Say "Hi" to Yellow Flash, Konoha!

Больше всего в жизни мне хотелось спать. С момента, когда я впервые попал в дом Орочимару, прошел месяц. Быстро же летит время! Первая неделя почти полностью была посвящена восстановлению. Многочисленные инъекции могли восстановить кожу, убрать с неё сероватый оттенок и незапланированный природой рисунок, но вот восстановить функционирование органов они были не в состоянии. Потому ежедневная дыхательная гимнастика, во время которой чакра пропускается сквозь проходящие в легких чакроканалы. Потом стандартная разминка, заставляющая развиваться атрофировавшиеся мышцы. Для ускорения процесса вновь необходимо использовать чакру. Сложнее всего оказалось с костями. У меня, как у любого подростка, они были подвижными и гибкими. Но благодаря воздействию дерева, эти свойства потерялись. Их восстановление, происходившее благодаря проведению длительных и болезненных процедур, и занимало основную часть моего времени. Проводил восстановление сам Орочимару, никаких помощников у него пока не было. В такие моменты мы со змеиным саннином много разговаривали. Но больше всего мне запомнилась, конечно, наша первая беседа. Произошла она сразу после того, как я впервые, после вживления гена, очнулся. Точнее, никакого «вживления гена» никогда и не было, но тогда я этого еще не знал, а сейчас это уже было не так важно. Я не мог пошевелить ни чем. И если обычно это словосочетание означает невозможность использования конечностей и корпуса, то в моем случае это действительно было «ни чем». Вплоть до того, что зрачки оставались на том месте глазных яблок, на котором они были в момент потери сознания. Даже волосы, и те, если верить висящему надо мной зеркалу, превратились в красивую деревянную шапочку. Каким чудом мой организм продолжал функционировать — только Ками с Шинигами знают. Ну, может быть, еще притащивший меня сюда Орочимару. Он сам появился в моем поле зрения минут через сорок. Облизывающийся и в криво застегнутом медицинском халате. — Ку-ку-ку, — протянул отшельник, разглядывая меня. — Не то, чтобы я этого не ожидал, но не так же быстро… Ты сумел поразить меня, Минато-кун. Даже обидно, что никому не расскажешь! Змей метнул взгляд на аппаратуру, призвал биджу на Третьего, устроившего собрание джонинов в такое неудобное время, и принялся водить надо мной руками, видимо, используя шосен. Усмехнулся, шепча что-то про живучих придурков-сокомандников и их наследственность. Здесь стоило бы мне задуматься, как я связан с Тсунаде и Джираей, но внимание было еще слишком рассеянным, и я попросту не обратил внимания на эту оговорку. Тем более, следующие свои слова мужчина произнес уже вслух. — Ты уже догадался, что произошло? Не смотря на внешнюю недееспособность, мозг отлично функционировал и мог аннализировать происходящее. Впрочем, нет. Ни к какой умственной деятельности я на тот момент был не способен — внутри закипала злость. Да, я хочу стать хорошим шиноби. И я смог справится с КИ, выпущенным саннином. Впрочем, понятно, что для него такая сила — не предел. Но к делу это не относится. Да и больше меня интересует другое. Вот объясните мне, как из этих двух событий Орочимару смог сделать вывод, что я дал свое разрешение на эксперименты надо мной? Каким бы он ни был гениальным ученым, это не отменяет той простой истины, что саннин, вдобавок, сумасшедший на всю голову. Впрочем, пока это сумасшествие не касалось меня, оно не сильно волновало. Но теперь, когда из-за этого хмыря я не могу даже пошевелиться! Единственное возникающее желание — чтобы он тоже испытал на себе это чувство полной беспомощности. — Не злись на меня, Минато-кун. Всё, что я делаю — я делаю для твоего же блага. Вот ты знаешь, откуда берутся бесклановые? — ученый отвлекся, напитывая чакрой висящие по краям от кушетки облучатели. Посмотрел на меня, убедился, что ответ я дать не в состоянии, и продолжил монолог. — Нет, неправильный вопрос. Гораздо интереснее подумать о том, чем отличаются клановые и бесклановые. Если бы я мог говорить, то ответил бы, что все их различия, как шиноби — наличие или отсутствие кекей генкая, улучшенного гена. Кроме того, конечно, значилось положение в обществе, наличие или отсутствие отпределенных предрассудков и клановой ответственности. Это было понятно как мне настоящему, ещё в другом мире, так и Минато. Но вряд ли Орочимару были интересны, известны ли мне подобные прописные истины. Был конечно вариант, что он заподозрил