Расчет

С тех пор как Люциус принял метку, время понеслось на бешеном фестрале. Оно слизывало дни и недели, полные рутины. Целые пласты времени отслаивались, наполненные обожанием супруги. И ему не было жалко ни минуты, проведенной наедине, не важно, в разговорах шло время или в соединении телесном. Рабочие моменты чаще всего преумножали не только блага семьи, но и уважение соратников по движению. Полномочия в роду были переданы, и Люциус отвечал теперь за честь и благополучие дома Малфоев. Это не значит, что отец окончательно удалился. Он всегда был за спиной. Ненавязчиво, готовый подставить плечо. Люциус понимал, что его кинули в самое пекло нового Армагеддона, но не мог обижаться на отца. Стратегические планы Абраксаса чаще всего были беспроигрышны. Единственное, что заботило по-настоящему, — все набирающая ход машина террора. Все настоящие адепты должны были так или иначе приложиться к ее кровавому стягу. Он так и не стал пожирателем в полном смысле. Что не могло не беспокоить. Рано или поздно с него могли потребовать бесспорных доказательств лояльности. А не трогали только по причине его уникального вклада. Малфой через год министерской службы возглавил Департамент по контролю за особо опасными существами и добился утверждения своей персоны в Попечительский совет школы. На этом посту руководить он пока не собирался, но лишь потому, что глава попечителей немедля сам прибежал с докладом. И, сколько Люциус ни старался избегать встреч с Повелителем, как тот себя нескромно окрестил, отговариваться работой вечно было невозможно. Зов метки был отдельной темой, заставляющей каждый раз смачно кусать собственный зад. Прежде всего ее чувствовала Нарцисса. Пусть и не в полной мере, но она страдала. И не только физически, но более всего душевно, умирая каждый раз от жалости к своему несчастному мужу. Она просто не могла воспринимать ситуацию в другом свете. И боялась, и загораживала одновременно, латая энергетические дыры, помогая восстановиться после этих аудиенций. А о сборищах и говорить нечего. С каждым разом они становились все фантасмагоричней. Наполнявшие сердца жестокость и ненависть выливались в такие действия, что хотелось обливиэйтом чиститься. И Люциус понимал, что слишком чистоплюйски относится к жизни в таком мраке. Что скрывать свое отвращение очень скоро станет нельзя. Пару раз он пробовал принять зелья, притупляющие сознание, приготовленные юным другом Снейпом, а значит, безупречные. Но ему не нравилось слишком долго сохраняющееся равнодушие ко всему и вся. Ведь Малфой любил баловать жену. Он никогда не забывал напомнить Нарциссе, что любит ее. Делал это, делясь простыми новостями. Говорил за завтраком. Вечером, если работа не настигала дома, с удовольствием сидел в обнимку, перебирая ее руки, целуя. Это было естественно, не требовало усилий, не вызывало дискомфорта. Более того, он не переставал ощущать необходимость в проявлениях нежности. По большому счету им вообще никто не был нужен, а весь мир вокруг служил одной цели — достижению еще большей гармонии в любви.

