Говорит и показывает

Святой отец — самая бешеная сука на Диком Западе. Губы у него бледные, волосы тяжелым золотом ложатся на плечи и стекают до самого пояса, улыбка — широкая и кривая, руки — ледяные, липкие. Ладонь Диппера он трясёт так долго, что под конец тот уже и не знает, куда деть себя от неловкости. Когда прихожане преклоняют колени, отец Уильям широко разводит руки, будто стремится заключить всю паству в объятия. Пользуясь тем, что его, уместившегося в последнем ряду, почти не видно, Диппер быстро облизывает кончики пальцев. Ещё на входе вода в чаше, у которой проводилось крестное знамение, показалась ему какой-то странной. И впрямь — на языке тянет приторной сладостью Маунтин Дью. Диппер всматривается в лица вокруг, но не видит на них ничего, кроме блаженного обожания. Паства больше смахивает на стадо. Все взгляды жадно прикованы к святому отцу. — …Знай, что Ангел-хранитель твой зовет тебя под кров дома Божия; это он, небожитель, напоминает тебе о небе земном, чтобы там освятить твою душу благодатию, чтобы усладить твое тело всяческим удовольствиями, и — кто знает? — может быть он зовет туда и для того еще, чтобы отвести тебя от искушения, которого не избежать тебе, если дома останешься, так не лучше ли предаться ему под сенью храма Божия с его же благословения… Диппер совсем не понимает святые тексты — он и эту службу не посещал бы, если бы мать не настояла, мол, в набожном Канзасе куда как проще завести порядочных друзей в церкви, чем в захудалом баре за пинтой пива, — но в бодрой, скачущей неуместными интонациями речи священника ему чудится смутный подвох. Только сейчас он замечает, что вместо обычного манипула на руке у отца Уильяма покоится совершенно похабный желтый шелковый шарфик. На шарфике вышиты цветы — вроде бы алые маки. Выглядит, на вкус Диппера, омерзительно, поэтому он практически не удивлён (что неправда — зрелище на пару секунд вгоняет его в состояние глубокого, почти философского ступора), когда священник выходит из-за алтаря и демонстрирует приходу длинные загорелые ноги в пляжных, в тот же алый цветочек, шортах, торчащих из-под традиционной литургической туники. Святой отец ловит его взгляд, и это будто пощечина, от которой щеки у Диппера жарко вспыхивают. Почти секунду они смотрят друг другу в глаза. У отца Уильяма кожа смуглая, скулы — высокие, точеные, глаза бешеные, с суженными зрачками, а ещё — уверенный подбородок и крутая линия челюсти, из-за которой всё лицо отличается особенно броской и вызывающей красотой. На фоне такого лица густые и блестящие волосы до пояса даже не перетягивают внимание (Диппер, впрочем, малодушно надеется, что святой отец просто натянул на черепушку, плешивую, как у большинства местных мужчин за тридцать, хороший парик). Отец Уильям замолкает и медленно облизывает губы. Язык у него жуткий — уж больно подвижный и какой-то до ненормальности длинный. Диппер, не способный достать кончиком языка даже до кончика носа, вздрагивает, вообразив, как святой отец, будто ящерица, без труда дотягивается своим до самого лба или, скажем, открытого глаза. Верно трактовав его растерянный взгляд, тот склабится и выразительно ведёт бровями. Этого хватает, чтобы Диппер дал себе клятву никогда, никогда, никогда больше не переступать порог этой церкви, объявить, наконец, матери о том, что он, вообще-то, агностик с уклоном в атеизм, и сразу по возвращении домой тщательно вымыть глаза с мылом. Стараясь двигаться как можно незаметнее, он аккуратно, бочком придвигается к выходу. У него получается добраться до самого прохода, когда прихожанка, пожилая женщина в длинном нарядном платье, удерживает его за локоть. — Подожди немного, дорогой, — шепчет она и крепче смыкает пальцы. — Сейчас будем петь псаломы. Смущённый, Диппер остаётся на месте. Вскоре святой отец и в самом деле убегает в подсобку и возвращается оттуда с допотопным, видавшим виды магнитофоном. Он водружает это техническое уродство на алтарь и с ужасно довольным видом запускает музыку. Первая же мелодия звучит… знакомо. Даже слишком знакомо. На взгляд Диппера, чересчур. Сердобольная соседка кивает Дипперу на книжку в кожаном переплете, лежащую перед каждым прихожанином. Тот негнущимися пальцами послушно открывает её ровно посередине и едва удерживает нервный смех. Так и есть. Перед ним — тексты группы ABBA, а