Пешком по просёлку

      На следующее утро Кирилл проснулся оттого, что бабушка радостно вещала об отсутствии температуры, судя по всему, измеренной незаконным вторжением градусника под футболку. Что именно помогло, Кир не знал. Ссылался то на парацетамол, принесенный Дашей, то на занятия спортом, иначе обозвать бесконечные пробежки в туалет — а ночью до ближайших кустов — он не мог, то на отдых, однако этот самый "отдых" оказался довольно иллюзорной вещью.       Совершенно офигевшему и в моральном, и физическом смысле телу выдали какие-то старые тряпки, в прошлом веке бывшие одеждой, затем небольшой паёк прямо в зубы, а последним, чтобы окончательно и эффективно добить организм, наставление:       — Картошку прополешь, потом жуков убрать надо, — Мария Захаровна заправляла постель и опытно заговаривала зубы, — а свежий воздух-то целительнее этих всех таблеток! Вот поработаешь, солнышко прогреет, хворь исчезнет!       Шоку Кирилла не было предела. Не успев даже собраться с мыслями, чтобы достойно отказаться или возмутиться хотя бы по поводу болезненной слабости, как был тут же вытолкан в слепящий яркостью день.       — Вот тяпка, только она немного шатается, картошка сразу за забором, не перепутаешь! — Отдав "ЦУ", бабушка умчалась на кухню, оставляя Кирилла наедине с воняющей робой, тяпкой и безысходностью.       Бабушкин огород тянулся вдаль, прямиком к степи метров на сто, отчего тяпка громко матернулась. Или всё же не тяпка, а её неопытный носитель. Обведя территорию невысоких зелёных кустиков взглядом, как барин собственные угодья, Кирилл решил, что негоже барину работать, и тут же протестующе воткнул ненавистный инструмент в землю.       — Кто не работает, тот не ест! — громогласно раздалось позади.       Испугавшись, Кирилл обернулся, ожидая увидеть бабушку, но та оказалась довольно далеко и смотрела совсем не в его сторону. Напротив Марии Захаровны чинно валялся громадный кот, отмахиваясь ото всех пушистым хвостом, а его миска левитировала в старческих руках.       — Мыши в зерне живут, а ты валяешься! Не получишь ничего, пока не словишь!       Миска уплыла в кухню, а пушистый лежебока нехотя поплёлся в сторону бревенчатого сараюшки. Тут Кирилл и понял, что все живое, даже не очень разумное, подчиняется одному единственному человеку, в руках которого есть еда, а он, раз дышит и думает, под категорию слушающихся попадал целиком.       "Как полоть картошку"       Экран мигнул и выдал десятки результатов, видео и картинок, потрясающих своим изощрением. Где-то мужчина советовал купить супер машину, которая и вспашет, и посадит, и прополит, да и соберёт всё сама, может, ещё по головке погладит, да с детьми посидит, если доплатите! На другом сайте кто-то упорно доказывал, что полоть нельзя, что вредит это заморскому корнеплоду, мол, выращен он в диких местах индейцами... В общем, из всего помойного ведра Кирилл нашёл лишь одно не гнилое видео, где просто и понятно демонстрировалось, что, собственно, нужно делать. И первая дорожка кустов оказалась под прицелом.       Руки свело первыми, затем подвели ноги, зашатавшись, как после знатной пьянки, а потом, чтобы добавить Киру удовольствия, закружилась голова. Не отошедший от болезни организм всячески протестовал тяжёлому труду.       — Блять! — ругнулся он, когда грядки перед глазами закружились, а затем и вовсе покрылись тёмной пеленой.       С каждой минутой становилось всё хуже, тяпка была отброшена далеко и надолго, вернее, откинута всего на то чуть-чуть, которое ещё было в запасе у тела, а задница стала бессовестно тяжёлой, отчего пришлось срочно опускать её на землю.       — Какой же ты хилый, — выдохнули поверх макушки, прежде чем кто-то закрыл солнце, — нахрена выплыл с кровати?       