***
- Думаю дать бал в ближайшие месяцы. Что Вы думаете об этом, граф? - Бал - дело затратное. Зная Вас, маркиз, я боюсь об этом даже говорить, - мистер Пайнс слегка рассмеялся, так, словно поддерживал эту идею и даже желал бы посетить данное мероприятие. Коулер ответил своим басистым смехом. Его синий жилет, в коем он любил проводить время дома - особенно страстно это было при гостях, - начинал слегка рваться на толстой фигуре. Мужчина был польщен утвердительным ответом графа Пайнс на приглашение на обед в одном из своих летних домов недалеко от города, поэтому старался казаться безмерно прекрасным, даже в этом потертом жилете. Он часто говорил, что беспокоен здравием мистера Пайнса, потому желал его богато обхажить, думая, что так возможно залечить любую болезнь, будь она телесной или душевной. Его любимой фразой была поговорка его матери: "Любая дорога начинается с шага, а любое здравие начинается с прекрасной мебели и дорогой посуды". Коулер столь часто повторял за матушкой, что это стало дивизом жизни. Свою философию он любил давать людям везде: на улице, на приемах, на балах, в гостях. - Мне было бы желанно видеть все Ваше семейство на балу. Даже блудного сына. - Вам не будет противно видеть мою дочь? Она, прошу напомнить, Ваша бывшая избранница. - Маркиза сделала свой выбор, и я не могу осудить ее, ведь дама в праве сама выбрать плечо, что примет все ее страдания. Если она решила, что маркиз Француа Эринз достоин, то и я буду верить в это. - Да, Вы абсолютно правы. Полагаю, - мужчина сделал паузу, - Вам стоит пригласить их лично. - Позволю себе повториться: если виконт Пайнс объявится, я желал бы видеть его и слышать его рассказ о море. Мне впервые придется столкнуться с виконтом-моряком. Граф уверенно кивнул. Он тоже желал бы видеть этого моряка, что резко сорвался в море. Адмирал сохранил имя Диппера, не дав ему окраситься в позорный цвет, подтвердив, что того отправили на задание в море. Данное обещание дало уверенность в выполении, когда граф словесно подвердил свой кивок, только тогда маркиз перестал таращить свои противные блеклые глазища. Ему нравилось, что никто ему не отказывает, даже герцоги, с каждым из коих он был близок. С некоторыми он отыскивал одни корни, и они уже не могли иметь возможности отказать, ведь семья была для каждого прежде всякого другого.***
Билл наскоро заполнял путевой журнал, больше похожий на дневник, но его почерк был, действительно, идеален даже сейчас, когда корабль устало покачивался из стороны в сторону. Редко Сайфер прислушивался к шагам и голосу Джона, задерживая перо над бумагой, но вскоре снова продолжал писать, порой даже скорее прежнего, словно торопясь. Капитан иногда усмехался и встречался со скучающими глазами Диппера, терпеливо наблюдающего за ровным и изящным почерком. - Ты особенно задумчивый ныне, - не отрывая взгляда, подметил Билл. - Ни о чем не хочешь поговорить? - Да нет, просто многое так поменялось, наверно. - Наверно? - перо резко остановилось, и стало заметно, как Сайфер напрягся. - Почему ты сказал "наверно"? - Я в последнее время часто думаю о моем месте на суше. Знаю, мне тоже не по себе от этих мыслей, но они так скоро занимают мою голову, что я почти ни о чем не могу думать. Размышления прошлых дней возврашаются в мою голову, и мне, право, страшно от этого. Ты же понимаешь меня? Правда? - он смело накрыл ладонью руку капитана и ласково сжал ее. - Билл? Ты ведь понимаешь меня? - К сожалению, я понимаю это. Сайфер отложил перо в сторону и поднял голову. В свете свечей не было заметно надвигающегося с большей и большей силой разочарования, отражавшегося в его бледных глазах. В его мыслях ниточка рвалась, связь исчезала, и оживить ее почти было невозможно. - Я точно схожу с ума, - шептал Пайнс, встав со своего места и близко подведя свое лицо к лицу капитана. - Это такое странное чувство, будто я что-то упускаю, но никак не могу понять, что это. Может, это что-то свыше? Может, очень земное? Мне страшно чувствовать это, потому что