Рыжая Девочка и Серый Волк

Тогда Он едва не наследил, успев выйти в последний момент. То, как безрассудно отважно нырнула она в этот омут головой, сбило его с толку. Он явственно слышал её стон, чувствовал горячее хриплое сбивающееся дыхание, и это парализовало мозг, превратив его в животное. Он шел по следу. Уже ничто не могло бы помешать ему атаковать. Добыча была так близка, так безропотна и желанна. С остервенением сдирая с неё платье, он силился утопить плещущуюся на задворках сознания мысль о том, где и с кем она успела стать такой опытной. Ни тени смущения, сомнений, сожалений он не мог рассмотреть в ее глазах, как ни пытался всматриваться. Ее руки бессовестно блуждали по его телу, сводя его с ума и в то же время, заставляя бешено ревновать к тому, что было до него. Он не хотел представлять её ни с кем другим, но яркие картины, как назло, отливали всеми красками радуги и застили разум. Стоит признать, признаться хотя бы самому себе. Он был слишком глуп всё это время, старый плешивый Волк. Он берег её от всех и прежде всего от самого себя, а она без сожаления отдалась кому-то, кто, скорее всего, не стоил и мизинца на её руке. Трепетный осёл. Она теперь совсем не та милая девочка, какой он видел её и знал. Его смешной девчонки в дурацкой красной шапочке больше нет и никогда не будет. Было так смешно и нелепо даже просто мечтать о ней, той чистой, невинной и свежей. Что ж, Волк, довольствуйся крошками с чужого стола. От этих дум было больно, где-то в районе солнечного сплетения. Рыком он отогнал все взрывающие мозг мысли, позволив себе больше не церемониться, грубо вторгаясь в некогда заветное тело. Ей ведь теперь нечего больше терять. А ему больше некого беречь. Сейчас Эти холодные слизни оставляли на нагой коже мерзкие скользкие дорожки. Их было много, они копошились на ней, прокладывая им одним лишь ведомые маршруты. Её била дрожь, которую унять не было сил. Хотелось стряхнуть их, но руки не слушались, живя своей, отдельной жизнью. Она широко распахнула глаза, почувствовав, наконец, способность управлять своим телом. Начала отряхиваться, понимая, что это был лишь морок, наваждение, которое вот-вот рассеется, оставляя лишь временным послевкусием чувство безбрежной брезгливости. Утро было серым и хмурым. Небо рыдало затяжным дождём, словно оплакивая незавидную долю той, что предстояло сегодня стать мужней женой. Внутренне содрогаясь, она приподнялась на локтях. Слизни были слишком реальны. Слишком отвратительны, поселяя в душе рядом с привычным и родным отчаянием чувство неотвратимой беды. - Доброе утро, милая будущая жёнушка, - вкрадчивый ласковый тон его голоса мог обмануть кого угодно, но она уже выработала к этим дешёвым уловкам стойкий иммунитет, не ожидая ничего хорошего. Лишь еле вздрогнула, втягивая голову в плечи и инстинктивно поджимая ноги к животу. Пусть бы он был в хорошем настроении. Пусть бы не трогал сейчас, когда она совсем не готова, слишком уязвима, растревожена мерзким сном. - Ты готова стать моей этой ночью? – её телодвижения не ускользнули от его взгляда. Заворожённо, будто кролик за удавом, наблюдала она за тем, как белокурый мучитель медленно поднявшись, приблизился, запустил руку под одеяло, прокладывая путь под сорочку, к внутренней стороне бедра. - Улыбайся мне, дорогая, - прошептал он, с остервенением сжимая кожу, - улыбайся лучше. Тогда Кровь, которой он не ждал, остудила его пыл мгновенно. Ярость уступила место растерянности. Он в тупом онемении недоверчиво смотрел на её измазанные бедра, силясь сообразить, что бы это могло означать. Неужели он повредил в ней что-то, перестав себя контролировать. Он сгреб ее в охапку, отмечая и опухшие глаза, и воспалённую красную каёмку вокруг губ, и теперь уже растерянное и какое-то затравленное выражение лица. - Идиот, я такой идиот. Я всё сделал не так, прости, - он баюкал её словно своё ненаглядное чадо. Она вдруг всхлипнула, превращаясь из податливой тряпичной куклы в живую и горячую деву. - Я не думала, что будет больно и … и, обидно, - слёзы полились сами, ручьём. Никогда в жизни он ещё не чувствовал себя гаже, чем под гнетом этих её слов. Она, оказывается, была той, что он знал и помнил: прежней, доверчивой и открытой. Это он за ревностью, подозрениями, всколыхнувшимся гневом так и не увидел, так и не понял всего до конца. - Прости, прости, - он слизывал эти бесконечные слёзы, силясь утешить её, страшась быть отвергнутым, радуясь, что она всё та же и вновь льнет к нему доверчиво и бесстрашно, расслабляясь в его объятиях. Теперь ему хотелось обладать ею, не делясь ни с кем. Поглотить её целиком и носить в себе вместо никчемной своей душонки. Перебрать каждую косточку в этом хрупком тельце, прощупать каждую мышцу, насладиться музыкой ее сердца, расчесать гребнем её непослушные спутанные медные локоны. Если бы он мог, он бы вывернул её наизнанку, чтобы запечатать каждый сантиметр этого тела своими губами, чтобы пометить навечно, заявив свои окончательные и бесповоротные права на неё перед людьми, небесами и преисподней. Он хотел бы привязать, пришить её к себе грубыми суконными нитями, чтобы никогда уже больше не расстаться, не выпустить из виду, знать, что она рядом, что она его навсегда. Она - его и он - её. Стало жгуче, нестерпимо стыдно. Он Волк, а не глупая мальтийская болонка. Рассыпается-растекается ртутью, течет, словно похотливая сучка. Её поцелуи парализуют его волю. Её руки приручили дикого зверя, превратив его в верного пса. Её слёзы… Он бы умер, воскрес и ещё раз умер, лишь бы только ей не пришлось больше плакать.