Расчет

Говоря о скуке, Люциус не пытался шутить или глумиться. Ему, как никому другому, была известна цена звания "чистокровный волшебник". Чаще всего это был путь одиночества. Особенно в своем кругу было заметно соперничество, неприязнь к любым попыткам мыслить шире, косность взглядов. Он никогда бы не признался в зависти к возможности разорвать замкнутый чистокровный круг. Высказаться можно было только так — иносказательно. Этого и то было слишком. Он не раз мягко указывал Нарциссе, что ее круг общения, состоящий по воле судеб из полукровных волшебниц, его несколько смущает. Радовало только неизменное стремление возлюбленной потакать его желаниям и угождать. А он, в свою очередь, старательно создавал вокруг нее тот самый мирок, который мог существовать автономно. Со временем привычка не смотреть по сторонам сыграла свою роль. Нарцисса была всем довольна. Очередное лето выдалось страшным. Казалось, тень не сходит с небосвода, и длится вечное затмение солнца. На лицах родственников застыла горькая мина, как будто в доме покойник. И все, что предначертано, сбылось. Темнело обугленное пятно там, где прежде улыбалось лицо средней сестры. Цисси долго не могла избавиться от звона слов в ушах, произнесенных добровольно, но страшной сути не утерявших. Их горечь не могли перекрыть самые яростные убеждения в своей правоте. Совершенно необходимо было заменить их произнесением чего-нибудь приторного, душеспасительного. Она направилась камином на Косую аллею, в канцелярский магазин, за новым дневником. Сама идея что-либо написать на бумаге была нова. Но ей захотелось оставить осязаемый отпечаток своих чувств. Чтобы можно было с годами посмотреть и усмехнуться собственной наивности, а может быть, и возрадоваться, что это оказался огонь неугасимый. Нарцисса тщательно заточила перо и задумалась. Перед глазами вновь и вновь всплывало видение родового камня, перевернутое лицо матери, бесстрастное — отца. И Белла… Куда же без нее?! Тут как тут! С выражением странного, противоестественного удовольствия. Ее расширенные зрачки и слюна, прикипевшая пенкой по центру нижней губы, когда она плюется словами. А ведь непричастна уже, носит другую фамилию. Только изображает из себя Немезиду, да еще и с бичом наперевес. Дали бы ей волю, кажется, задушила бы собственную сестру голыми руками. Что-то с ней было не то, даже для Блэк немного чересчур. Какое же она имела отношение к роду супруга, судить было и вовсе трудно. Всегда одна, вдова при живом муже. Я сделала ужасную, дурную вещь! Но я убеждена (дважды подчеркнуто) в единственно возможном для семьи выходе из ситуации. Нарцисса подвела волнистую черту, разволновавшись не на шутку. Не смогла собраться и подчеркнула текст еще раз пять, прежде чем перейти к следующей мысли: Именно поэтому я никогда не стану позором для отчего дома и ни словом, ни делом не брошу тень на свою будущую семью. Я старательно вынесу любые испытания, что могут выпасть на нашем пути. Здесь она мысленно поежилась. Ну какие, спрашивается, испытания могли выпасть на их долю? Она готовилась стать супругой самого богатого и влиятельного представителя магической аристократии. Любой ее чих должен был сопровождаться золотым дождем. Это ли было счастьем? Вполне возможно, для кого-то. Она хотела лишь одного, о чем и написала дальше: Я люблю его! Люциус — моя жизнь! Мое Солнце и моя Луна. Мой воздух и твердь, на которой стою; соль ее морская и горечь полынная, и вся сладость ее плодов медвяная. И пока мы живы, пусть будет так! Бог свидетель! Однако, ублагостивившись и поразмыслив еще чуток, она добавила немного блэковской перчинки: Те же, кто подумает о нас недоброе, покроются гнойной язвой; кто скажет, да отсохнут языки их; а кто посмотрит косо — бельма им на правый глаз! Нарцисса отнюдь не была уверена в своих способностях к творению словесного сглаза и дурно хихикнула. Выходило так, что половина школы должна была окриветь на правый глаз, а колдомедики Святого Мунго обзавестись