Крепкие руки подхватили его под плечи и рывком, таким, что захотелось эти руки облевать, поставили на свои двои. Пошатываясь, Кирилл покосился на Гришку, думая, плюнуть в довольную рожу или важно проигнорировать, когда понял, что деревенский поленок ласково прижимает к себе такого же деревянного собрата — рукоять тяпки.       — Нахуй тебе? — Кир кивнул на орудие пыток, каким казалось оно после пережитого.       — Ну, а что делать? — отойдя, Гришка, хоть и хмурясь, пожал плечами. — Ты ж сдохнешь, если полоть будешь.       Одной из загадок этого села была вечная Гришкина помощь. Не привыкший к бескорыстной доброте Кирилл вновь и вновь пытался найти причину, понимая, что вызывает лишь жалость и желание добить, а не совсем то, что должен в такой ситуации, но Гриша всё лез помогать, хоть тем же мёдом. Наивный деревенский пень, что с него взять?       — А ты тоже просто так не стой, — в руки опустили бутылку с широким горлом, — жуков тоже собрать надо.       Белое солнце пустыни... то бишь бабушкиного огорода распыляло губительно-жгучие лучи. Кир, щуря саднящие глаза, даже ощутил некое взаимопонимание между собой и стокеровскими бледнолицыми, стоя среди глянцевитой темной зелени ещё юной картошки, с кроваво-клюквенными капельками колорадских жуков на этих самых стеблях и желтенькой икрой этих мерзких тварей. Их — и жуков, и их икру — надо было собрать. Руками. Своими. В бутыль...       Кириллу подурнело. Скользнув растерянным взглядом по бескрайнему — от порога до гниловатой бочки — картофельному простору, он тихонько застонал. Немного успокоившись, презрительно фыркнул в сторону горбатящегося над грядками Гришки. Еще немного придя в себя, подумал, что неплохо было бы сфотографировать избавившегося от рубашки деревенского: Валя свой айфон слюнями затопит, разглядывая мощные загорелые лопатки...       Кирилл фыркнул еще раз. Обернулся к кусту. Вперил суровый взгляд в ненавистную секарашку, насыщенно-оранжевую, с черными полосами по куполу сложенных крылышек. Собрался с духом. Вспомнил, кто мужик и царь природы. Хомо, черт бы его побрал, сапиенс.       Отчаянно храбрясь, Кирилл потянулся к жуку, подставив под облюбленный тем листок бутылку. Старательно пощелкал ногтем по растению, но подлая тварь не сорвалась. Тогда Кир оторвал соседний листок и попытался им смести свирепого вражину, но листок беспомощно гнулся о спину непоколебимого титана.       Кирилла охватило отчаянье. Обреченность. Прищурив от греха подальше глаза, он медленно ногтем подтолкнул жучище.       Игольчатые темные лапки, напоминающие вездесущие щупальца тьмы, показались из-под тушки, одна из них царапнула Кира по кутикуле быстрым колючим прикосновением...       Городской вскрикнул. Едва не взвизгнул. Махнул рукой себе за голову, спасаясь от смертельно-опасного прикосновения, выронил бутылку из руки, шарахнулся назад... и влетел в мокрого потного Гришку, от которого тоже шарахнулся — прямо в жалобно хрустнувшую под кроссовками картошку.       — Эх, ты. Хуже бабы орёшь, те вон руками сороконожек давят и не пищат!       — Ваши девушки коров за сиськи дергают, им после этого вообще уже ничего не страшно, наверное, — пробормотал Кир.       — Как будто ты никогда сисек не дергал...       Деревенский смягчился и жалостливо глянул на Кирилла.       — Там, на столе у склада, перчатки кожаные лежат. Возьми, может, попроще будет.       Кир что-то невнятно пробормотал в свое оправдание и, ссутулившись, побрел к косому-кривому столищу. Отыскал среди хлама на нем тяжелые кожаные перчатки, способные выдержать, наверное, залп из ядерного оружия и явно служившие если не со времен Первой, то хотя бы Второй мировой.       Вооружившись такой-то броней, Кирилл смог противостоять свирепому врагу. Все еще морщась от омерзения, он медленно брел от грядки к грядке, стремительно нагреваясь под раскаленным солнцем. Гришка еще крикнул пару раз что-то одобрительно-издевательское, но Кир не услышал: мир сделался звенящ и пуст и воспринимался будто бы сквозь мутную целлофановую пленку. Руки, ставшие ватными и бесчувственными, мазали мимо листьев, ноги сбивались с шага.       