я не знаю, как следует поступить. Я знаю, что ты говорил Пасифике, - он сделал паузу, ведь увидел злостный блеск в глазах оппонента. - Это путешествие должно было все изменить. Да, моя жизнь уже не та, что прежде: меня манит море. Меня притягивает тот океан, что плещет в тебе, но мне так страшно, что все это сон... - Ты хочешь сойти на сушу и вернуться к семье? - прямо спросил Сайфер, ожидая такого же прямого ответа. - Я думаю, да, если ты позволишь мне. Я навещу свою невесту, проведу, возможно, с ней часы, верну любовь. Мир станет лучше и вернее. После этих слов Билл захотел вырвать руку и даже удалиться из своего кабинета, но юноша так смело сжал его руку, что он продолжил сквозь силу вглядываться в эти темные глаза. Отдавалось все это далекой глухой болью от обиды: было безмерно противно быть правым. - Мне стоит еще обдумать свое решение, но я счастлив знать, что ты можешь выслушать меня. Благодарю, - он оставил обжигающий поцелуй на лбу, словно никогда не желал нечто большее. Капитан провалился чуть сильнее в мягкий стул, смотря, как юноша покидает его кабинет. В нем боролись чувства, разрывая на самые мелкие кусочки. Больше всего на свете он боялся лишиться найденного - особенно это выражалось в страхе повтора уже старой истории, что навсегда оставила на нем отпечаток. Это было словно клеймо, вечно его преследующее. - Я что, снова проиграл?.. - прошептал он, будто бы комната могла дать ответ. - Билл, осталось пару дней пути, - Джон захлопнул за собой дверь и внимательно посморел на капитана. - В чем дело? - Я проиграл. Проиграл! - Сайфер вскочил и, быстро преодолев расстояние между его стулом и Смитом, вцепился бледными пальцами в его одежду. - Я проиграл! Все кончено! Снова всему пришел конец! - Думаю, ты ошибаешься... - Нет! - выкрикнул Билл прямо в лицо Джону, резко отпустив одежду, отошел на пару шагов, и ноги его сами начали гнуться. Пара секунд, и его колени ударились о пол, а трясущиеся руки залезли под волосы, оголив шрам в форме глаза на лбу. - Это повторяется снова. Мне не вынести... Смит присел рядом и положил одну руку на плечо, а вторую - на лоб, скрывая омерзительный шрам от своих глаз. Мир не казался Джону таким жестоким, каким его видел сейчас Сайфер, но он точно знал о чувствах его близкого друга, потому просто молчал, слушая, как из чужой груди рвется наружу страдание. - Билл..? Послушай меня... Но слушать он не хотел. Даже если бы и хотел, то не смог бы услышать нужное. Джон говорил что-то, но только, видимо, себе, и каждое слово, казалось, только убивало Сайфера сильнее прежнего. Попытки вскоре потеряли свое место, и Смит лишь своим существованием пытался привести капитана в чувства.***
- Я просто не могу себе представить, что делать дальше, - утирая слезы, проговорила миссис Пайнс. - Милая, это убивает меня. Его болезнь... И Мэйбл, душа моя, пишет, что не здоровится ей... Женщина отпила чай и продолжила свой печальный рассказ о своей судьбе. Графиня Нортвест с сожалением смотрела на давнюю подругу, нервно потирая белоснежную чашку пальцами в тонких кремовых перчатках. Приятная летняя прохлада царила в крытой беседке, оплетенной бледным, но цепким плющом. - Он, право, не может быть так плох, что Вы можете позволить себе плакать. А о маркизе я наслышана: говорят, она не выезжала никуда из поместья с того самого времени, как маркиз покинул его. Это трагедия, ведь она, должно быть, погибает там в одиночестве, - женщина страдальчески подняла руки, согнутые в локтях к небу, и устало выдохнула. - Мне, милая, очень жаль, что так получилось: молодой маркиз совсем не хочет думать о делах. - Говорят, в городе великие трагедии, - чуть оживилась Пайнс, утерев последние слезинки тонкими пальчиками, зажатыми в голубые перчатки. - Вы знаете об этом что-нибудь, моя дорогая? - Видно, то дело первой важности, что даже мне ничего не известно, - Нортвест подчеркнула в своей речи "даже", словно прямо говоря, что она главная сплетница ближайших земель, и только она могла быть удостоена знаниями