Simple man

Осень в этот город приходит внезапно и с фанфарами, так, что хоть стой, хоть нет. Фриско окутывают тучи и смог, и Росинант дрожит от собачьего холода. Когда-то он считал его едва ли не божьим городом, но, кажется, надо было приезжать в другое время. Он был здесь уже трижды, и всегда подмечал одну важную деталь: здесь не пишется. Совсем. Возможно, ребята вроде Гинзберга, Корсо и Кессиди выпили его до самого дна Фриско-бэй, а может и кто-то много позже, но факт остается фактом – здесь не пишется. Росинант колесит по свету столько, сколько себя помнит, недаром, что родился в цыганском таборе, и клепает повсюду понемногу, чтобы собрать если не путеводитель, то хотя бы захудалый романчик. В его записках есть очень много городов, по крайней мере, по паре набросков о каждом, где он бывал. Кроме Фриско. Что о нем сказать? Не город, а съемочный павильон – фильм сняли, а декорации остались. Из него уже высосали всю жизнь те, кто бездумно приезжал с целью обрести себя. Город раздал себя по кусочкам, и Росинанту холодно. Он встречает Зоро неожиданно, когда пьяный в стельку разгуливает под фонарями Кастро-стрит. Дождь бьет в самую суть и гонит с улиц ночных потеряшек, ибо Фриско - город вагабунд под каждым небом, что будто вечность то и делали, что ждали звонка или, на худой конец, хоть оповещения о жизни. Зоро привык к дождю любого сорта еще в Лондоне, куда рванул, не раздумывая и секунды, за своей любовью и который покинул с гробом своей любви. Зоро оставил там зимнюю куртку, три пары черных штанов, пять упаковок прозака и смысл существовать. Лондон понимает всех, но Зоро не нужно это понимание. Ему нужна либо всадница, либо удар в челюсть. Зоро сидит под дождем и все еще ничего не чувствует. Фриско принимает сломанных, потому как создан ими. Фриско рад разбитым, но живым, потрескавшимся, но не теряющим надежды. Фриско собирает легион из тех, кто рожден отчаянием и безудержной попыткой не задохнуться в собственном коктейле из смеха и смерти. Росинант не сомневается и секунды. - Огонек найдется? Зоро достает из кармана зажигалку молча и протягивает незнакомцу. Зоро не требует вежливости или благодарности и не получает ее. Росинант сцепляет руки в замок за спиной и наклоняется в ожидании. Парень смотрит на его отчаявшееся лицо с разрезанной на ней кривой ухмылкой и заражается ею сам. Дождь не в силах потушить эту искру. - Слишком много воды. Пошли ко мне. Конечно, никакого «ко мне» нет, но Росинанту не хочется ударять лицом в грязь и хоть бы представить, что у него есть дом, что хоть откуда-то он не сбежит через все эти бесконечные ночи, мимолетные мгновения, выбитые костяшки и саднящие засосы, оставляя за собой себя, оглядывающегося средь окрестной мглы. - Вот так вот просто? - говорит Зоро, и кривая ухмылка въедается в его лицо, оставаясь там прямым доказательством существования штриг, вендиго, демонов с пятого круга. Росинант пожимает плечами и выдыхает дым с видимым удовольствием, чтобы Зоро не заподозрил, что внутри давно все выжгло его же усилиями. Чтобы не болело так остро-бритвенно, чтобы не горела жизнь. Правда, пока болело, было как-то попроще. - Люби и делай, что хочешь[1], - говорит Росинант давно заученную фразу, истинный смысл которой потерял еще тогда, когда прочел. - Потому, что так говорил Заратустра? - Потому, что так написал Августин. Не диалог, а сплошная диалектика, думает Зоро и поднимается с тротуара. Он знает, что следующий шаг будет значит для него все. Зоро смотрит в глаза парня напротив и видит, что для него следующего шага больше нет - все дороги истоптаны, а впереди только темень и танцы. Зоро улыбается впервые за три недели, тянется в задний карман джинс и протягивает парню зажигалку. - Напиши об этом, - говорит Зоро и уходит прочь от Росинанта, от Фриско, от всей чертовой Америки. Он едет к Санджи. В Фриско не пишется. Совсем. Это один из тех городов, в котором ценят только самое прекрасное: любовь и смерть[2]. Позже Росинант выпустит книжку о городах и напишет про Фриско только девять слов: Из Сан-Франциско разбитые уезжают домой, найдя великое «может быть»[3].