***
Мне не в первой ходить по своей комнате, но Хоторн, привыкший к несколько другим условиям, морщится от каждого скрипа половиц. — Ну да, не царские хоромы, — замечаю я. — Но если учесть, что я официально не существую, то совсем неплохо. Гейл кивает. — Как ты умудрялся скрываться все эти годы даже от президента? — Хевенсби и его люди в такие места не суются, — объясняю я, хоть Хоторн и так это знает. — Я вообще удивлен, что здесь оказался ты. — Занесло ненароком, — пожимает плечами Гейл. — Наверное судьба. Скорее доброе проведение. Я смогу вернуться к Энни, если она меня, конечно, простит. — Ну, расскажи как ты сам, — перевожу я тему, набивая вещи в сумку без разбора. — Переживаю период «папа он такой классный!», — Гейл усмехается. — А вообще первая любовь — это чудесно. Я пытаюсь представить себе дочь Хоторна, но все мои представления разбиваются о скалы банального незнания ее возраста. — Сколько ей уже? — Мадж восемь, — миротворец откровенно смеётся, вспоминая о дочери. — Мадж — красивое имя, — одобряю я. — Так звали девочку из моего дистрикта, — объясняет Хоторн. — Она была дочерью мэра, но общалась с нами на равных. — И она погибла во время бомбежки, — заканчиваю я его мысль. Гейл кивает. — Славное имя. — На самом деле наша Мадж на нее совсем не похожа, она общается только с Овидием, никаких больше друзей. Совсем никаких. А Мадж-дочь мэра дружила со всеми. — Овидий — это тот «классный парнишка»? Я отставляю рюкзак в сторону, берусь за другой. Гейл подходит к окну, чешет затылок. — Да, — говорит он наконец. — А еще он твой сын. Одежда выпадает из моих рук. Сын. Я ведь даже не знал его имени, верно. Боялся Хоторна спрашивать о нем, потому что тогда вовсе перестану быть готовым к встрече с ним. Но теперь отступать некуда. Овидий — мой сын. Так звали моего отца. Это был самый добрый отец на свете. Да, он готовил меня в профи, но при этом он был мягкого нрава и чистого сердца. И он был убит. Как и мама. Как и два моих брата. Их всех убили через два года после моей победы. Потому что я не захотел продавать свое тело. Насмешка судьбы, но их смерть подарила мне всего три года свободы, ведь когда я встретил Энни, я все же принял требования Капитолия. Чтобы она жила. Моя Энни. Моя любимая, которую я покинул. Предал. Поверил во всю эту чушь с ее замужеством. Я не могу оставаться в этих стенах больше ни минуты. К черту все вещи, мне не нужно ничего. Мне нужна Энни. Мне нужен Овидий. Мне нужна моя семья. Но сперва мне нужно задать несколько вопросов тому «доброжелателю», который уничтожил мою жизнь. Я хватаю собранный рюкзак, оставляя прочие вещи валяться по углам, и киваю Хоторну. — Ты уже собрался? — не очень уверенно спрашивает он. — Да, мне не нужны эти тряпки. Видишь ли, у меня очень чешутся кулаки на одного мерзавца. — Я тоже смогу почесать свои? — Гейл закрывает за собой дверь, а ключи от квартиры я бросаю на пол. — Если захочешь, — отвечаю я, и мы покидаем то место, которое я больше десяти лет считал своим домом.***
Артур Грейсон, начальник службы охраны и он же человек, который рассказал мне про «замужество» Энни, обитает за три дома от моего и в эту мерзопакостную ночь, наверняка, греет свой старый зад в мягкой постели. Десять с лишним лет я относился к этому человеку с уважением и некоторым подобием дружбы, но сегодня мой мир круто поменялся, а вместе с ним и моё отношение к Артуру. На данный момент я полон гнева и решимости, а присутствие Гейла только добавляет мне сил. Хоторн знает моего сына лучше меня. Намного лучше меня. Я не знаю о сыне ничего, кроме имени. Я не знаю, когда он родился, каким было его первое слово, когда он сделал свой первый шаг. Я не знаю, какими игрушками он любит играть, какой его любимый цвет, я не учил его