***
Нарцисса основательно подготовилась в этом году к празднованию дня рождения нареченного. На зимних каникулах, не откладывая в долгий ящик, она купила в Косой аллее нечто, что имело бы потаенный смысл только для них. Безделушка, по сути, мелочь, банальная канцелярская принадлежность — нож для разрезания бумаг. Но она вложила в него немало труда. Прежде всего был выбран экземпляр из стали, а не серебряный. Потом она направилась к точильщику и попросила сделать его острым, как бритва, заказала кожаные ножны, подумала о гравировке, но удовлетворилась полученным результатом и без того. Главным в деле была не острота, которой несложно было добиться. Девушка долго и придирчиво выбирала это орудие в магазине, торгующем безобидными письменными принадлежностями. В этом проявилась вся яркая и обворожительная суть рода Блэков, бескомпромиссно темная, как и сама фамилия. Она привычно покачивала все выбранные для апробации ножи на ладони, пока не почувствовала тот самый метательный баланс. Таким образом, говорить о Нарциссе как о беззащитном, тонком цветке было беспочвенно и неосмотрительно. Все женщины рода Блэк были воинами, и не только с палочкой наперевес. Подобные странности воспитания восходили к далекой древности, временам ведения бесконечных клановых войн, в которых ни одна только палочка висела на поясе женщин. Люциус успел всадить нож в деревянный наличник и очередной раз удостовериться, что острых сюрпризов от будущей супруги не избежать. — Теперь в случае проступка я могу быть уверенным, что смерть моя будет быстрой и безболезненной. Как сильно ты меня любишь, я убедился, но это — варварство! Нарцисса ухватилась за рукоять, но с намерением не вытащить, а отломать. Он меланхолично сжал косточки на ее запястье. Цисси брыкнулась. Попытки ответить пропорционально были пресечены физическим превосходством. Малфой прижал ее к стене, задавил, но только чтобы провести носом от виска по щеке и физически ощутить ее стыд в жаре румянца. Нарцисса в ответ подставила губы. Поцелуи ей нравились с некоторых пор все. Она нашла прелесть в игре во взрослость. И его руки никогда не находились в провокационных, недозволенных местах, прижимая обычно поперек спины или окутывая плечи надежным коконом. Их собственный мир становился в такие моменты удивительно маленьким и уютным. — Не делай мне больно, пожалуйста, — попросила она тихонько. — Я не виноват. Ты меня провоцируешь! Мне тебя иногда в порошок стереть хочется. — Так ты принимаешь подарок? — напомнила она, не дождавшись обычной реакции в виде благодарности. — Спасибо! Теперь в библиотеке мне точно ничего не грозит. Скажи мне только, как тебе в голову пришла такая мысль? — Как тебе объяснить... — он отстранился, чтобы разговаривать было удобнее, но Цисси с недовольным сопением притянула его вновь. — Я боюсь за тебя. — Как это? Почему? Странная мысль… Он мог переживать, что ей станет неинтересно. Что девушка, вступая в пору взросления, ведь она все еще была катастрофически мала, посмотрит по сторонам. Конечно, не было рядом и приблизительно того, кто смог бы с ним сравниться (обычное малфоевское тщеславие), но она могла проявить характер, как делала это изредка. Чары договора могли сойти на нет. Что ни говори, а семь лет для магии — число перелома. Семь лет не стричь, в четырнадцать… — Малфой! — раздался голос старосты. — Малфой! — Что ему от меня надо? Вот займу его пост и отменю рабство и субординацию! — А мне кажется, что у тебя все будут строем расхаживать и гимны петь, — пошутила Нарцисса. Но в каждой шутке есть доля шутки… Он повернулся, чтобы выйти из комнаты. На секунду девочка со страшным выражением отчаяния ухватила его за рукав, прижалась, обняла. Цисси ощутила, как он с усилием провел обеими руками по ее голове. — Подарок спрячь, если не сможешь достать, то замаскируй. Сумеешь? — Да, — отвечала она, понимая, что уже потерялась. — А теперь отпусти! Так или иначе, мы не дома. На самом деле он прекрасно знал, что сейчас произойдет. Немного концентрации без рассеивающего внимание общества. И не так трудно было вспомнить. Отец, наверняка, прибыл в школу, чтобы забрать его каминной сетью и преподнести чудный подарок. Осведомленные о своей участи мальчики, если раньше не оскоромились, обычно ждали этого часа. Предсказуемо, но не менее волнительно. Примешивались не только фактор отсутствия выбора — инфантильность и страх. Вхолостую гонять обычно умели: физиология