возможно, он переехал. Ивайзуми не пробовал его искать: имени он не знал, да и внешних черт не помнил. Остался только образ. *** - Позволишь снова посидеть в твоей комнате? - спросил Ивайзуми за обедом. - Конечно, Ива-чан, - растерянно ответил Ойкава. - Я же ничего не запрещал тебе в своей квартире. Передвижение твое тоже не ограничивал. Ходи и сиди, где хочешь. Поэтому, когда Тоору снова уселся за писанину, Хаджиме привычно устроился в кресле. Даже кислотно-лазурная обивка больше не раздражала. А когда зашелестели клавиши, и Ойкава погрузился в раздумья, Ивайзуми почувствовал себя почти что... дома. Здесь, именно в комнате Ойкавы, было по-своему уютно. Теперь Ивайзуми это видел. Возможно, они с ним могли бы стать друзьями? *** С каждым днем все теплело. Весна наконец-то вступала в свои права, и Хаджиме больше не боялся замерзнуть выходя на улицу. Ойкава исправно вытаскивал его на прогулки каждый вечер, водил по паркам, показывал каждую мелочь, каждый магазин, и даже хлеб расписывал так, словно Ивайзуми в жизни не видел французских багетов. - Хочешь домой, Ива-чан? - спросил как-то Ойкава посреди разговора о разных методах приготовления кофе. - В гостях хорошо... - начал Ивайзуми, и Тоору спрятал лицо в ладонях. Нравоучительный тон он всегда не любил. - А дома лучше, ага, знаю. Но тебе здесь хоть понравилось? - Я думал, что будет хуже, - честно ответил Хаджиме, и со смехом стал отбиваться от мягких ударов Ойкавы. - Да не бушуй ты так, идиот. Понравилось. - И... возможно, ты бы приехал сюда на время отпуска снова? - с надеждой спросил Тоору. - Возможно. По крайней мере, у меня здесь есть ты, - Ивайзуми прямо посмотрел в лицо Ойкаве, и у того что-то екнуло в груди, аж дышать больно стало. - Ойкава. Ойкава, какого черта ты краснеешь, прекрати немедленно! Да чтоб тебя-я! Скулы Хаджиме стали алыми против его воли, и Тоору засмеялся. Смущенный, все еще пытающийся держать себя в руках и сохранять остатки серьезности, Ивайзуми был... милым. "По крайней мере, у тебя здесь есть я", - подумал Ойкава, не переставая улыбаться. *** Уровень доверия Ойкавы к Ивайзуми достиг того, что весь следующий вечер он читал ему свои ранние рассказы. Они сидели в комнате Тоору, на полу, укрывшись тонким пледом, и обсуждали его собственные косяки. Читал Ойкава хорошо поставленным голосом и до ужаса пафосно, что веселило Хаджиме. - Когда она шла по мостовой, весна цвела в Париже, - продекламировал Тоору. - Стоп! - прервал его Ивайзуми. - А вот эта строчка мне нравится. - Ого, Ива-чан, не знал, что ты романтик, - хихикнул Ойкава, и Хаджиме несильно толкнул его в плечо. - Почему ты не издал этот рассказ? Он хороший. - Он глупый, Ива-чан, - все еще улыбаясь, сказал мужчина, - я тогда впервые серьезно влюбился. Она была прекрасной девушкой, но, увы, я был слишком сентиментальным для нее, и мои "розовые сопли" ей надоели. В память о ней написал такой вот... рассказ. Я показывал его родителям, но в конечном итоге выслушал много претензий к образам и самому сюжету. Однако, знаешь, несмотря на критику он все равно мне нравится. Только мне нравится, потому что только я его понимаю. - Не соглашусь, мне он тоже нравится. И я хорошо понимаю, что чувствует несчастный влюбленный. Ойкава настороженно взглянул на Ивайзуми, но... "Вряд ли, - размышлял он, - нет-нет, это решительно невозможно. Он просто хотел сказать, что тоже неудачно влюблялся. Речь не обо мне. Уймись, Ойкава". - Прочитаешь мне что-нибудь еще? - спросил Ивайзуми, пододвигаясь ближе. Их пальцы соприкоснулись, и Тоору захотелось дать себе по лицу. Дурак. - Конечно, Ива-чан. "Для тебя - все, что угодно". *** - Ты будешь покупать сувениры? - Тоору