прямо сейчас играет их бессмертный хит Chiquitita. Паства поёт дружно, так же дружно фальшивит, но лица у всех — счастливые. Святой отец поет громче всех. Голос у него отвратительный. Нечто подобное Диппер слышал лет десять назад, когда Мейбл подобрала на улице больную собаку и вздумала сшить на неё платье. Собака портняжному делу сопротивлялась от всей своей собачьей души, но лаять от старости уже не могла, а потому в качестве протеста издавала нечто среднее между воем и хриплым кашлем — поразительно, но святой отец звучит немногим лучше. Соседка Диппера на финальных аккордах утирает глаза, полные слез умиления. — Это песня про меня, про всех нас, нашедших милостивого Господа нашего, — всхлипывает она. — Отец Билл так чуток, так чуток! Вставать в очередь на причащение Диппер совсем не хочет, но всё-таки, будто бы и не по собственной воле, нетвердым шагом идёт к алтарю. Его ведёт скорее любопытство, чем здравый смысл, и всё же он ужасно волнуется, когда настаёт его черёд отпускаться перед святым отцом на колени. Отец Билл — та ещё дылда. Он выше Диппера почти на голову, а с этого положения и вовсе кажется комично длинным. Диппер имеет неудовольствие наблюдать тощие ноги в бледно-золотистых волосках и горчично-жёлтые носки под лёгкие пляжные шлёпки, пока святой отец роется в огромной пачке начос. Опустив взгляд на Диппера, весь вид которого выражает недоумение, он усмехается: — Мы ведь в кукурузном поясе, детка. Опять же, чипсы вкуснее хлебцев. Пальцы у него длинные и ловкие. Он суёт Дипперу в рот треугольную чипсину и одобрительно треплет его по волосам ладонью, перепачканной специями. Почему-то Диппер отстраняется не сразу. Во рту остаётся химический привкус сыра. По окончании службы, когда прихожане расходятся, Диппер снова, уже увереннее, направляется к алтарю. Усевшись в глубокое резное кресло, святой отец закидывает ноги на алтарь и с прохладной тени под ним извлекает две банки пива. Одну кидает Дипперу, вторую открывает сам. Диппер медлит, прежде чем последовать его примеру. — Цирк какой-то, — говорит, наконец, он. Пиво тёплое и невкусное — впрочем, сейчас ему сгодится любое. — А вы, отче, тот ещё клоун. Ничуть не обидевшись, отец Билл широко и радостно скалится. — Напомни-ка, как тебя зовут, детка? — Диппер Пайнс, — зачем-то сообщает Диппер. — Я недавно в городе и, если честно, не понимаю, почему вас до сих пор не распнули всем приходом. — Диппер, — со вкусом повторяет святой отец. — Надеюсь, ты собираешься присоединиться к моей пастве. В таком случае церковь будет рада ответить на любые твои вопросы. Я, безусловно, не идеален, но кто, кроме нашего спасителя, безупречен? Я же следую философии вечного совершенствования. Как минимум, музыка у нас лучше, чем у коллег по цеху. И закуски. Никаких хлебов и рыбин — понимаешь, о чем я? И принцип возлюби ближнего своего» раскрыт… кхм, глубже — это мой любимый пункт в списке, но в буклеты мы его по понятным причинам не включаем — впрочем, поверь мне на слово, лучше один раз попробовать, чем сотню раз услышать! Он произносит это таким тоном, что Диппер почти уверен, что святой отец имеет в виду пьянки с причастным вином, плавно перетекающие в оргии, но загоняет эту мысль в самый дальний угол сознания — если существует негласная черта дозволенного, то она определенно лежит где-то на этом уровне. Он буквально через силу проглатывает ответ. Отец Билл смотрит на него внимательно и пытливо. — Детка, — мурлычет он, — а ты вообще веришь в Бога? Диппер молча мотает головой, и святой отец ухмыляется — в светлых-светлых золотистых глазах у него становится совсем не видно зрачков. — Ты поверишь, — обещает он, шумно отхлёбывая пиво. — Приходи в следующее воскресенье — будем обсуждать грех пьянства и исполнять лучшие хиты Шер. А после службы постараюсь выделить часок-другой на исповедь. У тебя такое лицо, будто тебе очень, очень нужно исповедоваться в самое ближайшее время. Спорим, тебе есть о чем рассказать папочке Билли? Закатив глаза, Диппер молча показывает ему средний палец, допивает пиво и, не оглядываясь, покидает здание церкви. Смех, доносящийся в спину, ему, конечно, лишь чудится, но всё равно жутко бесит. А на службу он всё равно придёт — разумеется, исключительно из любопытства и чтобы не расстраивать маму. В конце концов, ему всегда нравились старые песни Шер.