Долгий путь домой

Время тянется медленно, липко, будто жвачка, приставшая к подошве ботинка. Стива бесит всё. Абсолютно. И больше всего — собственное бессилие. И хотя Джеймсу становится лучше с каждой неделей, Стиву становится пропорционально хуже. Джеймс вспоминает всё больше: своё детство, юность, знакомство со Стивом. Он осознаёт себя как Джеймса Бьюкенена Барнса. И наконец-то перестаёт сидеть на полу, тычась лицом в колено. Стив этому рад. Честно рад. Джеймс всё рассказывает ему, уточняя детали, и Стив охотно делится с ним. Но Барнс начинает смотреть на него так, что внутренности выворачивает. Он смотрит как Баки, а у Стива нет права на ошибку. Он смотрит и касается его. Разговаривая, подходит ближе. Стремится помочь, когда Стив что-то приносит из магазина. И каждый раз задерживает руку, которой касается Стива, дольше, чем нужно. Просит чая, но когда Стив ему говорит налить в отдельную кружку, Джеймс только бесцеремонно берёт его и пьёт с того же края, с которого пил Роджерс. И, господи, что это ещё, если не косвенный поцелуй? Стив судорожно сглатывает и пытается чем-нибудь себя занять, чтобы не думать. Думать нельзя, хотя и таких мелочей — слишком много. Они накапливаются раз за разом, как снежный ком. И вот-вот просто похоронят под собой Стива — если думать. Потому что у Стива душа рвётся навстречу Баки, который всё чаще и чаще глядит из повеселевших глаз Джеймса. Его подводит тело, подводят мысли, и на чём держится выдержка — непонятно. Но она ещё держится, и это радует. Хотя контролировать себя всё чаще становится трудно. Хочется подставиться под руку, которая дружески хлопает по плечу. Хочется уткнуться носом в ключицы, когда Джеймс что-то убирает из его волос, прижимая Стива к себе. Хочется просто подойти и обнять, как было раньше, когда Джеймс сосредоточенно что-то чертит на карте, вдохнуть запах волос, провести носом за ухо, а после — вжаться губами в губы и раствориться в поцелуе. Но Стив может позволить себе только до звёзд жмурить глаза и кусать руку, глубокой ночью стоя в ванной. Потому что Джеймс смотрит. Смотрит и ничего не делает. ~~~ На пятый месяц Стив просыпается от того, что ему жарко. Слишком жарко для мартовской ночи. И тесно. Он вертится, пытаясь понять причину, но его будто железом придавило. Железом. Господи. Стив оборачивается и видит… Джеймса. Стив жмурится несколько раз, надеясь проснуться, щипает себя за руку, кусает губы, но всё без толку. Джеймс рядом с ним. В его кровати. Обнимает и прижимает к себе. Стив выдыхает сквозь зубы. Естественно, той ночью он так и не засыпает обратно. Утром Джеймс всё объясняет первым. — Я… — он мнётся на пороге кухни. — Я вспомнил, что мы часто так спали. Я не знаю почему. Но в воспоминаниях ты никогда не был против. Наоборот, будто сам ластился ко мне. И я не знаю, что правда, а что нет, потому что есть воспоминания, в которых ты спишь отдельно. И я подумал, что ты не будешь против… Стив молчит. Под его взглядом — наверняка тяжёлым — Джеймс замолкает, а в его глазах — снова море вины. Стив кусает губу и шумно выдыхает. — Да, мы спали, — твёрдо говорит он. Признаваться тяжело, горло будто дерёт непонятно откуда взявшийся кашель. — Когда я болел, ты всегда ложился со мной и держал до утра, чтобы мне было не холодно и чтобы меня меньше знобило. Джеймс кивает и уходит. А потом возвращается через пару минут. — Стив, слушай, — тихо говорит он. — Есть ещё воспоминание. Там я… Я причинял тебе боль? Или тебе было хорошо? Стив роняет нож, которым резал салат. — Чем мы там… занимались? — спрашивает, с трудом вспоминая, как дышать. — Я не знаю, как это описать и как это называется. Но мы, кажется, целовались. И я трогал тебя… Там, — Джеймс кивает головой, не в силах произнести это вслух, и мимолетно указывает ладонью на пах. Стив сглатывает. — Мне там было хорошо, — спустя несколько минут напряжённой тишины признаётся он. — Мы занимались любовью. Джеймс садится за стол и долго смотрит на сцепленные в замок руки. Стив его не трогает. А вечером Джеймс снова ложится к нему. ~~~ Две недели они спят вместе. Стив будто заново привыкает, как это — ощущать Баки (господи боже, да, Баки!) — за своей спиной, чувствовать на шее его дыхание, а по утрам видеть растрепавшуюся тёмную шевелюру. Джеймс с каждым днём всё больше становится Баки. Он вспоминает свои старые вкусы, привычки, даже говорит как раньше — весело и живо. Когда приезжает Говард Старк, кумир его детства, Баки восторженно беседует с ним о руке и неприятных ощущениях в ней, о том, что бы он хотел с ней сделать. И неделю, начиная с понедельника, Баки по утрам уезжает к нему, чтобы настроить руку и облегчить её. Стив благодарит за эту неделю всех известных ему богов и богинь. Потому что это выглядит как передышка. За эти дни он успевает разобраться в себе, хоть и происходит это невесело. Он изо дня в день передумывает одни и те же мысли: может ли он позволить себе