подпирала. Дело было в другом. Счастливый и гордый родитель присутствовал при этом действе. Для того все и затевалось. И, будь мать жива и здорова, она бы занималась этим делом, что страшно вдвойне. Отца ведь можно почти не стесняться, он поймет. Перед ним можно попробовать даже щегольнуть, доказать состоятельность. Люциус решил пустить все на самотек. Осталась только странная уверенность в том, что удовольствия он не получит. Слишком много принудительных мер. Сначала указывают, с кем жить, потом — с кем ложиться впервые. Когда же можно будет жить своим умом? Уже ведь все неплохо срослось. И, если честно, было просто стыдно перед мучающейся Нарциссой, которая провожала его, как в последний бой, не догадываясь притом, чем он займется. Отец покинул кабинет директора и ждал его в личных покоях Слагхорна. Абраксас негромко о чем-то беседовал с деканом. Люциус покорно ждал окончания разговора, стоя у дверей. Его пригласили войти, но садиться не предлагали. Значит, отбывать они будут немедленно, и никаких отсрочек-проволочек. — Сегодня же вернетесь? Или подписать отпуск на понедельник? — чуть громче спросил Слагхорн. — Гораций, побойтесь Мерлина, все успеется. И я не наказывать сына собираюсь. Он приобнял Люциуса за плечо, завел в камин и бросил горсть летучего пороха, назвав при этом домашний адрес. Интригующее вышло начало. Менор был пуст. Навстречу вышел Добби. Приняв у хозяев одежду, он перенес их в уютную гостиную в отцовских покоях, где на стене висел портрет матери. Странная возможность пообщаться с теми, кто давно почил, как с живыми, — настоящий магический портрет. Колдографии, изображения в газете или иных местах подобными свойствами не обладали. Хлоя улыбнулась, поднялась из кресла и подошла к самому краю рамы, у которого присела на корточки и протянула руки ладонями вверх. Люциус приложил свои к холстине, ощущая слой краски и только. Такие издержки производства, не все же на свете может магия. — Эх, жалко, я тебя обнять не могу. Ну, ничего, с днем рождения, сынок! — Ты только не плачь! Я знаю, всегда ты плачешь. Мне что, совсем не приходить? — Я совсем чуть-чуть. Мы так редко видимся. В школе не к кому заглянуть, да я и не напрашиваюсь. А сейчас я, пожалуй, пойду к тете Малефисенте: она так далеко висит, что вечно все узнает последней. Люциус не обиделся на мать. Может быть, только немного за то, что портреты теперь месяц будут судачить на скользкую тему. Уж тетя Малефисента потрудится! Но все относительно. Мамин жест был продиктован гордостью за повзрослевшего ребенка. И гордиться должны были все, кто утерял счет времени, вися на стенах замка. Когда рама опустела, только кошка забежала и принялась играть с кистями на шали, оставленной в кресле. Отец пригласил Люциуса присесть и открыл бутылочку вина. Так, еще и вино для храбрости! Внезапно юношу обуял странный азарт. В конце концов, не красна девица, чтобы бороться за честь и целомудренность. — Куда пойдем? — развязно спрашивал подросток, чувствуя, что с первых двух глотков все странно нивелировалось и перестало быть настолько значимым. — Не знал, что у тебя есть предпочтения… Однако договорено ко времени. Просто мать очень хотела с тобой увидеться. А я подумал, что немного выпить не помешает. — Кажется, нет, не помешает, — тепло разливалось по всему телу, на подвиги не тянуло, но и напряжение прошло. Заведение было, наверно, маленьким, изнутри сразу не поймешь. Обставлено странно. Все было черным, включая мебель, стены, занавеси. Глубокая чернота затягивала, отвлекала и будто лишний раз напоминала, что делом здесь заняты не совсем светлым. В номер их проводил учтивый домовик. Он разжег огонь в камине, наполнивший комнату приятным, даже чрезмерным теплом. Предупредительность была понятна. Совсем скоро в ней должно было оказаться два обнаженных человека. — И ты будешь смотреть? — уточнил Люциус на всякий случай. — Обязательно! — краткость ответа говорила о том, что разговор закончен. В комнату вошла молодая женщина в черной накидке до пят. Это чтобы поискать черную кошку в темной комнате, пошутил юноша мысленно. Темные, почти черные волосы были стрижены коротким ежиком, плотные чувственные губы не накрашены. Под нижней, чуть сбоку, придавая лицу легкую асимметрию, довольно большая темная родинка или мушка. Почему-то хотелось рассмотреть ее всю придирчиво. Для этого надо было глянуть, сколько одежды она оставила под глухой накидкой. Словно не своей рукой он