Tel garas solasan

      «А помнишь, как все начиналось? Конечно, помнишь, ведь для тебя совсем немного времени прошло. Помнишь, каким он был тогда? Добрым, загадочным, не таким, как все эльфы, которых ты встречала…       — Ну, раз на то пошло, меня зовут Солас. Очень рад, что ты жива.       — Он хотел сказать: „Ты тут спала, а я дежурил всю ночь и не давал твоей метке тебя убить“.       И то, как он улыбнулся тогда? Может, я была слепа, но он, действительно, был другим. Я ведь еще верю в это, да? Верю, ведь мы, долийцы, — довольно упрямый народ…»       Разобравшись с брешью, уставшая команда вернулась обратно в поселение клана Лавеллан, чтобы заночевать и на утро двинуться обратно в путь.       — Еще парочка демонов Ужаса, и я окончательно потеряю свой сон, — жалуется эльфийка Дориану, — зачем набрасываться прямо из-под земли? Они так поздороваться хотят или обняться?       — Ох, дорогая, если бы они хотели обниматься, все было бы проще! — отвечает ей прихрамывающий некромант.       — Может, они когда-то и хотели обниматься, — вставляет Солас, бредущий чуть позади. Ему не очень нравилось то, как крепчала дружба между Инквизитором и тевинтерцем.       Здесь Солас чувствовал себя, словно не в своей тарелке. То, как жили эти эльфы, сейчас было его виной, и он отчаянно пытался найти нечто ужасное в их образе, но Эллана каждый раз направляла его взгляд и мысль в другую, позитивную сторону. Зачем она так старалась? Ему хотелось побыть с ней наедине, поговорить, но сделать это здесь довольно тяжело, ведь даже у деревьев были уши. Долийцы, может, и относились к ним, как к гостям клана и друзьям их соплеменницы, но доверие проявлять не спешили. У старших все ограничивалось вежливостью, но молодежь все еще тянулась к новым знаниям и к новым людям. Некоторые мечтали о дальних странах, о приключениях и искренне завидовали теперешней главе Инквизиции, еще когда ее отправили на Конклав. Они жадно впитывали каждое слово, жест, каждую историю и улыбку. «Прямо орлесианский бал, только в лесу и без убийств», — мысленно усмехнулся Солас.       Отчитавшись о проделанной работе перед старейшиной клана, каждый разошелся по своим делам — кто-то сразу спать, кто-то зализывать раны, а кто-то нашел себе интересных собеседников. И Эллана, в свою очередь, решила, что это ее последняя возможность доказать, что долийцев еще можно спасти, и для этого не обязательно проливать кровь. Как убедить революционера стать реформатором? Эльфийка улыбнулась, думая, что обязательно назовет так свою книгу, если все получится.       Соласа она нашла на окраине территорий их клана, рассматривающего каменную статую волка — ФенʼХарела. Эллана напряглась, желая избежать любых разговоров об Ужасном волке, долийской трактовке легенд о нем и прочих эльфийских «божествах».       — Пойдем, я тебе кое-что покажу, — шепчет она прямо ему на ухо, подкравшись со спины.       — Почему он стоит здесь? — тихо спрашивает эльф, не отходя от статуи.       Эллана долго молчит, тщательно обдумывая столь щекотливую ситуацию. Все же, иногда правду лучше не знать раньше времени. Она напрягается словно струнка, и он чувствует это в повисшей тишине.       — Охраняет деревню от духов, — выдыхает девушка, сжав Соласа за запястье, — дети, кстати, очень любят истории про него. У тебя как раз есть прекрасная возможность поделиться своим опытом с молодым поколением… Поверь мне, они готовы впитывать любую новую информацию, я уже пообещала, что ты расскажешь им нечто интересное.       — Да, они впитывают любую правду и неправду, — тяжело вздыхая, отвечает эльф, — и ты, наверное, хотела сказать, не охраняет, а отпугивает?       — Знаешь, я с детства была очень любопытной…       — По-твоему количеству ежедневных вопросов это довольно легко понять, vhenan, — усмехается Солас и разворачивается к ней, заглядывая в опущенные глаза.       — Так вот, Солас, знаю, может прозвучать странно, в клане я старалась об этом никогда не говорить, не поняли бы, да и не захотели. Но просто скажи мне, стали бы древние эльфы строить столько памятников тому, чего боятся, тому, чего не понимают? Нет, я знаю все эти истории, но они не всегда сходятся с тем, что можно увидеть вокруг. Странно, да? Я много путешествовала, была агентом нашего клана в городах, среди людей, и все эти легенды, придания, божественные пантеоны и остальное…       — Ты боишься, что я осужу тебя за неуверенность в правдивости легенд? — Солас перебивает ее, заставляя эльфийку поднять подбородок и посмотреть ему в глаза, — я понял тебя, не переживай так.       Эллана наконец-то выдыхает, смущаясь от того, что сейчас наговорила, и мысленно упрекая себя за неосторожность. Но, видимо, пока у нее все шло хорошо.       — И мне, конечно, приятно, что ты меня так крепко держишь за запястье, но пока я никуда убегать не собираюсь.       — Кто тебя знает, Солас, — наконец-то смеется Эллана, расслабляясь и отпуская его руку.        — Ну так пойдем? А то твои маленькие слушатели тебя заждались.       — Кхм, я не уверен, что старшие это одобрят…       «Оставь себе побольше воспоминаний, собирай их и создавай. Побудь эгоисткой, поживи для себя, прошу тебя, иначе все те крохи, которые я собрала за тот год, не удержат ни его, ни тебя от глупостей. Не жалей, живи, думай не только об окружающих. Подумай о себе, о вас, делай шаги, на которые он не решится. Теперь ты понимаешь, почему. Я даже завидую. Так легче… тебе будет легче»       — Когда они вырастут, сами решат, что было для них полезно, а что нет. Да, старшим не понравится, но никто и слова не скажет, — Лавеллан загадочно ему улыбается, берет за руки и нежно целует в уголок губ.       Солас тянется за большим, но Эллана ускользает, хитро щурясь, убегает к кострам и шуму детских голосов. Он, словно привязанный, следует за ней, уже не способный отказать или уйти. Вот она, та сама женская магия, которая страшнее любого контроля разума, которая погубила больше живых существ, чем любой мор.       Ее силуэт мелькает в свете огня, переливаясь отблесками, словно в битве, когда она снова поднимает руками волну огня на врагов, и те загораются, словно факела, ударяются в панику, а огни так и блистают в ее светлых глазах, полных наслаждения от происходящего. Как иронично, что именно огонь — стихия Инквизитора.       Солас чувствует себя хищником, гонящимся за своей жертвой. Это чувство опьяняет, рождает сильное желание поймать и провести когтем по хрупкой шее, услышать перепуганное, обрывающееся дыхание, тихую мольбу о пощаде. Он уже давно забыл, как это сводит с ума, мешает себя контролировать. Бег продолжается, но жертва исчезает в тени. Ужасный волк злится, останавливается, но тут ее руки крепко хватают его и утягивают к себе.       Эльф садится рядом с ней на одно из бревен-лавочек, которыми окружен костер. Дети замолкают и с любопытством смотрят на него.       — Ты чего, Солас? Чуть мимо не пробежал, — мило улыбается ему Эллана, ободряюще стуча по плечу.       — Еще немного, и съел бы, — шепчет Коул, затерявшийся среди ребятни, но сразу замолкает, замечая осуждающий взгляд Соласа.       Эльф тут же меняется в лице, и вот он уже серьезный, взрослый волшебник с голосом воспитателя:       — Итак, про что вы хотите услышать?       — Про духов! О, нет, про древние замки! Большая сестра так и не рассказала нам про замок, в котором вы живете. А лучше и про замок, и про духов в нем, — перекрикивая друг друга, высказываются дети.       — Да, я тоже люблю слушать про Скайхолд. Моя любимая тема сразу после духов, — смеется Эллана.       — Хм, а я смотрю, зритель знает, чего он хочет. Тогда начнем! Когда-то давно, давно, когда в мире были только эльфы….       Спустя пару часов толпа слушателей разбежалась по домам, и остался один Коул, не желавший отрываться от рассказа. Лавеллан уже давно сладко сопела, закутавшись в одеяло, доверчиво облокотившись на Соласа. У нее на коленях, свернувшись клубочком, так же сопела малышка Эмилия, за которой просили присмотреть отправившиеся на охоту родители.       — Все, больше мне рассказывать нечего, — устало выдыхает эльф, — да и перед завтрашним днем всем надо отдохнуть.       Коул лишь что-то разочарованно бурчит и вызывается отнести ребенка в постель, аргументировав тем, что только там Эмилии не снятся кошмары. Солас ничего против не имеет — ему и самому еще предстояло отнести в постель ребенка побольше.       Они, наконец-то, остаются одни, рядом лишь тихо потрескивают угли, а над головой плывёт бесконечное звездное небо, но он его не замечает. Солас наклоняется к ней, убирая прилипшие пряди с лица и так же, как она ему сегодня, тихо шепчет на ухо:       — Инквизитор, а не пора ли вам в постель?       Она шевелится и возмущенно поднимает на него свои серые глаза, мол, как ты посмел потревожить мой сон, да и еще таким наглым образом? А по рукам и шее бегут мурашки, и от этой сладкой щекотки Лавеллан вздрагивает, словно осенний листок на ветру:       — Давай побудем здесь еще немного.       — Здесь не лучшее место для сна. А тебе нужен хороший сон после закрытия разрыва…       — Солас, обещай мне, что подумаешь, ладно? — неожиданно серьезно произносит эльфийка, кутаясь в одеяло и вставая с нагретого места.       — Подумаю о чем?       — Об этих детях, Солас, о детях, которых мы спасли, закрыв эту дыру, которых мы спасем, уничтожив Корифея. Они были счастливы услышать твои истории. Может, они и живут на окраине мира, отколовшись от всех, но они счастливы, понимаешь? Подумай о том, что можно им дать, что можно для них сделать. О том, как сохранить это любопытство.       Солас снизу смотрит на ее гордое лицо, возвышающееся над ним, не понимая, что заставило ее это сказать. Он знает, что может подарить им новый мир, тот мир, который помнит он.       «Мы для него не существовали. ФанʼХарел смотрел на нас, словно на персонажей книги, которых можно было просто стереть. Однажды, он сказал мне, что словно проснулся в мире усмиренных, а я не могла его переубедить, потому что просто не знала, каким мир был в его времена. Иногда я представляла себя на его месте — проснуться спустя много веков, понимая, что-то, как выглядит мир сегодня — полностью твоя вина. Поступила ли я бы так же как он? Не знаю. Но я уверенна, что у каждого должен быть свой спаситель, в этом времени, в этом мире, сейчас. Лавеллан, прошу, помоги ему, услышь его боль и его одиночество. Знаю, периодически ему хочется врезать… просто заставь его говорить, заставь его раскрыться раньше. Я так сожалею, что не говорила с ним больше…»       — Прости, просто я сонная, а ночь на меня всегда странно действует, сама не знаю, что говорю, — выкручивается леди Инквизитор, чуть опуская голову, — ты прав, здесь нельзя.       — Ничего, — отвечает Солас, тоже вставая и стряхивая с себя невидимую пыль, — Пожалуй, я посижу с тобой, а то вдруг еще что-то во сне привидится. Должен же кто-то охранять твой сон…       — Ты хочешь сказать, что у нас осталось незаконченное дело? — строго произносит эльфийка, разворачиваясь и направляясь к своему дому.       — Да, ты его начала, а мне заканчивать, — в той же интонации продолжает он, следуя за ней по пятам.       Солас знал, что нельзя, и никогда бы не позволил себе такого поведения, но та игра, которую вела эта хитрая девушка, завораживала его, пробуждая воспоминания о бунтовском прошлом, когда он был совсем другим: хитрым, диким, необузданным, восставшим против всех. Она пробуждала в нем эту гордость, ощущение собственной силы, собственных бесконечных возможностей, когда можно было делать что угодно и тащить в постель любую знатную даму. Но, сейчас все было по-другому. Он так торопился изменить мир, что чуть не разрушил его не так, как он хотел. Он торопился, потому что боялся привязаться, понять его и полюбить. Утонуть в этом мире без той магии, без того чувства единения с миром. Потом будет слишком больно, слишком тяжело сделать то, что он обязан сделать, и это будет не только его ноша. Нельзя было перекладывать это на маленькую, хрупкую девочку с открытыми к миру глазами и душой. «Просто ты родилась не в том веке, Лавеллан», — часто думал он.       Эти мысли застают его уже в помещении. Здесь у каждого был собственный, хоть и маленький, но довольно уютный деревянный домик. Долийцы уважали личное пространство друг друга. Эллана тем временем уже начинает раздеваться, словно не замечая метаний эльфа.       — Что ты делаешь? — все же заметив происходящее, откликается Солас.       — Как что? Ты мне предлагаешь мне залезть в чистую постельку в грязной, уличной одежде?! Тебя я тоже в таком виде не пущу, так что раздевайся.       Она пугается собственных слов и той уверенности, с которой это произнесла. Отвернувшись, чтобы не дать заметить собственного смущения, девушка продолжает стягивать с себя сапоги, только вот шнуровка никак не поддается.       Солас вздыхает, понимая, как сейчас бы прозвучало его «не могу», но он уже здесь, и пути назад не было.       Она изменилась и больше не была той робкой девочкой, с которой он познакомился под разрывом. Что так изменило ее поведение? Что сделало ее такой решительной? Порой это пугало даже его. Он не знал, о чем она думает, что она сейчас скажет, ударит или поцелует, обнимет или убежит. Неужели, метка, что сияла этим зловещим зеленым цветом, так меняла ее? Однажды он задаст этот вопрос, но не сегодня.       — Думаю, вам нужна помощь, Инквизитор.       — Не помешала бы, — улыбается Лавеллан, отпуская шнурки, — и, могу ли я попросить Вас об одной очень интимной просьбе?       Солас садится перед ней на колени, ловко и аккуратно развязывая тугие узлы. Только подумать, он преклоняется перед девочкой с валласлином Джун на лице. А ведь когда-то все было совершенно наоборот. Эльф аккуратно стягивает с нее сапог, проводя пальцами по лодыжке:       — Конечно…       Эльфийка завороженно наблюдает за его действиями и, нервно сглатывая, отвечает:       — Эллана, меня зовут Эллана.