ходил за ним по пятам. - А вещи постиранные есть? Ничего не потерял? - Прекрати, Ойкава, ты не моя мама. Почему ты так волнуешься? - Ива-чан, ты улетаешь через два дня, - трагично произнес Ойкава, - возможно, мы больше никогда не увидимся. Что я буду делать, если ты забудешь у меня свою рубашку? - Выбросишь ее, - пожал плечами Хаджиме, и Ойкава крепко стукнулся лбом о дверцу шкафа. "Ох, нет, Ива-чан, - подумал он, - я бы ни за что на свете ее не выбросил. Я бы в ней спал, ел, ходил и даже умер бы в ней". - Может, тебе хочется еще что-нибудь посмотреть или сделать? - Я хочу сварить кофе и посидеть с тобой на кухне в тишине, а потом уснуть под шелест кнопок твоей печатной машинки. Ойкава почти что задохнулся, сдерживая вопль, который так и рвался наружу. - Хорошо, Ива-чан. Они в полной тишине выпили свой кофе, но все это время Тоору не мог усидеть на месте. Он был чертовски напряжен, и живот почему-то болел. Хотелось взъерошить волосы Ивайзуми, дружески толкнуть его, похлопать по спине, обнять. Прикасаться чаще и чаще, потому что у них осталось только два дня. Ойкава не верил, что Ивайзуми действительно приехал бы к нему еще раз, ему казалось, что он доживал свои последние дни. Не уехать Хаджиме не мог, а Тоору не мог себе представить жизнь в пустой квартире. *** В свой последний день Ивайзуми наотрез отказался выходить из дома. - Только если под вечер и ненадолго, - заявил он, и Ойкава не перечил. Они в тишине поели, разошлись по комнатам и провели в одиночестве несколько часов. Тоору долго искал причину, по которой он мог бы заглянуть к Ивайзуми или заманить его к себе, но в голову ничего не шло. Только после обеда он перехватил Хаджиме, когда тот уже собирался вернуться обратно, к себе. - Посидишь со мной? - Ивайзуми задумался, а Ойкаве было почти физически больно. "Пусть время остановится. Пусть на Землю упадет гигантский метеорит, и мы умрем вместе. Пусть он не уедет". - Почти все вещи я уже собрал, так что, думаю, да. Он провалился в сон спустя полчаса сидя в кресле, а Тоору так и не смог выдавить из себя ни строчки. Заметив, что Хаджиме уснул, он тихонечко вытащил свой альбом (тот самый, с полуобнаженной девушкой и именем Ивайзуми) и карандаш. Поняв, что его путь - писательство, Ойкава все же не бросил рисование. И сейчас, когда Ивайзуми вот-вот должен был уехать, он нуждался в его портрете. Тоору неотрывно смотрел на спящего Хаджиме и рисовал. *** В девять вечера они действительно вышли на прогулку. Снова любовались ночным городом, перебрасывались безобидными шутками и шли по тротуару так, чтобы не наступать на трещины. - Тебе рано вставать, Ива-чан. - Опять начинаешь? - с досадой спросил Хаджиме. - Тебе так не терпится от меня избавиться? - Это совсем не так, - у Ойкавы аж дыхание перехватило от возмущения, - я бы с удовольствием гулял с тобой до утра. - Тогда наслаждайся, Тоору. Он поспешно втянул носом воздух и поперхнулся. Ивайзуми назвал его по имени. По имени. Назвал. - Повтори? - чуть жалобно попросил Ойкава. - Ну, отоспаться я и в самолете могу, так что... - Нет, ты назвал меня по имени. Хаджиме замялся, и в свете фонарей Ойкаве показалось, что он густо покраснел. - Тоору? - произнес Ивайзуми с вопросительной интонацией. Ойкава был готов поклясться, что в эту секунду он умер и моментально воскрес. - Ради этого я даже на японский перейду, - прошептал он. - Что? - Я говорю, что в самолете спать не могу. *** Они гуляли до часу ночи, пока Ойкава (!) не продрог. Пришлось вернуться домой. Но пока они возвращались, Ивайзуми снял свою олимпийку и накинул на плечи Тоору, а потом стиснул его ладонь. Никто не отдернул рук до самого квартирного порога.