1
Туманная полоска. Клубящиеся стены. Горький запах трав, журчание ручейка. Потом небольшая уютная комната. Стены, обтянутые серым узорчатым шелком, мягкие бархатные кресла. К одному из них его подтолкнула валиэ. Курумо сел, не понимая, зачем он понадобился Ниенне. Перед ним появился круглый столик из дымчатого хрусталя. Темный приплюснутый глиняный сосуд с ручкой и носиком. Белоснежные чашечки. Он никогда таких не видел. Серебряные вазочки. В одной сахар, в другой печенье двух сортов — квадратное с орехами и круглое, обсыпанное чем-то белым и коричневым. Ниенна взяла странную посудинку за ручку и наклонила над чашечкой. Полилась светло-зеленая душистая жидкость. — Чай! — она протянула ему чашечку, а вторую взяла сама. В растерянности Курумо сделал глоток. Жидкость оказалась приятной, чуть горьковатой, в меру горячей — и согревает, и не обжигает горло. Где-то в груди чуть потеплело. Чай быстро закончился, и чашечка была наполнена снова. Скорбящая пила медленно, смакуя каждый глоток. Сначала они молчали, потом валиэ, откинувшись на спинку кресла, мягко проговорила: — Небо чистое, дождя сегодня не будет. Курумо удивленно посмотрел на неё. Дождь в Валиноре бывал, лишь когда Йаванна просила Манвэ полить её олвар. Это знали все. — Возьми печенье. Сама пекла, — женщина протянула вазочку. Еще одна странность. Пищу обычно готовят лишь эльдар. Зачем она валар? С опаской он откусил кусочек. Необычно. И вкусно. Ниенна продолжала говорить. То о погоде, то о чудном напитке, то о печенье. — Манвэ редко устраивает грозу! А ведь она прекрасна! И так разряжает обстановку, — она снова подлила чаю. — Это чудесное растение творили Ирмо и Йаванна. Я объяснила, что мне нужно. Но так жаль, что больше никто не оценил его. Тебе правда нравится? Курумо кивнул. Мысли метались в голове загнанными зверьками. — Здесь так редки лесные орехи. Не понимаю, почему? А мне очень нравится добавлять их в печенье. И вот этот коричневый порошок — корица, а белый — всего лишь измельченный сахар. На небе завтра не будет ни облачка. Вана устраивает праздник. Несса обещала показать новый танец. Думаю, он будет таким же, как и все остальные. Тихий ровный голос убаюкивал, чай согревал, а печенье просто было очень вкусным. Мысли улеглись, все беды казались такими далекими.2
— Ненавидишь его, да? — рвущим нежную мелодию аккордом ворвался в почти блаженную негу вопрос. Дернувшись, Курумо подскочил и тут же опустился в кресло. Чуть подавшись вперед, на него внимательно смотрела Та, что всегда в тени. Её глаза были сухи, в них пылало темное пламя. Нежные черты лица стали резкими. Сейчас Скорбящая напоминала ему Манвэ, когда тот выносил приговор. Тонкие губы валиэ кривила усмешка, точеные ноздри орлиного носа трепетали. — Ненавидишь? — повторила она так же резко. Темные глаза, казалось, впились в душу. — Да! — выкрикнул Курумо. — Ненавижу! — Хочешь убить, да? — голос стал чуть мягче, вкрадчивее, но взгляд оставался таким же острым. — Хочешь? — Я… Он… Он так смотрел на меня… Его глаза… Они жгут меня. Я не могу! Больше не могу! Ненавижу! Его глаза!.. — сотворенный Мелькора то кричал, то шептал. Вся боль, вся ненависть бушующим потоком выплёскивались из него. — Я всегда был ненужным. Почему он создал меня таким?! Почему я не могу творить?! Я хотел как лучше, а он … Ему было наплевать. Он никогда не видел меня. Ненавижу! Почему он так смотрел? Будто меня нет! Как же больно! Я надеялся… Я так ждал… А он… Оттолкнул. Его глаза! Ненавижу его! Все бы отдал, лишь бы стереть этот взгляд! Рыдания мешались с криком, майа буквально давился словами. — Выколи ему глаза, — спокойно и тихо сказала Ниенна и откинулась на спинку кресла. Курумо осекся. Поднял голову и, не веря в то, что услышал, уставился на