***
Июньские грозы не могли испортить приподнятого настроения. В день свадьбы с самого утра шел дождь. Грохотало. Казалось, природа противится от зависти. Из окна видно было шатер для гостей, мокнущую арку. Косые струи стекали по стеклу. Нарцисса стояла, прижавшись к окну носом. Она понимала, что сейчас происходит спешный перенос места действа. Домовики трудятся над декорированием одного из больших залов, которые так не хотелось задействовать летом. Ей не терпелось принять участие. Но многослойное, красиво драпирующееся платье, накидка на голову, покрывающая всю фигуру, богато изукрашенная белым объемным шелковым шитьем. Она не могла метаться в этом наряде. Как и не могла показаться гостям убранной до момента церемонии. Длинные, глухие рукава призваны были не только символизировать целомудренность невесты, но и скрыть наличие брачного браслета, в их неординарном случае. Она успела привыкнуть к нему. Испытывала гордость и умиротворение, глядя на тонкий узор. И сейчас так хотелось посмотреть на него лишний раз. Не успела она подумать, как желания начали исполняться, а чудеса — происходить. Дождь закончился, но небо все еще было затянуто. А в комнату, воровато оглядываясь, проскользнул Люциус. На секунду он застыл с таким глупым выражением лица, что это было скорее мило. Он и вправду не видел платья невесты. — Не так и плохо, — скорее утвердила Нарцисса, хмурясь. — Все хорошо… — видно было, что приблизиться юный Малфой боится. — Люциус! Я не банши! И не мантикора! — Теперь и удивиться нельзя? Тем не менее, его лицо и впрямь приобрело более приличное выражение. А сам Люциус подошел и трогательно приподнял краешек покрывала чуть выше виска. Почему-то больше всего хотелось убедиться, что она надела именно эти украшения. Он мог себе позволить. Совершенно самостоятельно. Будто острые льдинки застыли в волосах. Узор из причудливых ветвей, венчающий единственную королеву этого дня. Нарцисса стояла спиной к окну, испытывая жгучее желание прикоснуться к возлюбленному обыденно, заправить прядь за ухо, просто тронуть щеку. Но, абстрагировавшись от переживаний, она будто обрела фокус и увидела его настолько элегантным и старомодным одновременно, каким он не был со времен Святочного бала на шестом курсе. И поняла, что больше всего на свете хочет перешагнуть этот день, окунуться в свободу, пусть и на время. Место… То место… Все, как задумано… На нем льняные шорты и… хватит. А на ней майка, просто майка, его майка и… достаточно… И… Она очнулась от рукопожатия. Люциус призывал обернуться со счастливой улыбкой на устах. Тучи рассеялись, как по мановению волшебной палочки. Трава и цветы искрились на солнце. А в небе, пересекая его и уходя куда-то за лес, стояла четкая, яркая радуга. — Еще бы единороги вышли из леса! — расхохоталась Нарцисса. — Идем! — внезапно он потянул ее к дверям. — Но это как бы не по правилам. Почему? Ведь отец… — Потому что ты — моя! — не дал договорить, совершенно по-малфоевски вздернув нос.***
Лето подошло к концу. Несмотря на суету на перроне, двое ничего не слышали, кроме назойливого стука собственных сердец. Сейчас, как никогда, она ощущала себя обманутой и проклинала свою сговорчивость. Нарцисса была слишком умна, чтобы не понять: ее удаляли на целый год, дабы она не видела главного грехопадения и не могла повлиять на принятое решение. Образование совершенно не при чем. Ведь при всем искушении быть ведомой леди Малфой имела немалое влияние на супруга. Цисси настолько привыкла к публичному проявлению внимания, что стояла молча, глотая слезы пополам с резкими, незавершенными поцелуями, которые повторялись все чаще, а заканчивались все скорее. Впечатление было такое, что целующихся бьет током при соприкосновении. В итоге Нарцисса предпочла упереться лбом в его грудь, а затем прижаться ухом и замереть. — Ну что ты так? — Люциус осторожно поглаживал супругу по голове. — Это же я тебя провожаю, и не на войну, в конце концов! — А ты сам-то готов? — спросила она