во мне чужака. Но если это так, то дни мои сочтены, а потому — даже думать об этом мне не хотелось. — Силой? Успешностью? Нет, — Орочимару продолжал ловко, одной рукой обследуя меня, раздираться с прибором. — Даже улучшенный геном — лишь фикция. Откуда вообще берутся бесклановые? Рождаются у обычных людей? Никогда! У них нет чакры, и ей неоткуда появится. Бесклановые — это бастарды кланов, которых по какой-то причине решили не принимать в род. Потомки членов враждующих семей или семей, смешение крови которых ведет к случайным мутациям. Которым никто не обьясняет, как пробудить их гены. А ведь, иногда подобные «люди на грани» бывают очень интересными. Только их никто не берет в расчёт. Орочимару, закончив свою речь, с каким-то вожделением посмотрел на меня. А потом включил излучатель. В этот момент я понял, что какая-то моя часть все еще жива. Потому как эта самая часть начала нещадно болеть. Змеиный отшельник же продолжал распинаться. — Но ты — другое дело. Ребенок забытого потомка великого шиноби и химе из того же клана. Человек, фактически собравший в себе лучшие гены! Которого просто выкинули на улицу. Идеальная для нас ошибка кланов. Мужчина с упоением посмотрел на стоящие вокруг меня приборы, что-то покрутил, и я отчетливо услышал, как оно заскрипело. Потом, кажется, добавил чакры в аппарат. Тот запищал и засверкал лампочками. Боль стала сильнее, но теперь сосредоточилась во рту, глазах и горле. Взгляд помутнел, как в прошлом мире, когда в очках заходишь с холода в помещение. Захотелось пить. Наконец, туман отступил, и я смог разглядеть Орочимару. Он стоял чуть дальше, чем я думал, и в зеркало его было почти не видно. Зрачки пошевелились. Сначало я не понял, что произошло. Просто в какой-то момент тело, наконец, начало слушаться посылаемых ему сигналов. Решив подтвердить свою догадку, я открыл рот. Язык ворочался с трудом. — Не… буду… помогать… вам… — с трудом произнес я. После этого тяжелый, с трудом помещающийся во рту язык вконец перестал меня слушаться. — Ты не понял, Минато-кун, — произнес Орочимару, взяв с тумбочки какую-то установку и подкравшись ко мне. Я отчаянно попытался выбраться, но ни одна мышца меня не слушалась. — Тебя никто не спрашивает. В следующую секунду он схватил мой язык и зажал его той самой небольшой машинкой, что держал в руках. Уже приготовившись к боли в языке, я не ожидал внезапной силы, сдавившей виски. В памяти с бешеной скоростью мелькали воспоминания всего, что связывало в себе одновременно язык и мир «Наруто». Список оказался небольшим. И если исключить из него кузину, вечно прикусывающую кончик языка во время волнительных сцен, и странные языки саннинов змей, то место оставалось только для печатей Корня. Подумав об этом, я отключился. Следующие несколько дней я был прикован к постели. Аппарат работал практически постоянно, миллиметр за миллиметром высвобождая мое тело из деревянного плена. В этот период Орочимару еще несколько раз наведывался ко мне, рассказывая о том, что он сделал, и о том, как это повлияет на мое будущее. В целом картина вырисовывалась примерно такая: Минато, а значит, теперь и я, был рожден от представителей — хоть один их них и был непризнанным — одного клана, и сохранил кеккей генкай в первозданном виде. Единственным препятствием к его пробуждению, которое, своими действиями, и устранил Орочимару, была непонятно откуда взявшаяся в организме аллергия на стихийную чакру. Подобная проблема у шиноби встречается очень часто, практически каждый нинзя просто не мог использовать один или несколько видов стихийной чакры. Но в моем случае болезнь несколько отличалась, и появилась не благодаря внутренним особенностям организма, а из-за чьего-то вмешательства. Из-за этого, кстати, она несла не частичный, как обычно, а всеобъемлющий характер, перекрывая мне не одну или две, а все стихии. Устранив источник с помощью специально разработанного лекарства, Орочимару вдобавок сумел разбудить давно сопротивлявшийся организм. Тот начал со страшной силой наверстывать упущенное. Потому, собственно, я и задеревенел. Но самое глупое во всей этой ситуации то, что максимальная грозившая мне опасность заключалась в банальной невозможности использовать стихии и дальше. Даже из-за мокутона можно было не беспокоится, организм, рано или поздно, сам бы убрал все последствия. Другое дело, что за это время и мог банально умереть с голода… Но это пустяки, учитывая, что Орочимару до сих пор