Скорбящую. Она улыбалась — чуть насмешливо, чуть задумчиво. — Не п-понимаю, — запинаясь, произнес майа. — Тебе же больно от его взгляда. Ты его ненавидишь. Ты бы хотел стереть этот взгляд, а убить валар невозможно, — она говорила очень мягко, и в очах клубился туман. — Вот и выколи ему глаза. Не хочешь? Стало жутко. По-настоящему. Курумо четко понял: до этого момента он никогда не ведал такого ужаса. Это не Ниенна! Скорбящая добра и сострадательна. Она не может… — Что, мальчик, страшно, когда сползает маска? — она наклонилась вперед. Черты её лица стали еще резче и суше. Майа хотел закрыть глаза, но не смог. — Все мы носим маски! Все, — улыбнулась валиэ. — И ты тоже. Сначала она мешает, а потом… О, потом она прирастает, и ты уже сам не понимаешь, где настоящее, а где придуманное. И в один прекрасный или ужасный момент твоя маска становится лицом. И ты перестаешь быть собой, а становишься тем, кем быть лучше, легче и проще. Ты станешь таким, каким ты должен быть по Замыслу. Она щелкнула пальцами. — Это был Великий Замысел, и каждый из нас сыграл в нем предназначенную ему роль! — Мелькор, он… — решился на возражение Курумо. Прозвучало жалко. — И он. Миру нужен враг. Ничто так не объединяет остальных, как общий враг. Борьба с ним не дает задуматься о самом себе. Вот ты страдаешь от того, что не можешь творить свое, от того, что тебя создали не так. А кого создали так? — усмехнулась Скорбящая. — Манвэ? Думаешь, он всегда был таким величавым и бездушным? О нет, Сулимо был подобен летнему ветерку. А как звучала его арфа! Какие дивные стихи он сочинял! А как пел! Мы слушали его, и душа трепетала от радости и счастья! А Варда? Вся порыв и восторг! Она была воистину прекрасна. И ничем не напоминала нынешнюю застывшую куклу. Ауле. Он был такой затейник, — Ниенна лукаво улыбнулась. — Йаванна обожала его шутки. А еще с ним было так надежно, как за скалой. Кементари же была совсем не той истеричной и капризной особой, что знаешь ты. Шаловливая, как котёнок, чуточку ленивая. Илуватар часто упрекал её за недостаток внимания и прилежания. Намо тогда не был так строг и суров. Да и Эстэ никогда не спала целыми днями. Впрочем, в те времена многие из нас и не ведали, что такое день. — Это Тано во всем виноват? — решился спросить майа Отступника. — Конечно, нет. Он был старше многих из нас. Пытливее. Не все из нас понимали его. Он был всегда чуть в стороне. Но Эру этого и хотел. Поначалу. Потом наш старший брат узнал слишком много, и мы не поверили ему. Знаешь, как больно быть оторванным от остальных? Курумо вздохнул: он знал. — Несправедливость ранит и иногда убивает. Но валар бессмертны. Нас было четырнадцать, а потом стало тринадцать и один. Тулкас появился позже. Поправив волосы, валиэ продолжила рассказ. — Ты говоришь, что не можешь создавать свое? — повторила она. — Так и мы не можем. Разве Манвэ летает с ветрами над миром? Разве гремит в небе Амана гром? Конечно, нет! Разве Варда создала миру звезду, что согреет и осветит его? Нет. Разве дело Ауле ковать цепи? Нет. А зачем миру без войны Тулкас? Гонять Отступника? Но неужели это должно быть до скончания времен? Кого лечить Эстэ в мире, где не должно быть ни смертей, ни болезней? Зачем нужно Царство Мертвых? А кого оплакивать Скорбящей там, где не место скорбям? И что может создать Та, что всегда в Тени? Что за мир велел нам спеть Эру? И зачем? Мы не знаем точного ответа. Мы знаем лишь одно: нам никогда не творить по своей воле. За это и ненавидят твоего Тано. Ибо он осмелился. Она замолчала, провела рукой по лицу и стала снова привычной Ниенной, только глаза были сухими. Курумо не знал, что сказать. Он был потрясен. — А ты? Ты тоже ненавидишь его? — хрипло спросил он. — Кто знает? — валиэ загадочно