неопределенно. — Я обещаю плакать только в подушку! — отшутился Люциус, истолковав вопрос наиболее безобидно. В сотый раз, после долгого перерыва, во время которого говорилось только о любви во всех ее формах и проявлениях, возвращаться к вопросу метки не хотелось смертельно. — О! М-м-м… Дай платок, — попросила Нарцисса, шмыгая красным носом. — Прощальный презент на память? Она беспомощно повертела головой, пожала плечами и чуть откинулась в его руках, чтобы взглянуть в лицо. Ее Малфой, самый лучший актер, образец хладнокровия, хмурился почти сердито. — Внушительно! Не хмурься, — она приложила большой палец к складке между бровей. — Я все равно пригляжу за тобой. — Как раз это пугает… Паровозный свисток, как всегда, имел собственную непреодолимую магию. Для внимательного глаза замешкавшиеся студенты влетали в двери сами собой, иногда из довольно несуразных положений. Махина дернулась и пошла, чухая шатунами. Люциус отвернулся, направляясь в сторону площадки для трансгрессий. А на следующем шаге острие неизменной трости откололо осколок тротуарной плитки. Пометавшись, словно дикий зверь в клетке, и находя успокоение только в монотонности министерской службы, Малфой решил покончить с вопросом как можно скорее. Хорошая привычка обсуждать нечто важное с отцом сыграла свою роль. Абраксас ободрил сына. Ввиду последних событий, когда сформировалась новая ветвь на древе, старший Малфой почти перестал ощущать младшего. Как будто ропот душевных порывов доносился с очень большой высоты. Следовало только передать полномочия и главенство в роду. Этого можно было и не делать. Но ему хотелось именно так. Даже Малфои иногда устают сами от себя. Вняв желанию еще раз все взвесить, Абраксас обещал организовать прежде важную, на его взгляд, встречу. Долохов был изрядно удивлен, но не стал отказывать. Нянчить совершеннолетнего мальчишку, да такого пронырливого и сметливого, вроде бы не представлялось нужным. Им двигало другое чувство. Нужны были товарищи, и не выжившие из ума, не разводящие кровавое месиво из любой мысли. Обратиться было не к кому. Том весьма "тонко" и избирательно подходил к выбору единомышленников. Сообщество психопатов, морально разложившихся садистов крепло и ширилось. По ночам стало сниться, что мрак окружает, наваливается, дышать нечем. Антонин хватал воздух руками, а просыпался, никого не найдя. Он был одинок. Отравлен пагубным влиянием некогда кумира, как казалось, друга. За его речами всегда стояло нечто большее. Плечи расправлялись. Самому себе Долохов казался более значимым, более умным, подпитываясь чужими идеями. Пока не очнулся. Но было поздно. Только умирать все еще не хотелось. Но с каждым днем апатия становилась все сильнее, брала верх и лишала желания жить. Он мог лишь строить вид былого весельчака. Все впустую. Попытки достучаться летели все в ту же тьму и пустоту. Уютная беседка маггловского ресторана при загородном клубе. Стол сервирован как следует: вторые блюда, закуски, выпивка — все и сразу. Совсем не для короткого обмена парой фраз за чашечкой кофе. — Господин Долохов, я думал, разговор будет без свидетелей? — Люциус машинально ощетинился. — А это на двоих, — Антонин улыбался искренне. — Ваш папенька все не знает, кому сдать чадо с рук на руки. Ну, я и не отказываюсь. Вот слышал, вы жениться изволили… А где же следствие семейного счастья? Ни живота, ни щек!.. Ага, румяниться вы, уважаемый, умеете. Словом, сейчас начнем исправлять сей казус. И поговорим, не без того. Я болтаю, но из меня и слушатель толковый. Жалуйтесь, молодой человек! Люциус был совершенно сбит с толку. Ощущения, что над ним зло шутят, не было, при всей провокационности сказанного. Душу изливать он не собирался и начал деловито, занимая место за столом: — Я готов встретиться и заключить эту сделку. — Интересный подход к делу, — отметил Долохов, отметая одновременно образ провинциального дядюшки. — Хотите моего авторитетного мнения? Полагаю, вам ничего не грозит. Насколько я знаю этого