Говорит и показывает

Поначалу у Ламаника сильно дрожали руки. В самый первый раз им с Мейбл было так страшно, что они едва не сорвали весь ритуал: его стошнило прямо у алтаря, а сестра выронила свечу и закапала руны горячим воском. Потом он, конечно, свыкся. Научился держать спину прямой, а лицо — лишённым эмоций, но привычка пришла лишь несколько лет спустя. В двенадцать Уилл ещё долго лечил его от ночных кошмаров. Уилл был тяжёлым, даром что в последние несколько месяцев исхудал страшно. Они с Мейбл с трудом затащили его костлявую тушу на алтарь, бок о бок с другим неподвижным телом — этот был ещё жив, — разрезали рубашку, маркером пометили места будущих надрезов на животе и впалой груди. Это тело Ламанику совсем не нравилось. Уилл в нём был уж слишком похож на драную псину, да и протянул недолго. Шутка ли — проводить ритуал всего год спустя! Тело, лежащее рядом с ним, было лучше. Ламанику даже стараться не пришлось, чтобы опоить его и увезти за собой. Всего-то и понадобилось, что улыбнуться пугливо, попросить взять ему выпить, соврать — «В пятнадцать не продают» — и, когда сволочь расплылась в заинтересованной улыбке, кинуть пару таблеток ему в стакан. В прошлый раз в качестве приманки ходила Мейбл, но в бар их, шестнадцатилетних, не пустили, и тело пришлось искать автостопом на трассе. Сроки поджимали, и выбирать особо не приходилось, но Ламаника всё равно передёргивало всякий раз при виде этой обрюзгшей, землистой морды. Уилл будто бы чуял его неприязнь и старался лишний раз не попадаться на глаза. От этого Ламаник злился ещё сильнее. Он был даже рад, пожалуй, что убитые веществами почки и больное сердце прикончили Уилла так скоро. Мейбл зажгла свечи, деловито оглядела магический круг, сверилась с записями и, помедлив, кивнула: — Всё в порядке. Начинай. — Я? — возмущённо вскинулся Ламаник. — Твоя же очередь! — Я резала в прошлый раз. — А я кишки ему разматывал! Думаешь, приятно было? Сестра хитро покосилась на него и улыбнулась: — Тебе же хочется. Ламаник не нашёлся с ответом. Мейбл была права — какая-то часть его была бы совсем не против воткнуть нож в опостылевшую морду. Вырезать сердце и сжать в кулаке. Выпотрошить то, что ещё недавно было Уильямом — Уильяма в нём больше не было, а значит, не должно было быть и всего остального: на его взгляд, это ощущалось даже интимно. Ни одно человеческое тело не могло умещать демона слишком долго, но близнецы Глифул не собирались снова оставаться одни. Когда он приступил к работе, его сестра затянула певуче древнее заклинание и помогла уместить расширитель посередине вспоротой грудной клетки. Раньше было сложнее, но они уже не являлись теми напуганными детьми, едва соображающими от страха и отвращения. Сейчас Мейбл была бледна и взволнована, брошь в её волосах тускло мерцала синим, и Ламаник против воли отвлёкся на пару секунд, любуясь ею — как никогда не получалось любоваться собой, похожим на неё до последней черты. Ламаник вырезал Уиллу глаза и вставил по увядшему соцветию аконита в пустые глазницы. Вытащил сердце и уместил сухие, ломкие стебли трав между рёбер, сырой землёй набил вспоротое брюхо. Его одежда была испачкана грязью, с кончиков почерневших пальцев капала тёмная кровь вперемешку со слизью, но Мейбл, дочитывая последние строки заклятия, всё равно взяла его за руку. Человек на алтаре содрогнулся, не просыпаясь, и, наконец, умер. По рунной цепочке вспыхнул магический круг; на мгновение Ламаник ощутил, как безумное, древнее и смертельно усталое — то, чем являлся Уилл за границей своей навязанной человечности — мечется между свечей, и ему стало страшно. Может быть, Уилл и не хотел возвращаться, но никто не спрашивал, чего хочет демон. Это решение не принадлежало ему — не сейчас и не в этой жизни. Ламаник убивал за него, как делал бы это за родную сестру, и был готов убивать, убивать, убивать ещё. Лишь бы сейчас и тысячу раз снова застегнуть ошейник на горле и с нежностью — пока не уместился в непривычном теле, пока не пришёл в себя, — с больной, щемящей любовью коротко коснуться губами его щеки.