пациентами, похожими на жертв египетских казней, до скончания веков. До самого отъезда она не забрасывала идею и приписывала иногда в дневник слишком эмоциональные мысли, будто сплевывая навязшее на зубах. Многое из сказанного она находила справедливым, перечитывая. А если монологи не устраивали ее, то искоренялись простым зачеркиванием без объяснения причин. Новое увлечение помимо писем к Люциусу помогало не погрязнуть в скорбном настроении, превалирующем теперь в семье. Иногда девушке казалось, что родители собираются взять свои слова назад. Но она была слишком хорошо знакома с разрушающей силой родовых проклятий. Откат мог быть фатально велик. В тоже самое время Люциус, мучаясь невозможностью реально поддержать свою вторую половинку в трудное время, пришел к философским размышлениям совсем иного рода. Пищу для ума составляло выражение "ты да я, да мы с тобой… " Словно впервые он ощутил, что не имеет друзей. Ситуация удивительным образом заставляла стремиться в тихую гавань, в которой покоилась на безветрии любовная лодка. Он не знал и не понимал, кому еще можно поведать сокровенные тайны. Кто не усмехнется с высоты возраста, а будет иметь похожее, немного бескомпромиссное суждение. Уединенный образ жизни семьи оставил его без общества сверстников вплоть до поступления в Хогвартс. С несколькими мальчиками он был шапочно знаком. Но они оставляли впечатление какой-то недалекости, иного уровня интересов. Сойтись во мнениях можно было только по поводу квиддича. А после поступления пришлось ощутить и зависть, и поклонение, зависимость и страх непонимания. Практически всем он казался слишком отвлеченно-взрослым. И если Нарциссу подобный расклад устраивал (она и рада была расти рядом, совершенствоваться, имея в то же время возможность укрыться за скалой его авторитета), то остальные не спешили взрослеть, чувствовать и думать иначе. Гипертрофированное чувство ответственности, воспитанное отцом, с ранней юности возложившим на сына огромное количество обязанностей, мешало поиску друзей. Люциуса устраивали приятельские отношения со старшекурсниками. А духовной близости хватало с будущей супругой. За что он не уставал благодарить благосклонную судьбу. Нарцисса со странным замиранием сердца грелась в лучах своего светоча. После скоротечной разлуки она не могла наглядеться на юношу, находя его совершенным. На первый план выползли вдруг все крамольные желания тела, которые она старательно не допускала до разума. Еще в прошлом году произошло осознание своей привлекательности. Вся безысходная тяжесть влечения завалила с головой как снежная лавина. И первое, о чем красноречиво, пусть и без слов, поведал Люциус, было именно оно: сладостное разрешение томительного ожидания. То есть он поцеловал ее при встрече на вокзале, на глазах у родственников с обеих сторон, вынужденных сблизиться вслед за потянувшимися друг к другу взрослыми детьми. Люциус сжал свой цветочек слишком сильно, с разбегу, поднимая и кружа в воздухе. Опустил чуть осторожнее, собрал одинокую слезу, скатившуюся в уголок рта, и вдруг чмокнул. И как всегда, как по волшебству, когда их губы соприкоснулись, смешались вкусы и дыхания, остановиться было невозможно. Они пережевывали друг друга, упивались, ныряли из поцелуя в поцелуй, словно их несло по бурной речке. Только краткий шумный вдох и вновь слияние под звон тишины невысказанных запретов. Пока наваждение не схлынуло само. — Через год это можно будет устроить, — задумчиво и растянуто высказался Абраксас. — Действительно? — поинтересовался Сигнус, резко обретший дар легилименции, особенно на фоне Друэллы, хохочущей беззвучно в платок. И, как водится, начавшийся столь радостно год не мог не преподнести массу забавных сюрпризов. Старосты шестого курса были нагружены обязанностями следить за неугомонными представителями второго, третьего и четвертого годов обучения. Так много сразу, потому что эти дети нуждались только в дисциплинарном догляде, а не беспрерывной помощи. И тут все