человека, точнее, знал до того, как он возомнил себя карающей десницей… Люциус обратился в слух. Похоже было, джентльмен искал свободные уши и планы имел далеко не такие скромные, как представилось по первому приветствию. — Ему необходима финансовая подпитка. Никакая партия не существует на голой идеологии. Мне видится, что, сажая себя на поводок, вы сможете некоторым образом тянуть в нужную вам сторону. Свобода эта будет мнимой. — Хм… Несвобода, то бишь рабство. Или взаимовыгодное сотрудничество? — освоился Малфой. — Да-да! Выгода! Вам — самая прямая. Скажу без обиняков, вы покупаете таким образом свою жизнь! — А вы?! — Люциус вцепился в столешницу. Он не мог закончить вопрос, малодушно перепугавшись. — Брось так переживать. Разрядим атмосферу! Хотя я понимаю, есть за кого, — Долохов достал изящную, короткую волшебную палочку, увенчанную достоверно выполненной головкой сокола, и снял со стола чары. — Сейчас остынет все. Приступим. Люциус был пойман, словно в силки. Нечаянно сработал предложенный к еде любого содержания странный алкоголь. Огневиски он уступал по вкусу, но по воздействию… Очень скоро аппетит разыгрался, а язык опасно развязался. И сколько ни держись, превалирующая душевная боль, доминантная слабость и единственная любимая мозоль дали о себе знать. Малфой попытался контролировать собственный распоясавшийся язык, но что поделать, у его вселенной был совершенно определенный центр. Уходили оба пьяными. Один чувствовал пустоту, которую необходимо было заполнить новыми, правильными телодвижениями. Выплеснув все наболевшее, Люциус осознал, что делает выбор ради жизни семьи, а это было превыше всего. Другой, напротив, ощущал странную тяжесть. Почувствовать вновь вкус к жизни, глядя на этого амбициозного и одновременно по уши влюбленного юношу, было сродни боли. Напряжение прокатывалось волнами по телу. На ум лезло единственное и последнее безрассудство. Скорее всего, его убивало что одно решение, что другое. Но Антонин задумчиво закатал рукав сорочки и глянул на левое предплечье совсем иным взглядом.***
Пепельница полнилась окурками. Три сигареты — до, и четыре — после того как. Кислородом дышать расхотелось вовсе. Раздражал вездесущий запах бензина из открытого окна, привкус приторно сладкого тлена во рту. Внутри кувыркалась иная, чужеродная сила, ничего общего не имеющая с созиданием. Но Антонин чувствовал на уровне тонких энергий, что Реддл доволен. Наконец-то он был почти счастлив, и на этом можно было успокоиться. — За пару скидка будет? — пошутил, глядя в глаза, наполненные жутковатой алчностью. Следующим был Люциус. Убедившись, что с Долоховым все в порядке, Малфой смело шагнул в сторону страшного мага. Тот был на пике какого-то эмоционального шторма, окатывая холодными волнами превосходства в силе. И, сколько ни пытался придать нейтральную окраску происходящему, превалирующей нотой была ненависть ко всему живому. Волдеморт упивался падением своих будущих слуг. Одновременно он пытался показать, как ему важно смирение, единомыслие. Формой обратной связи была выбрана подпитка силой. Люциус ничего нового не испытал, мысленно благодаря Бога за то, что его возлюбленная так любила и умела поделиться энергией. Юноша чувствовал себя вполне способным переварить поступающий материал. Но усвоение волдемортовых начал, корней и истоков просто не могло породить ничего хорошего. Прежде всего, пронзила неимоверная боль, после которой все показалось смазанным и вторичным. Но боль мимолетная. Он оправился от шока, и если сознание терял, то упасть не успел. А потом мир приобрел серые краски, исчезли звуки, некоторые предметы стали двухмерными, обстановка зависла в воздухе вместе со временем. Тому доказательством был неспешный полет какой-то козявки перед глазами. И немедленно, сфокусировавшись на объекте перед собой, Люциус увидел нечто, чего не мог объяснить. Маг не был похож сам на себя, и, тем не менее, сомнения не было, что перед ним оставался Волдеморт. Только сущность