потянул шелковый бант и — ослеп от белизны обнаженного тела. Только шея была перечеркнута черной бархатной полоской, вызывающей предательские ассоциации с примененной гильотиной. Он не мешал ей трудиться, то есть снимать одежду. Каждый должен заниматься своим делом. И это тоже для чего-нибудь нужно… Как только жрица расправилась со всеми деталями гардероба, она невольно улыбнулась и заговорила, обращаясь к отцу: — А мне сказали, что мальчик у вас маленький… Люциус не видел лицо отца, но спиной почувствовал, что тот недобро осклабился: — Я сделаю так, что беседа со мной вычтется из вашего заработка… Все. Именно так. Планка немедленно рухнула, а в голове что-то с шумом переключилось. Да, он — Малфой, и немаленький, как подмечено, мальчик. Это — всего лишь сделка. Сделки бывают не очень честными. Но дивиденды от них — всегда удовольствие. Чувство власти и силы.***
Она не любила возню с мальчишками — замкнутыми, стеснительными, дергаными подростками, кончающими, не начав, от прикосновения к ее груди или животу. С толстощекими мамочкиными увальнями, которым посулили гору пирожных от Фортескью за то, что «тетя тебя погладит». Или тощенькими скелетиками с ускоренным обменом веществ, торчащими ребрами, ножками-спичками и огромными от ужаса глазами, как будто пред ними не женщина, а мантикора. Юноша, конечно же, вошел в возраст, но его же и перещеголял. Да, он был по-мальчишески гибким, но высоким, гармонично сложенным, у него уже были плечи, а отсутствие жира не кости обнажало, а сухие, правильные мышцы, будто он целыми днями бегал. Мужественный клин торса, плоский живот с неагрессивно обозначенными мышцами пресса, что уходили в пах и заканчивались красивым, без скидок на возраст, крупным членом, победоносно упирающимся в пупок. А вот это уж не дряблые старцы и не замученные отцы семейств! Дитя действительно созрело! Мальчики — натуры чувствительные и нежные. Обычно она начинала с милого поцелуя. Но юноша отстранился и прикрыл ее рот рукой, чем вызвал легкий смешок. Так непрофессионально она еще не действовала. Следовало реабилитироваться. — Не надо поцелуев. — Почему? — она капризно надула губки. Хотелось глянуть, насколько у него хватит выдержки. Она поймала себя на мысли, что действует, как со взрослым мужчиной. — Не хочу. — Чего же ты хочешь? — спросила она чуть уязвленно и с вызовом. — Соблюсти правила. Яйца хотелось оторвать мальчишке. Вот так воспитание! Внезапно он перешел к решительным действиям, чем вызвал одно недоумение. Парнишка не был неуклюж, но торопился, он действительно хотел закончить все поскорее. Люциус положил руки на ее шею, а почувствовав пульс, скользнул вниз, пропуская через ладони плечи и грудь. Мягкая, довольно увесистая при небольшом размере женская грудь действовала как заколдованный порт-ключ. В принципе, дальше понятно было, что делать. И без заглядывания в разум. Он только мельком, чуть, с краешку подсмотрел, чего от него ожидали. Картинка была красноречивей любых направляющих жестов и слов. Наложить виденное раньше в доме на представления реального человека о том, что должно происходить, и все стало проще простого.***
Время было обеденное. Нарцисса притащилась в Большой зал, накидала на тарелку рагу и решила этим и ограничиться. Только успела положить ложку в рот, как ощутила тепло, окутывающее шею. Слишком горячо, должно быть… Но то, что произошло дальше, на уши не натягивалось. Ее плечи были натурально сжаты. Она попыталась незаметно сбросить невидимые руки и оглядеться украдкой. Какой-то нахал под дезиллюминационкой решил испугать ее. Кто угодно, только не Люциус: он не мог вернуться, а если бы и вернулся, то пошутил бы не так гадко. Он мог выдумать что-то поужасней. Что-нибудь, чтобы она хвост поджала и кинулась в реальные объятья. А когда то же самое неотчетливое тепло прикоснулось прямо к телу, под несколькими слоями одежды и легло на неоформленную грудь, она хлопнула по себе руками, бросив есть. — Что случилось? — спросил мальчик по-соседству. — Ничего, Питер, я вспомнила, что оставила медальон, который всегда ношу, в комнате, — соврала она убедительно. — И что не так без медальона? — он подозрительно прищурился. — Пока не знаю… — отвечала Нарцисса. Засим она бросила ложку в тарелку, расплескав еду, и, чеканя шаг, вышла из зала.***