***

Раньше редко подобное случалось поутру. Но в последнее время Повелитель все чаще призывал своих сторонников именно в рассветные часы. Люциуса разбудила метка, а за ним и Нарциссу, спящую раскинувшись. Она захныкала и подтянула руку под себя. А сообразив, что не дает покоя, мгновенно поднялась. — Иди! Скорее! Желаю, чтобы все закончилось и мы не видели его еще долго и долго! Она выпалила фразу с круглыми глазами на искаженном от боли лице. Внутри у Люциуса все кипело. И не боль от метки, разливающаяся в подмышку, обручем сковывая грудь, — душа болела за ни в чем не повинную Нарциссу. — Я постараюсь уговорить его действовать иначе! Она встрепенулась: — Умоляю тебя, не выступай слишком! Я боюсь за тебя чем дальше, тем сильнее. Если с тобой случится что-нибудь непоправимое, что ты прикажешь делать мне?! — О, Нарси, не стоит беспокоиться. Перед ним я сущая размазня. Трясу задом, как павлин, а пою, как соловей. Поймав ее дрожащую улыбку, он с большей решимостью, чем обычно, направился «в гости». Обстановка дома, в котором хозяин встречал своих верных слуг, никак не менялась. Наоборот, она все больше ветшала. Из-под обивки кресла полез прогнивший наполнитель. Комната тонула в миазмах тлена существ, припасенных для кормления огромной змеи, и продуктов ее жизнедеятельности. Волдеморт поднялся и приблизился, ловя коленопреклоненный поцелуй в уголок мантии. Цепкие пальцы впились в плечо и восстановили вертикаль. Впрочем, руку он отнял со змеиной прытью. Не в правилах этого существа было прикасаться к кому-нибудь. С видимым удовольствием он мог понаблюдать, как чужие руки рвут плоть, но не дай Бог было капле крови долететь до его одежд. Это бешенство наблюдать никто не хотел. — Люциус, — приветствовал он елейно, — как продвигаются наши дела? — Зависит от того, всего ли хватает Повелителю! — отвечал Малфой раболепно. Но тактика на этот раз не сработала. Существо направилось к своему креслу-кокону, а гостя оставило стоять. С тех пор как Люциус видел слепок ауры, при жизни бесплотней и хилей призрака, он окрестил темного мага про себя «существом». Эти шутки фантазии демонстрировать было нельзя: опасно для жизни, как и многое другое. Потому Люциус ценой невероятных усилий сформировал неплохо функционирующую усеченную личность, которая вполне удовлетворяла пожирательскую братию. На людях он бессменно был холоден, брезглив и надменен. Немногословен, если его не вызывали оратором. Спитчи Малфоя снискали немалую славу. Но теоретиков у идеологии было пруд пруди. И сейчас ему не везло, как рядовому, оказавшемуся подле зачинателя безобразия. — Злые языки, ведь как их иначе назовешь, — Волдеморт ощерил в подобие мимики алеющий на фоне серой кожи провал рта, — донесли, что ваши предприятия имеют связь с магглами. — Ну и что? — Люциус постарался казаться беззаботным. Хотя кто его просил лезть в финансовую область?! Удержаться долее было невозможно! — Магглы не более чем сырье для извлечения выгоды. Их много, а мои желания, боюсь, не удовлетворятся связями и делами в магическом мире. — Ваши желания, мальчишка, целиком и полностью должны лежать в плоскости общих интересов. Нажива ради комфорта, ради всех ничтожных благ жизни бессмысленна. А в вашем случае и вовсе удивляет. — Хм… — Люциус оправил рукава полукамзола. — Усмирение моих потребностей неминуемо скажется на общем деле. При этом он не думал смеяться. Угроза она и есть. Прямое давление на единственный рычаг взаимодействия двух заинтересованных систем. — Хм… — передразнил Волдеморт непреднамеренно. Ему как раз-таки хотелось ухмыльнуться. — Тогда лишь усмирение плоти… И, несмотря на предупреждение, Люциус не мог ожидать, что это будет. Он не хотел верить, что сейчас сам скорчится на полу, как паук, прижженный свечой. Круциатус ударил мощно и остро. Будь боль тупой, пусть и сильной, ее можно было бы стерпеть, не потеряв лица. Он почувствовал, как по ногам струится горячее. Это ж как вовремя на нем оказались кожаные штаны, заправленные в сапоги. Ударив почему-то слишком низко, боль рванула вверх, скручивая внутренности, заставляя вывернуться. А остановилась так же внезапно, как и началась. Он все еще стоял на ногах, изгаженный и дезориентированный. Острие палочки Волдеморта прикоснулось к наиболее чистому месту - лбу. — Я жду, когда ты себя проявишь? Выжимай своих магглов, раз ты видишь в этом целесообразность. Но пока ты жалок! Вон! — выплюнул напоследок. На трясущихся ногах, хлюпая в обуви ничем иным, как собственной мочой, Малфой выполз в коридор. Первым желанием было позвать домовика. Но Люциус тут же отмел его и неимоверными усилиями перенесся домой. И если бы он мог спрятаться! Нарцисса, словно заправская ищейка, заявилась в ванную мужа. Ни одна черта не дрогнула при виде отвратительно испачканной одежды. Она мигом избавилась от верха гардероба вручную. А прикоснувшись к штанам, получила отпор. — Что там? — Мне бы самому это пережить! Пока правда не оскопили... — но шутка со взглядом, направленным в стену, вышла больно невеселой. Внезапно Нарцисса подсекла довольно прытко подножкой, поймала левитацией и уложила в ванну, обездвижив. Проделать все это удалось ввиду крайней растерянности сопротивляющейся стороны. Иначе — ни в жизнь! Люциус не мог жмуриться, не мог противодейстовать. Но он чувствовал все. И будто в награду переживание на лице сменилось облегчением, а затем и озорством. Ни тени брезгливости. Он понимал, чего ему будет стоить этот инцидент. Покраснели не только щеки, но даже шея и плечи. Она мыла его, поливала водой, затем натерла мылом. Каждое движение ощущалось сполна. Напряжение копилось, но не находило выхода. Он был тверд как изваяние. Вид мраморной скульптуры, между прочим, здорово подходил к образу в целом. Нарцисса раскраснелась с мочалкой в руках. Домашнее платье промокло. Она стянула его, вошла в ванну и отменила заклинание. — Нахалка! — он изогнулся и кончил, сбрасывая все накопленное напряжение. — А мне ведь было стыдно и страшно! — А мне страшно и ничуть не стыдно! И я, о ужас, продолжаю хотеть тебя! — она улыбнулась и поспешила прильнуть. Однако пресыщение наступило, а информация осталась не выплеснута так, как семя. В голове и теле царила звенящая пустота, а на душе все еще лежала тяжесть груза совести. — Нарси, — он позвал ее еле слышно, боясь разбудить, если ее сморило усталостью. — М-м-м?.. — Я хочу поделиться… — Слушаю тебя внимательно! — она подперла щеку кулаком. — Он велел мне участвовать в рейдах… — Как?! — она прихватила Люциуса за лицо, сжала щеки. — И что ты думаешь делать? — Пока не знаю. Избавиться одним махом от претензий. И раза хватит. — Чтобы не быть прежним… — завершила фразу Нарцисса. Вот теперь на ее лице была не просто озабоченность, а горечь поражения. Она шумно подышала, останавливая слезы. Плакать пока было не над чем. А вот жить и радоваться становилось час от часу не легче. Немного поразмыслив, Люциус обратился к опыту. Отцу рассказывать подобное не хотелось, а с Антонином можно было поделиться по необходимости. Тот взял над юным Малфоем не то что шефство, это звучало бы смешно. Он лишь слегка курировал область за пределами министерского фасада. — Почему ты боишься спросить в лоб? — поинтересовался Долохов после витиеватых разглагольствований о смысле жизни. — Страх, Тони, он пропитал все вокруг. Воздуха нет, один страх, его запах, его вкус. Отвратительно! Ну да ладно… Ты ведь, наверно, не раз… не раз уже… убил?.. — Не раз. — И каково это? Точнее говоря, как тебе удается оставаться человеком? — Зачем юлить? И кто тебе сказал, что я человек?! Впрочем, — Антонин с интересом разглядывал собственные ногти, — помолясь… — Это не ответ! И не совет! — Не кипятись — растаешь. Может быть, мне тоже тяжело отвечать. Еще потяжелее, чем тебе спрашивать, — он вздохнул и принял вновь задорный вид. — Играй, юли. Прикоснись к неживому. Сделай нечто отвратительное. Мертвым все равно. А живым будет радость. И ты выполнишь предписание.