улыбнулась. — Возможно. — Но ты же просила за него? — Мне положено. — Но если бы не ты, его бы оставили в Мандосе! — Исходя из этого, я не могу ненавидеть твоего Сотворившего? Неверный подход, мальчик. Правильно было бы спросить, зачем я добилась для него свободы. А ведь в Мандосе он был надежно защищен ото всех, — еще один смешок. Майа залпом допил уже остывший чай. Ему хотелось бежать, но еще больше хотелось остаться. — Твой мир обрушится еще не один раз, если, конечно, ты не научишься смотреть своими глазами. — И Учитель так говорил, — Курумо показалось странным услышать эти слова из уст Скорбящей. Но почему она ненавидит Тано? Разве это возможно? — За что ты его ненавидишь? — А я ненавижу? — её смех прозвучал серебряным колокольчиком. — В чувствах иногда так трудно разобраться. А у ненависти так много имен. Как зовут твою, Морхэллен? Имя, уже не принадлежащее ему, заставило вздрогнуть. Распахнув глаза, не понимая вопроса, он смотрел на Скорбящую, что умудрилась забыть сейчас о своей скорби. — У ненависти много имен. Зависть. Обида. Месть. Страх. Любовь… — легкая улыбка трогала её бледные губы. Майа опустил голову, не в силах ответить. — Тогда не спеши мстить за обманутые чувства. — В чашечку снова полился чай. Смешная посудинка оказалась поистине бездонной. Голова шла кругом. Мир в очередной раз перевернулся. Он уже больше никогда не будет прежним. И Курумо не хотелось стать прежним. Как чудно! Он никогда не любил непонятного, но сейчас… Ему не хотелось уходить из этой комнаты, от этого странного создания. Скорбящая всегда была такой незаметной, такой слабой и хрупкой. Но неожиданно в ней обнаружились сила и глубина. И тайна. Никогда никто не говорил с ним так. Никогда и никто не добирался до самых глубин его души. Ему вдруг показалось, что у него с Ниенной много общего. Но почему именно ему она доверила свои чувства? — Почему ты говоришь мне все это? — Больше некому. Нет, я не причиню тебе вреда. Ты можешь рассказать о нашем разговоре. Так будет даже интереснее. Он не расскажет. Никогда. — Почему ты всегда одна? Где твои майар? — Зачем мне они? Чему мне их учить? Плакать? Сострадать? А кому нужно сострадание? И хочу ли я этому учить? Мне стало бы жаль своих сотворенных… — А чужие? Мелиан училась у Ирмо, а этот… — он осекся. Назвать имя майа Намо, занявшее его место, не хватило сил. — Кому нужна одинокая, вечно плачущая валиэ, которая никогда ничего не сотворила? — Я бы хотел, чтобы ты… Порыв был внезапным. Майа вскочил с кресла, опустился на колени и протянул раскрытые ладони. Сказать положенные слова он не осмелился. А вдруг и она откажет? Тогда он умрет. Сразу же. Ниенна прикоснулась к его ладони и прошептала слова ответа. Откуда она знает их? — Зачем тебе это? Ауле огорчится, — вздохнула валиэ. — Я могу не говорить ему, — быстро ответил Курумо. — Не говори. Ему нелегко. Но чему же я буду учить тебя? — Чему тебе угодно! — Курумо улыбнулся. Он все-таки нужен, хоть кому-то! — Приходи завтра или когда будет время. Я напеку печенья. Тебе ведь понравилось? — Да! — Он уже забыл вкус печенья, но раньше никто не спрашивал его о таких вещах. Кроме Тано, но вспоминать о прошлом слишком больно. — Принеси несколько своих работ. Те, которые тебе нравятся. Те, что ты счел неудачными и те, что забраковал Ауле, — почти попросила Ниенна. — Ты тоже умеешь ковать? Изумление в голосе майа заставило Скорбящую улыбнуться. — Не знаю. Никогда не пробовала. Курумо снова растерялся, что-то пробормотал и почти успокоенный ушел из Чертогов Скорбящей.***
Он был так похож на одичавшего пса, совсем еще молодого и глупого. То ли руки лизать начнет, то ли бросится. А ведь он не глуп. Совсем не глуп. Как же так нехорошо получилось у тебя с этим мальчиком, Мелькор?