Как-то удивленно Кир отметил, что тело ощутилось совсем-совсем легким и что ноги хрупко подломились. Хруст зеленых стеблей вокруг казался оглушительным. А потом солнце еще раз блеснуло сквозь темно-зеленый полог, во рту появился вкус чернил, и все пропало.       Первое, что изменилось в ровной черноте сознания — это то, как эта чернота стала вязкой и тяжелой. Сразу ощутилась боль в висках еще недавно не существующего тела, рот, сухой и распухший, заполнил гадкий привкус. Ко всем этим карам небесным прибавились не лучшие ощущения извне: чья-то железная лапища на плече, что-то острое и неровное под лопатками и холодная влажность на лице.       Глаза распахнуть получилось, а вот тело двинулось неловко, словно затекшее, и Кир добился лишь того, что его только крепче стиснули, полагая, наверное, его трепыхания предсмертными конвульсиями.       — Вот ты, блять, проблемный, — неприятные слова первыми возникли в мутном сознании, а следом, как чертов водопад, в лицо хлынула вода.       — Эй!       Когда уже стало невозможно смирно лежать под этим ниагарским водопадом, Кирилл, собрав волю и ненависть в кулак, приоткрыл глаза тонкими щелками, чтобы убедиться, что Гриша хотя бы не надумал в него плевать. Не убедился.       Сжимая в руке бутылку с водой, второй крепко придерживая Кирилла под спину, Гришка был готов в любой момент радостно оплевать городского мажора, прояви тот хоть какую-нибудь слабость. Пришлось игнорировать кажущиеся стальные оковы на висках и реагировать на происходящее адекватно.       — В норме я, в норме, поставь меня, — прошептал он, рукой стирая с кожи лица мелкие брызги.       Косясь, словно Кирилл предложил убить старушку-процентщицу, Гриша поставил бутыль на землю, прихватил второй рукой острые плечи и осторожно, чтобы не встряхнуть, как в тот раз, подтолкнул Кира в вертикальное положение.       — Спасибо, просто слабость накатила.       Отряхнув задницу, ноги и спину, Кирилл, ещё раз кивнув Грише, всё ещё жмущемуся к нему с бутылкой, решил пойти домой, немного отдохнуть, прежде чем вновь начинать войну с великими многолапыми, но вытянутая вперёд нога вновь стала такой слабой, ватной, что всё тело, будь неладна эта тяжёлая задница, покосилось с явным намерением упасть на чёртовы кусты. Гриша среагировал моментально. Подскочив сзади, устроив руку на талии, другую чуть ниже зада, он позволил Кириллу упасть на себя, при этом тут же подняв его канонным диснеевским жестом. Принцесса в кожаных перчатках и грязном тряпье прошлого века была спасена.       — Поставь! — Кирилл заорал и затрепыхался, словно его заботливо нёс на ручках не Гришка, а тот самый колорадский жук гигантских размеров.       — Не мешай, — прижав покрепче, как выбившуюся на берег рыбёшку, Гриша пошёл в сторону дома, — или в выгребную яму скину.       Тут уже сыграли чистоплюйство Кира и ещё немного кружащаяся голова, не дававшая даже подняться или ударить этого рыцаря промеж глаз или ног, он успокоился, сжался в недовольный комок и сопел, чтобы показать своё недовольство.       — Ох, что ж такое-то, — причитания бабушки заставили его всё же поднять голову. Мария Захаровна неслась к ним с полотенцем на плече и чашкой воды в руках, но воротник, волосы и само лицо Кирилла уже отлично оплевал Гришка, чтобы купаться ещё раз.       — Всё в порядке, я просто перегрелся, сейчас полежу и дальше пойду собирать эту мерзость, — заверил Кир, даже не пытаясь уже выкарабкаться из крепкой хватки и позволяя своему рабу донести его до царского ложа.       — Сопляк он, тёть Мань, а вы сразу в огород!       — Да поняла я, поняла. Ты его возле входа поставь, а сам иди в кухню, угощу кое-чем.       