зависело от заработанного авторитета старшего. Всем слегка оперившимся птенцам с одного взгляда понятно было, что разгильдяйства руководство не потерпит. Люциус еще в вагоне устроил досмотр ручной клади. Ропот протеста потонул в гомоне и нытье. Ревизия выявила отсутствие некоторых пособий у особо забывчивых, кто-то не досчитался ингредиентов и прочего по мелочи. Дети взирали большими от страха глазами на такого сурового и деловитого красавца, любоваться которым хотелось в более умиротворенном настроении. Обычная чернильная ручка с золотым пером так и порхала над пухлым блокнотом, нагоняя тоску. — В коридор, — цедил он безжалостно, найдя очередного отступника от правил. Парочка диагностических и поисковых чар позволила отыскать несколько неприятных артефактов, не несущих ничего особенно плохого, но запрещенных для провоза в школу. Да и те, кто забыл пособия дома, не ждали ничего хорошего. Пара второкурсников нажаловались, что потеряли своих крыс. — Мистер Малфой, — вскинулся четверокурсник, у которого отобрали сушеных желтобрюхих гусениц. — Ага, Эрни, вот с вас и начнем! Весьма остроумно подобранный ингредиент для послабляющих зелий говорит, что в зельеварении вы шагнули на следующую ступень. И точно сможете ответить мне, какого черта мы все здесь делаем! — Вот именно! — шел ва-банк Эрни, вознамерившийся вернуться в купе. — Ничего другого я и не ожидал, — вздохнул Люциус, а с ним и две некрасивые девчонки-тринадцатилетки. — Прямое истолкование моего вопроса говорит о том, что вы все еще мало задумываетесь, зачем оторваны на целых семь лет от родного дома. Хогвартс — одно из величайших творений воли и мысли волшебников древности. Место созданное, чтобы систематизировать и преподнести знания отмеченным даром волшебства людям вроде нас. Знание — сила. Сила — прямой путь к величию. Хотите узнать, почему люди в два, а то и в три раза старше меня прислушиваются к моему мнению, не врут мне, испытывают уважение? — Не надо! — стонал уже кто-то. Спускаясь по стенам, налипал тошнотворный туман страха. Провинившиеся дети не могли протестовать, страшась чего-то непонятного, но, несомненно, ужасного. И это был не страх дисциплинарных взысканий, а боязнь потерять нечто большее. Трудно сказать даже что. Нечто сродни будущему, тонущему во мраке. — Все потому, что я стремлюсь к совершенству и достигаю его. Я знаю, как лучше, и спорить со мной бесполезно. К примеру, я знаю, что запрещенные к провозу вещества и вещи, которые смог найти я, не стоит и пытаться пронести через досмотр, учиняемый завхозом и деканами. — И вы думаете, что добиться совершенства в волшебстве возможно? Некоего абсолюта… — вещал отрешенно красивый, русоволосый, всегда немного флегматичный и рассудительный третьекурсник Мальсибер, пострадавший на этот раз от забывчивости. — Величайшие маги были сведущи и могущественны во всех отраслях магии, — Люциус был не против помучить оболтусов еще пару минут посредством занудного для многих диалога, а для себя сделать пометку на будущее. — Последний же враг истребится — смерть, — вещал мальчишка в ответ тихо и сосредоточенно. — Каждый из вас дежурит по блоку. Чистоту и порядок проверю лично! Таким образом Малфой разогнал и без того тяготящихся своими промахами, а слишком умного юношу прихватил за локоть и потащил молча к переходу между вагонами. Стук колес под неустойчивым полом оглушал. Люциус влез в ухо безвольного, обмякшего паренька, ждущего чего-то совсем ужасного. — Ты понимаешь смысл сказанных слов? — резко изменил он интонацию обращения, оставшись наедине. — Да, — прошелестел он в ответ. — Ты знаешь, что желать этого странно и, более того, наказуемо? Смерть — естественный исход любой жизни. Кто-нибудь хочет, чтобы ты задумывался над этим вопросом? — Конечно, — он затрясся крупной дрожью в попытках изобразить улыбку. — Ты думаешь, я не узнаю?! Люциус не мог узнать при этом сам себя. Никогда еще он с таким удовольствием не давил на кого-то слабее себя. Малфой считал, что его