плавать, как меня мой отец. Я потерял все это безвозвратно. Я мог быть там, с Энни. Если бы не Артур Грейсон. — Вставай, сукин сын! Я подкрепляю ругательство мощным ударом ноги в деревянную дверь. Гейл рядом со мной напрягается, разговор мне предстоит еще тот. Так как ответ не последовал, я колочу по двери с новой силой. — Одэйр, черт тебя дери, — слышится из-за двери сонный голос начальника отдела охраны. — Пьяный, что ли? К счастью напиться мне сегодня не позволила муха, очень даже хорошо, что этот разговор пройдет на трезвую голову. В двери щелкает замок, но между мной и Грейсоном возникает железная цепочка. Боится меня, правильно делает. Вот только… Я выбиваю дверь ударом ноги, Артур едва успевает отскочить в сторону. Миссис Грейсон истошно кричит в спальне и, кажется, хватается за телефон. — Вели Карле положить трубку и я, возможно, даже не стану тебя бить, — говорю я холодным тоном. — К тому же представитель правопорядка уже здесь, со мной. Следит, чтобы я не зашел слишком далеко. Артур сглатывает, по его морщинистому лицу стекает капля пота. — Карла, никому не звони, ты слышишь меня? Миссис Грейсон появляется в дверях спальни. — Финник, мальчик мой, сходи проспись, вы завтра сможете поговорить. Нет, никакой ласки в её голосе нет, только осторожность, Карла боится меня, вот и вся ласка. — Я не пьян, — отрезаю я. — Я просто пришел спросить, за какие такие грехи я и моя семья расплачивались все эти годы? — Я перевожу взгляд на Артура. — Энни не выходила замуж за другого. Мужчина покрывается пятнами и, кажется, даже забывает дышать. — Энни не выходила замуж? Теперь я добавляю в это предложение тень вопроса. — Не выходила, — наконец отвечает мистер Грейсон и начинает плакать. — Прости меня, мой мальчик. — Святые угодники… — охает Карла. — Но ты ведь сказал… Артур опускается на землю, ноги отказываются держать его. — Меня попросила об этом Элен… — наконец сознается он. — Она хотела тебя… Весь Капитолий хотел тебя, и она тоже-е-е… — мужчина уже не просто плачет, он рыдает. Элен. Что ж, это вполне вероятно, Элен дочь Артура и Кайлы, и она пыталась завязать со мной отношения на протяжении первых пяти лет. Сейчас-то она уже замужем, у нее даже есть дочь. Ее дочь у нее никто не отнимал. А я… Я отверг Элен семь лет назад, почему же хотя бы тогда мне не рассказали правду?! Выходит, что виной всем моим бедам моя смазливость? Я всегда ненавидел свое лицо, но не думал, что оно способно отнять единственное счастье, которое у меня осталось. У меня нет желания продолжать разговор с этими людьми и я не стану тратить время на обиды и обвинения. — Я увольняюсь, — бросаю я и ухожу. Я не оглядываюсь ни на Артура, ни на его супругу. Я закрываю эту главу моей жизни и иду к жизни более значимой и светлой. И Гейл сопровождает меня.***
Я не думал, что это будет сложно, но попасть в четвертый дистрикт я смог только через два дня. Это были очень долгие два дня, за которые я пережил множество бесед, в том числе и с самим президентом. Прежде, чем выпустить меня из столицы, мне провели полное медицинское обследование, даже проверили на вменяемость. Для человека, растерзанного переродками и потерявшего двенадцать лет жизни из-за прихоти капитолийской фифы, я оказался на удивление вменяемым. Сам того не ожидал, особенно если вспомнить мой разговор с семьёй Грейсон. Как бы то ни было, все обследования показали, что я человек, пригодный к жизни в обществе, и в срочном порядке выдали мне новые документы. Представительница прессы, Крессида, моя старая знакомая, хотела выложить все материалы в эфир, но я попросил не сообщать о моём чудесном воскрешении до встречи с Энни. Крессида долго упрямилась, но в итоге согласилась при условии, что я позволю ей снять нашу с Энни встречу. Не