***

Он смотрел во все глаза на труп девицы, только что весьма бойко размахивавшей палочкой, с нашивкой аврора на груди. Едва ли старше его самого. Кто ей велел убивать? Кто сказал, что убийство отличается чем-то в зависимости от цели? Люциус пристроился тенью опытного боевика. В общем, непонятно было, кто и сколько выпалил заклинаний. Авадами можно и в пустоту кидаться. Заклинание действует прицельно, а не накрывает определенный радиус поражения. Оттеснив соратника, он шагнул ближе и наклонился, глядя в стеклянные глаза. Вид у смерти был неприглядный. — Смотрите, а она часом не выбирает, кому идти следом?! - одновременно он мысленно формулировал вопрос. Его зловещие слова заставили отшатнуться ближайших, перемазанных в крови спутников. Вложив пальцы в глазницы, чувствуя как яблоки глаз проваливаются под давлением, он вздернул труп в воздух. Легче пера. Она была легче пера, когда колдуешь неживое. Повисшие плетьми руки взметнулись, тыча во все стороны. Она делала именно то, чего от нее хотел Малфой. Задав вопрос подобным образом, будь готов к ответу! А подобное колдовство выглядит внушительно и нагоняет еще больше ужаса. Люциус откинул труп, чувствуя настоящую усталость от таких манипуляций. — Эй, Малфой, шутка дурацкая! — приобиделся руководитель группы. — Это почему же? — осведомился Люциус с надменной миной. — Потому что и без того жутко и мерзко. Имей уважение к мертвым! — Мертвые не кусаются, — напомнил со знанием дела. Время было выиграно. О его выходке докладывать не собирались. Скажут что-нибудь нейтрально-статистическое, и можно жить дальше. Или нельзя? И как вообще жить после такого? Спасала только уверенность, что Нарцисса в принципе не способна предать его, отвратиться. Тем более, что весть он нес благую. Люциус только не видел своего лица, входя в дом. Он настолько расслабился, что перестал контролировать мимику. Ему наивно казалось, что на лице отражено некое подобие веселья, тогда как оно почернело от грусти и было искажено злобой. А в ушах эхом звучали потусторонние слова:  Вопрошающий, внемли! Он, он, он, он… и он… Смерть сделала выбор! — Как? Как ты мог?! Она рухнула на колени. Тело сводило болезненной судорогой, откуда-то из груди лился нечеловеческий вой, выплескиваясь вместе со слюной. Слезы выжигали глаза. Нарцисса ослепла на жалкое мгновение. Но полная темнота казалась спасением. Она простила. Простила заранее, но эти эмоции было не удержать, как будто любимый человек умер сам, совершив это деяние. Горячий плен его объятий стал всем миром вокруг. Ограниченная теснота, стена груди, колышущейся от дыхания, дарили ощущение покоя. Цисси поняла, что не собирается никуда уходить, не только не может, но и не хочет. И знать не надо, как так, если он есть рядом. И кто, если не она, вновь и вновь поддержит его словом и делом? Скажет ободряющие слова, пусть и ничего исправить нельзя. Это была война. Война в полный рост. Она приоткрыла слегка глаза и поняла, что зрение вернулось, но, прежде чем шевельнуться, услышала одно лишь слово: — Нет… И это было счастьем.