лидерские качества могут проявляться куда как дипломатичнее. И вот он выкорчевывал преграды на пути к разуму мальчишки, которого хотел изначально просто расспросить. В самих сказанных им словах, истолкованных так, а не иначе, крылась смертельная гниль. Сквозь зрачки парня проступало воспоминание о боли. Тот корчился задыхаясь на полу, лопались сосуды на лице, распускаясь синяками изнутри. — Тише, — он крепко сжал виски паренька, покидая сознание. — Я не осуждаю тебя. Мне лишь хотелось знать, болтаешь ты по глупости или от слишком большого ума. Впредь старательней выбирай общество, которому преподносишь свои знания. Спроси у меня, и вместе мы разберемся. И, — он выдержал тяжелую паузу, — постарайся не злить родителей. Это было… отвратительно. Не надо писать писем, мы подыщем в школе аналогичное пособие по астрономии. — Правда? Вы обещаете, что мы поговорим? — проболтавшийся не мог поднять глаз от пола. — Только при условии, что вам не придет в голову писать лозунг на плакате и бегать с ним по зданию, Рекс, — он вновь улыбнулся официальной приветливой улыбкой. После его ухода Люциус некоторое время не мог прийти в себя. И это был будущий последователь? Соратник? Но какой ценой?! Самому повезло расти в атмосфере доверия. Любое понуждение преподносилось логически и автоматически переходило в плоскость собственных желаний. А тут!.. Ничего, поправимо. Одно то, что он не слепо повторяет сочетание слов, говорило о многом. Да и в груди вдруг разлилось странное тепло. Хотелось помочь и направить совершенно постороннего человека. Малфой собрался, одернул себя и пошел туда, где его точно ждали. А на пиру, только что испытанное новое чувство заставляло сосредоточенно вглядываться в окружающие лица, в поисках проблесков желания доверять. Он должен был стать тем, к кому придут, кого спросят как быть. Знать бы еще самому, добро это или зло: то, что преподносилось, как истина в последней инстанции. Летом пришлось встречаться со странным магом. Говорил он вновь елейно и приветливо, но во взгляде крылся холод усталости от того, что волшебник считал суетой. Тем не менее, Реддлу понравилась спокойная рассудительность беседы и представленный на суд старшего почти что план. — Вы, без сомнения, станете надежным помощником. Надеюсь, Люциус, вы понимаете степень моего доверия вам. А как же… Всего-то полсуток пришлось просидеть, кутаясь в одеяло, после этого разговора. Люциус не имел больше отношения к распределению первогодок. Зрелище приелось за годы. Наблюдать за тем, как трясутся юные волшебники, приходилось постольку, поскольку смотреть в зале больше было особо не на что. И вновь их ждало почти эпическое событие. Выжившая из ума старая фетровая реликвия распределила очередного Блэка на Гриффиндор. Ропот в зале… Нарцисса, в ужасе схватившая его за руку. Ведь событие сродни какому-то странному знаку приближающегося конца света. Наконец, в чреде прочих известных и нет магическому сообществу фамилий названа была ни о чем не говорящая — Снейп. Мальчишка отличался болезненной худобой и долговязостью. Тонкие, стриженные под длинное каре волосы были традиционны для образа юного волшебника, значит, какая-то часть его семьи имела магические корни. Парнишка не дергался, был сосредоточен, а странная решимость в его взгляде читалась даже с довольно большого расстояния, с которого Люциус его рассматривал. Ничего присущего среднестатистическому ребенку. Жаль будет, если он окажется слишком далеко. Впрочем, следовало дождаться окончания процедуры распределения, а уж потом анализировать нахлынувшую симпатию ко всем и вся. И тут очередной набат невидимого колокола. Так долго на его памяти Шляпа ни на ком не восседала. Создавалось впечатление, что она сломалась, наткнувшись на непреодолимую преграду. Бытовало поверье, что с ней можно договориться. И все же обычно и мига не проходило, прежде чем Шляпа скрипучим голосом объявляла свой вердикт. — Слизерин! Мальчик, вертя головой в поисках не только факультетского