быть с Баки? хочет ли этого Баки на самом деле, а не на словах? может ли Стив пойти ему навстречу? И самое главное — перед ним Баки или всё ещё Джеймс? Когда тот возвращается в воскресенье днём, обнимая при встрече (как начал делать пару дней назад), Стив думает: Баки. И, видимо, это слетает с губ, произносится вслух, потому что Барнс кивает и мурлычет в ухо: — Да, Баки. Прости меня за всё. Стив утыкается носом ему в грудь, часто-часто дыша и стараясь не обращать внимания на пощипывание в носу. Он вдыхает запах Баки, не может им надышаться, а Барнс только смеётся и целует Стива куда придётся. В нос, в щёки, в лоб, случайно тычет носом в глаз и смеётся ещё громче. И Стив вместе с ним. Баки рассказывает, что Говард сделал с рукой: теперь она легче и лучше управляема. А ещё он провёл обследование мозга и сказал, что всё гораздо лучше, чем было. Есть ещё выжженные пятна, но, наверное, они быстро восстановятся. Стив рад это слышать. Он чувствует, как внутри воцаряется покой и безмолвие. И от этого на душе теплеет. Вечером Баки снова целует его, но в этот раз напористее, и Стив не может ничего с собой поделать — никогда не мог, если честно, — у него встаёт. И Баки, конечно, это чувствует, потому что тут же опускает руку и легко касается там. Стив мычит в поцелуй и отстраняется. — Я не могу, Баки, — шепчет он. Потому что, правда, не может. Он знает, что Баки восстановился, но он не может позволить себе вот так сразу срываться. В конце концов, так нельзя. Баки столько всего вытерпел, а Стив сейчас выставляет себя так, будто только и ждал поцелуя и того, что произойдёт дальше. Как будто больше ему ничего не нужно. Баки всё ещё сломан, потому что на дне глаз плещется боль, пусть и хорошо прикрытая весельем, потому что в словах нет-нет да и промелькнёт виноватая интонация, от которой у Стива сводит зубы. Он просто не может себе позволить поступить так с Баки. — Стив, посмотри на меня, — зовёт Баки, но Роджерс упрямо мотает головой. — Стив, всё в порядке. Я тоже этого хочу. Всё хорошо, слышишь меня? Стив. Баки берёт его за подбородок и заставляет посмотреть в глаза. — Я люблю тебя. И ты единственное, что помогло мне восстановиться, — серьёзно говорит Баки. — И я знаю, сколько ты мучился со мной и с моими загонами. И я видел, как ты одёргивал себя всё это время. Я благодарен тебе так сильно, что мне не хватит слов, чтобы всё это высказать. Да и нужно ли говорить, если ты это сам чувствуешь? Стив молчит. Он жмурится до звёздочек, сжимает зубы, а потом подаётся вперёд и отчаянно целует Баки. Сам. Тот только ухмыляется в поцелуй. Дойти до кровати они не успевают. Падают на диван в зале, и Баки усаживает Стива сверху, принимаясь расстёгивать его рубашку. Стив млеет под контрастными прикосновениями: живые пальцы горячие, а бионические — холодные, и от этого простреливает будто током. Роджерс дрожащими пальцами расстёгивает рубашку Баки, стягивает её и наконец касается шрама на стыке металла и кожи пальцами, а после — губами, заставляя Баки скулить. Сначала он пугается — больно? сильно надавил? — но Баки только поощрительно давит пальцами на голову, нежно касаясь волос, и Стив снова повторяет то же движение языком. Руки Баки везде. Он будто восстанавливает ощущение тела Стива в голове: гладит спину, выступающие позвонки, крылья лопаток и клетку рёбер, касается живота и ведёт руками ниже, обхватывая жадно и надёжно. Стива ведёт от горячих рук. Бионика нагрелась от жара тел и теперь ощущается почти как живая. На растяжку уходит много времени. Откуда у Баки столько выдержки, Стив не знает, потому что он готов сделать всё вот так — сразу и быстро. Он так долго ждал, и лучше бы Баки ничего не говорил про то время, которое он провёл без него, потому что, «господи, Баки, давай быстрее, я готов». И Баки даёт. Стив только кусает губы и подаётся навстречу. Тело вспоминает всё быстрее мозга. Как нужно двигаться, куда деть руки, как целовать, когда Стив вот так закатывает глаза от наслаждения, где надавить, чтобы Баки простонал ещё раз. В голове и мыслей-то нет толком. Отголоски связных предложений и вспышки удовольствия. Мурашки по позвоночнику и дрожь в пальцах. В животе тепло, внутренности скручивает узлом и будто бы даже больно. А потом Баки опускает руку вниз, и Стива выносит за грань. В глазах светлеет от лёгкого похлопывания по щекам и жаркого шёпота в ухо. Стив еле открывает глаза. И первое, то он видит, — это наливающийся кровью, притекающей к коже, укус на плече Баки. Стив закрывает глаза руками и тихо выдыхает. Баки отводит его руки и целует. Выглядит он при этом абсолютно довольным. И Стив не может сделать ничего, кроме как улыбнуться и ответить на поцелуй. Но конечно, безоблачно всё быть не может. Утром после жаркого вечера Стиву хочется материться. Если бы он мог, он бы обязательно позволил себе кучу нелестных эпитетов в адрес сложившейся ситуации. Потому что рядом с ним лежит Джеймс.