из города на одном уровне с военными. Графиня Пайнс удивленно похлопала глазами, честно веря, что именно так и есть, и скрытый смысл простого "даже" от нее не ушел так скоро, как кому-либо хотелось. Словно и легкий ветерок говорил ей об этом, и ее вера становилась слепой, не хотевшей иметь какие-то доказательства, ведь жизнь у них простая, как ты на нее не глянь. Они рассказывали друг другу последние слухи, кои до них доносились, и говорили друг другу малосмешные анектоды, в основном о политике. Испания и Франция были высмеяны и обсмеяны сотни раз за парой чашек горячего чая. Правда говоря, Нортвест были более интересны сплетни, ведь ей надо было что-то обсудить с горячо любимой кузиной, что должна была приехать к ней из-под крыла самого короля.***
Пирилона перекладывала с места на место карты, вечно вертела в руках шар, вглядываясь в него холодным взглядом, но все время ей выпадало одно и то же. Страдание. Ей уже начинало казаться все это шуткой, ведь с каждым часом в ее душе раскидывала новые и новые ветви невиданная ей прежде боль, и все ее волшебство будто читало ее страдание. Девушка не могла спать, думать, колдовать и даже есть. Ее пропитывали убивающие ее чувства, и она не могла от них спрятаться. Каждый час она расчесывала волосы и читала какие-то заклятья на разных языках, но обычно они не помогали, и только от этого расстройства разболелась голова. Проклятья тоже не сделали ничего, кроме более худшего состояния. Колдунья передвигалась по дому, хватаясь за мебель и стены, чтобы не падать на пол. Ее голова часто кружилась, ноги не слушались. Иногда она все-таки падала на пол и засыпала мертвым сном, но потом просыпалась от резкой боли в различных частях тела. Ее кривило, бросало, било, медленно убивало. - Шар, услышь меня! Найди причину моего страдания. Шар показал ей безмерное золото на полу у зеркала. Девушка упала на пол от слабости ног и почувствовала, как от жгучей боли в груди по лицу покатились слезы. Утирая рукой хрустальные капли, другой она залезла в кармашек на платье, что был у самого сердца. Толстой черной ниткой была перевязана остриженная прядь волос Билла. - За что ты мучишь себя? Почем мучишь меня? - она слегка прикусывала тонкую кожу на костяшках, чтобы заглушить то, чем Сайфер отравил ее. - Ты убивал двоих лишь бы тебе стало легче? Трое дней ты мучишь меня... Но почему?.. Пирилона подняла голову к потолку, будто старалась разглядеть в темноте звезды. Слезы были теми самыми звездами, что сияли вокруг. Растрепавшиеся волосы легли на тонкие плечи и подрагивали вместе с ними. - Что мучит тебя?.. Ты же не проигрываешь... Никогда...***
- Эринз, останьтесь. Адмирал был предельно серьезен уже который день, и его было предельно легко разозлить. Француа остался на своем месте, не сдвинувшись и капли. Он стоял каменной фигурой, почти не моргая и всматриваясь, как лицо начальника меняется, пока тот усаживается в кресле. - Ты хочешь, чтобы я отпустил тебя со службы домой? - спросил мужчина, словно не читал прошения маркиза. - Так точно, сэр. - Ты видел сам, как взволнована станица предположением о новой войне, а ты хочешь, чтобы я подписал твою бумагу? Адмирал развалился в кресле и небрежно двинул бумагу вперед, жестом приглашая Француа взглянуть на нее. - Ты хочешь, чтобы я искал кого-то иного на роль командующего? - спросил тот, будто не имел никого на примете. - Может, мне начать прикрывать и тебя? - Сэр, я не прошу так много! Позвольте! Подпишите! - Я не могу пустить тебя к жене - и не упрашивай! Меня не отпускали, когда я был молод. - Будьте благоразумнее! Я не прошу многое! - Эринз, ведете себя, будто не служите! Или... Ах, я понял этот порыв. В отставку собрались, значится... Ну, хорошо-хорошо... - резко отошел адмирал. - Я пущу тебя, но ты в скором времени обязан вернуться. - По первому зову, адмирал! Только назовите мое проклятое имя! Мужчина слушал эту уверенную речь, подписывая бумагу. Он помнит еще одного такого же уверенного. Правда, отпускал он его на волю навсегда.