хочу в этот момент быть под прицелом камеры, но Хоторн обещал отвлечь Крессиду каким-то образом. Но пока что она едет в одной машине со мной в полной уверенности, что снимет просто отличный материал. За двенадцать лет она не особо изменилась. Лысый череп, татуировка виноградной лозы, спускающаяся от макушки до локтя, в брови пирсинг. Неформалка. Красивая неформалка. — А как у тебя на личном фронте — детей нет? — спрашиваю я, чтобы хоть как-то разрядить обстановку. Крессида отрывается от блокнота, раскрытого на ее коленях и поджимает губы. — Не каждый видит смыслом жизни рождение детей, — отвечает она. — Проще говоря — замуж никто не звал, — подвожу я итог, Крессида улыбается. — Не звал, — подтверждает она мои слова и снова опускает глаза в блокнот. — Ты не мог бы подойти к дому слева, как раз в это время там будет солнечно, да и в качестве фона послужит елка. — Я думаю, мы на месте разберёмся, — бросает Гейл, спасая меня от долгих споров с Крессидой. Я не хочу с ней спорить, я вообще не хочу быть здесь сейчас. Я хочу прийти к своему дому. Один. Постучать в дверь. Один. Обнять Энни и Овидия. Один. Без прессы, без Гейла. В моей ладони зажат солдат, которого я сплел из куска бечевки этой ночью. Надеюсь сыну это понравится. Черт возьми, да я даже примерно не знаю, что моему сыну может понравиться! Эти двенадцать лет — то, за что я никогда не смогу простить себя, я знаю. И я не жду прощения от Энни, потому что её боль и одиночество невозможно искупить одним лишь «извини». Но я хочу вернуться в её жизнь, в жизнь своего сына. Как бы то ни было. Мне кажется, что «лучше поздно, чем никогда» — это как раз наш случай. Моя Энни. Мой Овидий. Я задаюсь бесконечным вопросом: как он выглядит, похож на Энни или на меня? А может он копия моего отца? И пусть я очень скоро узнаю это наверняка, но все же продолжаю рисовать образы в голове. Крессида щелкает объективом. Кажется только что она сфотографировала меня. Впрочем ладно, мне не жалко. Несколько фото — это малая плата за мою семью. Я забываю дышать, а несуществующая рука снова начинает болеть. Да и пусть себе болит, я готов стерпеть и это, все равно ведь боль в душе сильнее. Энни. Овидий. Энни. Энни. Энни! Ее имя как наваждение, как набат в моей голове. Моя девочка, моя бедная жена… Машина подскакивает на ухабе, Крессида роняет камеру, но Хоторн умело ловит ее у самой земли. Жаль, если бы эта штука разбилась, было бы лучше. — Приятель, ты как? Такое чувство, что тебя сейчас стошнит. Это не далеко от истины, меня и правда мутит от волнения. Но это скоро кончится, Деревня Победителей совсем близко. Я слышал, что сейчас там живут не только бывшие трибуты, а потому мне остается только гадать, чьи любопытные взгляды будут сопровождать меня на моём пути. Хотя… Если вспомнить о Крессиде, то совершенно ясно, что наблюдать за нами будет весь Панем. Сотни тысяч людей услышат мое покаяние, влезут своими длинными носами в мою душу, в души моей семьи. Стервятники. Люди всегда хотят зрелищ, даже дюжина лет без Голодных Игр не изменит это. Уже скоро Крессида бросит пищу всем этим грифам, насытит людей на ближайшие несколько недель. Потом шумиха вокруг моей семьи пройдет, Крессида отправится за более свежими материалами, люди обратятся к новой «глобальной» проблеме. Как победитель Голодных игр я привык к всеобщему вниманию, но мою семью я всегда держал далеко от камер. Теперь я не могу защитить этот клочок своей жизни. Прости меня, моя любовь. Прости меня еще и за это. Крыша нашего дома уже видна мне из окна. Еще минута и я буду там, со своей семьей. Но захотят ли они быть со мной? Крессида ободряюще кивает. Ладно, Финник Одэйр, просто пойди туда и сделай все, что должен, ты и так потерял уже слишком много времени!