стола, но и еще кого-то, неуверенно переставляя ноги, двинулся туда, где раздавались жидкие хлопки. Перспектива терпеть общество очередного полукровки, коих становилось все больше, вызывала больше ропота, чем одобрения. Тем не менее, Люциус предпочел собственное мнение, пусть и продиктованное минутной слабостью. Он вскинул руку, став тем самым белым флагом, на который мальчишка и двинулся. В самом конце вечера Помфри забрала первогодку к себе. Ничего, кроме болезненной худобы, Люциус не приметил. Знал только, что ему придется отвлечься от общества любимой ради совершенно незнакомого и, вероятно, ненужного человека. Прозвучала просьба проводить его в блок перед отбоем. Факт порождал раздражение. Нарцисса порхала вокруг него с удвоенной силой. Невозможно было не обратить внимания: она что-то задумала. Во взгляде проскакивала искра. Бестия с самой встречи задала иной уровень отношениям. Если и раньше они не отказывали себе в физическом соприкосновении, то теперь она тысячу раз прикоснулась к его лицу и шее, невзначай поправляя волосы. Тысячу и один раз поцеловала. Всему случившемуся, должно быть, виной была ее ласка. И он теперь любил весь мир, представший в розовом свете. После того как Люциус закончил возиться по доброте душевной с мальчишкой, попавшим в переплет, можно было и негодницу «наказать». К его приходу она, не ожидая третьих лиц, переоделась в его халат. И пророчества не надо, чтобы понять: ничего под тем халатом не было, кроме обжигающей белизны обнаженного тела. Виду она не подала, даже легкая досада не окрасила щеки следом румянца. Мелкая стала большой и чувствовала себя в своем праве, находясь на его территории. Проводив первогодку по привычке в спальню, куда тот был распределен, и прикинув машинально, что за люди вокруг него осядут на годы, счел, что баланс сил соблюден. Можно будет сформировать взгляды мальчишки, буде таких не окажется. В конце концов, это было даже интересно и свежо -воспитать полностью своего человека, да еще и из такого незаурядного по ощущениям подростка. Пока большего о вновь прибывшем узнать не удалось. А в комнате готова была мизансцена номер два. Голая ножка и соблазнительная розовая ступня с крошечными пальчиками. Упасть рядом и начать покрывать ее поцелуями могло привести только к одному исходу - нарушению всех правил и, наверно… Наверно, к безоговорочному счастью, от которого сходят с ума в один момент. Конечно же, следовало посмаковать ожидание еще немножечко, совсем чуть-чуть на острие тончайших лезвий. И если ступать по ним аккуратно и выверено, как в цирке, то можно будет испечься от томления. Можно в полном здравии гореть в огне. Стремительно приблизившись, он пощекотал ее пятку, выдернул с дивана, несколько раз поцеловал и обнял. В абсолютной тишине обернул к себе спиной, запустил руку в полу халата и ощутил обнаженный живот. Ямка пупка была прямо под пальцами. — Негодная девчонка! И что мы, по-твоему, должны были сделать? Хочешь мне сон испортить? Нам ведь нельзя! — Знаю! Прости! Все тебя заставляют сегодня сердиться. — Я не сержусь! Сейчас отмечу тебя, — он прикоснулся зубами к ее нежной шее, — и сделаю так, что синяк не сведешь! Нарцисса вскинулась было, но тут же осадила себя. Опустила голову и засеменила в спальню, где оставила одежду. Обсудив в паре слов визит постороннего в святая святых, можно выразиться, в семейное гнездышко, Малфой проводил нареченную в комнаты. Час был поздний, перевалило за полночь. Лень было и шевелиться, готовясь ко сну, и спать вроде надо, а лень после такого. Хотелось немного повращать откровенное предложение в уме. Но в любые времена он являл собой образчик собранности, характера. Взяв себя в руки, содрал кое-как одежду, полез в душ, больше для того, чтобы освежить волосы после дороги, и наткнулся на нежданный подарок на вешалке для полотенец — маленькая простая подвязка для чулок, не купленная нарочно, а снятая с себя. Так вот, от всего сердца! Угроза всех мук адовых вышла красноречивей некуда.