Стиснув зубы и шумно дыша через нос, он действовал дальше согласно намеченному плану. В голове была пустота, заполненная наготой партнерши. Подтолкнул к кровати, в которой она утонула, как в нефтяном пятне, и заставил встать на четвереньки. Очевидно, что-то нравилось ей в этой позе. Так она могла не смотреть… Вот и я смотреть не стану… Но руками пощупать никто не мешал. Гладкие бедра, округлые ягодицы… Оттопырила… И нежные контуры, как створки раковины, — гладкие, темно-розовые внутри. — Иди сюда. Не бойся! Я помогу тебе, а то не успеешь! — проворковала она, изображая поющую вейлу. Женщина изогнулась и скорректировала направление рукой. Мягкое, теплое, обволакивающее ощущение немедленного облегчения не принесло. По логике вещей он догадался, что необходимо двигаться. И в этом была вся соль процесса. Стонать от звонких шлепков мальчишки было бы до крайности странно. Но она продолжала чувствовать его, парень все еще не иссяк. А в его собственном разуме произошла странная метаморфоза. Он не мог представить себе взрослой, отдающейся женщиной свою малышню, чижика на веточке. Но так несложно было другое. Финал приближался, и он вообразил светлые льняные локоны, рассыпавшиеся по спине и плечам, за которые можно будет ухватить и потянуть. Чертовы традиции! Раньше ему подобное и в голову не могло прийти. Но было, очевидно, поздно. Напряжение наросло, сердце заколотилось, спазм извержения спермы, и легкость за ним — больше ничего. Ни прижаться, ни обняться, глядя в черный затылок, на мерзкую, отталкивающую, а не возбуждающую ленточку, чужую спину, все чужое, не хотелось…***
Нарцисса заперлась в кабинке одного из женских туалетов, куда успела добежать. Ощущения смазанного прикосновения к бедрам, странная тяжесть от пояса и ниже, разливающаяся параличом, а потом бешеный стук сердца, невозможность вздохнуть. Сначала она упиралась спиной в стену, не чувствуя ног, но все же стоя. А дальше было бессмысленно сопротивляться. Цисси уперлась в стену лбом, сгорбилась и замерла, пока острая волна не заставила свести ноги крестиком. Она бы не назвала это удовольствием. Это было черт-те что: отвратительно, грязно, странно, стыдно. И она… хотела бы повторить ощущения.***
А дальше все завертелось, как на дряной карусели. Удаляющийся силуэт. Очищающие заклятия в исполнении отца. Несколько поспешное нахлобучивание одежды. Легкий звон в голове. Клонило в сон. Флакон кисловатого зелья перед камином. Осаженный огонь, и порция летучего пороха. Пустота в кабинете Слагхорна. — Нормально все было? — спросил Люциус, внезапно совершенно опомнившись. — Прекрасно. И умеренно, и даже изящно, и точно не провально. Я горжусь тобой! Если захочешь еще… — Я подумаю над этим, — ответил Люциус учтиво. Подумать на самом деле следовало о том, как в глаза посмотреть, словно впервые, своей доверчивой малявочке. Она ведь не знает, только догадаться может: не под забором росла. Но судьба-злодейка столкнула их прямо за поворотом на последнюю широкую стационарную лестницу со сводчатым потолком, что вела в обширный подземный ярус замка, вмещающий кухню и целых два факультета. Нарцисса медленно и с опаской переставляла ноги, держась за стену. Чувство было такое, что одно неверное движение собьет снова в омут странных ощущений. Он догнал свою нареченную, с всхлипом отвернувшуюся к стене. Ухватил за плечи и с блаженным вздохом воткнулся носом в шею, у самой кромки роста волос, где были крошечные, нежные, как пух, завитки волос. — Это был ты! Как ты это сделал? Зачем ты это сделал?! — спросила Нарцисса срывающимся от волнения голосом. Она готова была простить его и прощать всегда. Необходимо было только набраться смелости и обсудить какими-то силами небесными, что ей пока рано, что она не готова, хотя не то чтобы не хочет, если ему так нравится. В общем, полный сумбур. — Что сделал? — спросил Люциус, не вполне понимая такие загадки. — Тебя не было рядом, но ты прикасался ко мне, прямо к коже, почти реально. И куда! — внезапно она развернулась, глядя прямо в лицо обиженно, но с обожанием. — Я с обеда убежала, я есть хочу! Чудовище ты бесчувственное! — Я виноват, но не совсем, — отвечал он, насупившись. — Просто ты всегда вот здесь, — он постучал себя пальцем по темечку, — и вот так… Люциус приподнял ее безвольно болтающиеся руки за кисти и соприкоснулся подушечками своих пальцев с ее. Да уж, именно так она все и чувствовала! — Я тоже смертельно проголодался. Пойдем, ограбим послушных эльфов. — А потом ты мне все расскажешь? — спросила она доверчиво лупая глазищами. — Ну… нет! — и он просто улыбнулся в ответ.