предпочитает кормить меня исключительно внутривенно. Впрочем, подобное — скорее исключение, чем правило. Большинство процедур исчезли уже через неделю после возвращения в сознание. Чему я был несказанно рад. До этого все наше общение с Орочимару сводилось к четким выполнением мной его предписаний, игнорирование которых, во-первых, предотвращалось приставленной ко мне змейкой, обладающей каким-то нервно-паралитиеским ядом, а во-вторых, каралось самим саннином продлением подобной пытки. Как бы ни было противно, я и сам особо не сопротивлялся. Не смотря на то, что у Орочимару не все в порядке с головой, медик он превосходный, этого ничто не отменит. И послушать его рекомендации совсем не вредно. Но самым отвратительным в моем положении было то, что на все время лечения я так и не смог, сколько не пытался, найти выход наружу. А так как проводить все свое время в подвале мне совершенно не нравилось, то искал я очень тщательно, уж поверьте. Но тщетно. Саннин всегда покидал подземелье с помощью шуншина, а других обитателей я внизу не видел. Потому, когда Орочимару, в очередной раз спустившись в свою лабораторию, сообщил мне, что я должен идти на тренировочную площадку за домом, я опешил. Будто спохватившись, саннин произнес: — Чтобы покинуть подвал, подай чакру в основную печать, она работает, как лифт, — он указал на дверь, ведущую в коридор. Впрочем, я и так знал, где располагалась печать. Гораздо больше меня сейчас интересовал другой вопрос. Но задать его мне не дали, Орочимару продолжил говорить. — И вот, возьми, — сказал он, протягивая мне какую-то тонкую папку и металическую пластину, — Ты, кажется, хотел стать шиноби. Все вопросы, в основном синонимичные с: «Да почему я вообще должен тебя слушаться?!» сразу исчезли. Пусть находится в зависимости от кого-то было мне совсем не по душе, но надпись «генин» в личном деле могла примирить с подобными неудобствами. Да и пластина, оказавшаяся протектором, добавляла уверенности. Единственным сюрпризом для меня стало имя моего сенсея. Впрочем, это и объяснило, почему меня еще никто не хватился. Действительно, со стороны, подобное выглядело вполне логичным. Встретившись с завалившим стандартный экзамен учеником Академии, джонин провел над ним свой тест и назвал достойным, решив быть его сенсеем. А после — дело техники. Подать прошение Хокаге о вручении своему ученику ранга, для саннина — пустяк. Вот и получилось, что теперь я — личный ученик Орочимару. С самим саннином у нас, после долгого разговора, установился настороженный мир. Я — не саботирую его приказы и не пытаюсь сбежать, он — добросовестно учит и не ставит надо мной эксперименты. Насчет «пытаюсь сбежать» вышло особенно интересно. Не смотря на то, что мои передвижения теперь не были ограничены подвалом, свободно ходить я все еще не мог. Но сегодня, спустя месяц после того, как я попал в дом к Орочимару, я наконец смогу, хоть и не на долго, выбраться наружу. Спать хотелось неимоверно, саннин, во время тренировки, вытянул из меня почти всю чакру. Но это было не так важно. Гораздо более интересным для меня являлось то, что сегодня, первый раз за долгое время, змей оставил меня одного, не ограничив при этом помещение, где я мог находится и открыв мне, тем самым, доступ на полигон. А уж как сбежать с последнего, я понял давно. Выскользнув из комнаты, которую мне выделил саннин, я открыл дверь, ведущую на задний двор. Конечно, сбегать из дома было, наверно, не самым мудрым решением, и умом я это понимал, но сердце не хотело слушать холодный разум. Целый месяц я сидел взаперти! Целый месяц общался только с треклятым змеем! Провести одну ночь на свободе — что может быть лучше? Ноги сами достигли задней калитки. Короткий посыл чакры в нужные места печати — фуиндзюцу входило в программу, по которой меня учил саннин, — и сигнальная печать нейтрализована. Откуда-то будто дунуло свежим воздухом, и я перескачил через забор. Я на свободе!

***

Сарутоби Хирузен вновь взглянул в стеклянный шар. Сверху над ним навис Орочимару. Ему, конечно, было видно далеко не все, всех печатей, необходимых для активации устройства, змеиный саннин еще не знал, и потому пользовался упрощенной версией, но даже это позволяло разглядеть, как тонкая фигурка мальчишки в светлых шортах и майке-сетке с накинутой поверх бело-голубой курткой, переметнулась через невысокий забор. — Ну, рассказывай, ученик! — вздохнул Хокаге. — Какой прогресс у нашего «секретного генина»?