его была похожа на призрака. Малфой догадался, что видит сейчас астральное тело. Никак не развиваемые способности к общению с мертвыми дремали до сих пор. Дел ему не было до тех, кто почил. Призраки всегда его недолюбливали и обходили стороной. Особенно после случая, когда он поймал и накрутил на палец призрачный шлейф не желавшего сотрудничать Кровавого Барона. Да и это считалось условно темным и условно плохим: мрачная власть над мертвым. Но Реддл ведь не мог быть мертв сейчас?! И на инфернала если и походил, то подумать эту ересь можно было только в шутку. Высокая фигура напоминала усохшую мумию. Какая-то слишком тощая, слишком бесплотная даже для призрака. Он отмахнулся от видения. Но, прежде чем отключиться от внезапно прорвавшегося информационного потока, глянул на Долохова. Так, ради смеха. А его не было. Не было здесь. С того места, на котором он ожидал застать волшебника исходило лишь слабое свечение, не имеющее определенных очертаний, но умиротворяющее. Люциус сморгнул и вернулся в мир живых. У окна стоял ожидаемо высокий, статный, темноволосый Долохов. Перед ним все еще был малознакомый упырь, завернутый в черную накидку, — Волдеморт. Какая отталкивающая личность! В особенности тем, что порождает странные раболепные чувства… Повисла неловкая пауза. И если Антонину было чем ее занимать с равнодушной методичностью, Волдеморт явно желал высказать напутствие или выдать инструкции по пользованию связующим звеном, то Люциус нестерпимо захотел домой. — Благодарю вас за доверие! Признаться честно, иначе ведь и быть не могло! — вздохнул рабовладелец. — Можете не сомневаться в чистоте наших помыслов и стремлений! — отвечал Люциус, незнамо за кого применив множественное число. — Мой Лорд, — вдруг мягко и назидательно напомнил Волдеморт. Малфой еле сдержал непроизвольное сокращение мускулов лица. Отвращение такой силы контролю подвергалось плохо. Кто кому здесь лорд?! Лордство их семье было пожаловано в одиннадцатом веке за особые заслуги, а подобные персоне Волдеморта всегда остаются самозванцами. Стараясь не усугублять и не испытывать ничьего терпения, особенно своего, Люциус откланялся и ушел. А дома стало так тоскливо, что впору было повыть на луну, лежа в ледяной ванне и не чувствуя боли в окоченевшем теле. Внутри все горело. Огромные французские окна в пол были распахнуты. За ними колыхался сплошной массой ночной лес. Мало-помалу он ожил и, перевалившись за бортик, пополз на четвереньках в спальню. А там, закутавшись в два пуховых одеяла, уравновесил внутреннее с внешним и не заметил, как уснул. Нарцисса снилась часто. Ночной бред то приобретал форму воспоминаний, то не совсем светлых грез. Сегодня она прикоснулась губами ко лбу и велела ни о чем не беспокоиться. Как хотелось ей верить! Ощущение было такое, что видение ускользнет. Люциус протянул руки и удовлетворенно вздохнул. Она пристроилась уютно в объятиях. А он готов был принять какое угодно участие и просто спать, вымотанный сегодняшним днем, сжимая в руках воображаемую Нарси. Но нахалка вдруг дотянулась ловко и пощекотала предательски место, где нервные окончания реагировали странно. Особенность была обнаружена в пору заживления калеченой ноги. Он лежал, выставив из-под одеяла ногу с розеткой шрама под коленом, пытаясь вернуть все потерянное со страшной силой, не потому, что жить так проще и удобнее, чем без ноги, а потому, что одна особа мяла, терла ее и гладила совершенно беззастенчиво. Зоны пустоты сочетались с болезненными прострелами чувствительности, мозаика менялась раз от раза. Внезапно она прикоснулась одними кончиками пальцев под самой ягодицей. Понять это можно было не только по характерному смешку, — Люциуса буквально пронзила такая щекотка, от которой впору задохнуться. Он взбрыкнул, перевернулся на кровати и почувствовал себя на порядок лучше. А потом эксперимент был повторен не раз и не так безобидно. Да уж, взбодриться, а не раскисать сейчас как нельзя лучше подходило для невидимой помощи.