Вот здесь Гришина доброта и кончилась. Просьбы, требования и безболезненные тычки Кирилла он игнорировал замечательно, а вот маячащую впереди награду, тот самый пирожок, что уже засох на полке в ожидании своего обладателя, был важнее слов. Кажется, и поважнее, чем сам больной, которого выгрузили, как мешок с картошкой, у порожка, придав ненужную инерцию "лицом в пол". Спас ещё более благородный рыцарь — умывальник, тот самый пострадавший от попыток городского добыть воды в первые дни. Вцепился в него Кирилл так, что сломал ногти, врезавшись ими в стену.       Кровать, когда до неё всё же добрались, скрипнула приветственно уже привычными впадинками и пружинками в матраце, но Кирилл не обращал на них внимания. Стянув с себя те ужасные одеяния, что звались рабочей формой, наверное, ещё до рождения бабушки, Кир сжался в клубок от бившей дрожи и попытался уснуть. Не вышло.       — Кирилл, я захожу? — бархатный тягучий голосок сначала показался ему сном, но к голосу прибавились шаги, скрипы половиц и чьё-то дыхание.       Обернувшись, Кир выглянул из-под одеяла и встретился с карими глазами Марины, присевшей на стул у кровати с такой печалью в глазах, словно тут по меньшей мере умирал её любимый дедушка, а не страдал от переутомления никогда не занимавшийся ничем городской мажор.       — Да нормально я, перегрелся, ясно?! — рявкнул Кирилл, резко усаживаясь, чем только ухудшил карусель мира перед глазами.       — Ясно.       Потупив взгляд, Марина кивнула и замерла, словно и правда была в чём-то виновата.       — А чего пришла тогда?       — Хотела гулять позвать, но уже не получится...       — Зови, — перебил её Кирилл, — раз пришла.       — Но ты же...       — Жду я! — повышенный тон вырвался неосознанно, привычно, что ли, к тому, что девушки подходят к нему лишь в шумном зале клуба, а в остальное время — да впрочем, возможно, и в то, — все считают его за педика.       Здесь бы любая другая обиделась, испугалась и послала Кирилла в пешее эротическое, но не Марина. Улыбнувшись, словно рассерженный городской паренёк в коконе-одеяле с виднеющимися красными боксерами и одним, почему-то, носком, был её изначальной целью, она поднялась, поправила юбку, спуская её на положенное место возле колен, и ласково спросила:       — Не хочешь ли прогуляться со мной до клуба?

***

       Кирилл пожалел четыре раза. Первый — когда согласился пойти в клуб, не уточнив, что именно это понятие подразумевает. Второй — когда не узнал, сколько и какими способами до него добираться. Третий, издевательски премиальный, состоял в том, что у девушки, прежде чем идти с ней на свидание, стоило бы спросить о наличии ретивых поклонников. И четвёртый — та самая вишенка на торте, что прилетела Киру в лицо, само согласие. Клуб был провальным от самого начала до конца.       После получасовой дороги через степи, по дороге, проложенной, кажется обычным трактором, в голове уже начинала теплеть неприязнь. Ожидая чего-то вроде паба из американских сериалов 80-ых, Кирилл явно позабыл снять розовые очки. Он не рассчитывал на подводное колебание неоновых водорослей, тягуче-сладкие вибрирующие импульсы музыки и подсвеченный огоньками бар, который порою казался бесконечно длинным — боже упаси! Но о таком ничтожестве Кирилл даже подумать не смел.       Помещение чем-то напоминало спортивный зал, а может быть, обшарпанное здание и было некогда школой. Гулко бухал под ногами блестящий желтый пол, стены представляли собой фанеры с пропиленными дырочками, а в правом верхнем углу разместилось колченогое чудовище: наверняка утащенная из ближайшей школы парта в паутине черных проводов, — и с чудовищной бандурой под руками прыщеватого очкарика. Две колонки тут же, подле стола, не превышали росточком ведерок, и из них сквозь треск и помехи доносилось завывание: "Клава, давай!..".       Истерические скомканные рывки небольшой аудитории, насквозь пропахшей потом, дополняли идиотскую картину урока физкультуры. Чуть сбоку, среди десятка деревянных столов, выстроенных в ряд у стены, тусила и уже знакомая компания.       — Опа, голубки, — хохотнул Серёжа, пожимая руку Кириллу и протягивая пластмассовый стаканчик с мутной жижей, — пей, женишок.       — Какой нахуй женишок? Утырки в женихи не годятся.       Не успев ответить Серёге, Кир чуть не подавился, когда Гриша, оказавшийся тут вместе со всеми, довольно громко его обозвал. То ли нарывался на драку, то ли был уже в неадеквате, но зыркал в сторону пришедших недобро.       — Ой, да не ревнуй, — Даша рассмеялась, а её громкий смех подхватили и остальные, — не твоя, вот ты и бесишься!       Но смешно Кириллу не было. Как неприятно это было признавать, но именно Гриша стал той тонкой связью, что не давала ему превратиться в одну из диванных подушек, изредка выбирающуюся по просьбам бабушки на белый свет. И помощь, хоть и непрошенная, была очень кстати, особенно,когда перед глазами поплыли звёздочки. Не хотелось терять в Грише знакомого со знаком плюс, когда только начала появляться заинтересованность друг в друге, отчего Кир, сморщившись, опрокинул в себя стакан залпом. А какой всё же потрясающий взгляд у Гришки, когда тот зол...       Всё прошло скованно, быстро и туманно. В клубе было душно, закусывать оказалось нечем, и с первого же стакана Кирилла унесло. Тут уж было не до размышлений. Обнимая Марину, а потом и Дашу, а когда та ушла, и одного из Миш, городской сорвиголова вовсю развлекался, внимательно разглядывая, как меняется выражение лица Гриши и его краснота, пока разъяренный сеньор-помидор не вытащил его за шкирку на улицу и, попрощавшись со всеми, повёл домой всё тем же получасовым просёлком.       Плёлся Кирилл домой с ужаснейшим настроением, жутким привкусом во рту от дешёвого пойла и головной болью, потому как пить что-то крепче сока после температуры было довольно рискованно. И первой, да, наверное, и последней мыслью, которая металась в голове, было "ни за что я сюда не вернусь". Но судьба, злодейка и проказница, решила, что недобитому деревенскими реалиями Кириллу не хватало именно этого.       Каждое утро Кирилл вставал под топот бабушки, готовящей завтрак. Затем, когда блины, пирожки, каша, бутерброды и прочая вкуснота с камазом любви в качестве приправ были уплетены, а чай допит, бедному городскому лежебоке выдавались задания. Прополоть, прощипать, собрать, полить, копать, покормить, в общем, страдать на огороде или среди куриц в позе пресноводного членистоногого под палящим солнцем.       — Вон уже какой загорелый! — радовалась Мария Захаровна, следя, чтобы внук обрёл типично рукавный загар. — Теперь и без майки можешь работать, спинку хоть погреешь.       Бедному, замыленному от постоянного труда Кириллу теперь не давалась даже одежда. Именно так, в трусах и своих бриджах, которые он с боем отвоевал, каждый день Кир пахал на бесконечных грядках. И каждый день, что удивляло до мурашек и приятного тепла, Гриша выходил помогать.       Это было странным. Хоть и дулся за Марину, работал в полях, по своему хозяйству, но утром всегда старался выскочить на часок к Кириллу и сделать большинство работы. Сначала Кирилл ругался, противился, всё же мужская гордость брала верх, но потом, когда на руках появились отвратные мозоли, а тяпка всё продолжала отказываться слушаться, Грише вместо приветствия и рукопожатия первым делом выдавался потрёпанный черенок, в то время как Кир садился дёргать морковь, считать маленькие арбузики, чтобы потом рассчитывать урожай и потери от дикого зверья или привычными жестами воевать против жуков. Но не всегда удавалось сачковать, тем более, когда у Гришки было много свободного времени.       — Ну не получается у меня! — Огород уже привык к возмущениям Кирилла, но не его учитель.       — Плечами работай, а не жопой, чтоб получалось. Давай ещё раз, иди сюда.       Пристраиваясь сзади с целями крайне доброжелательными, Гриша медленно, терпеливо и верно учил Кирилла использовать различные орудия труда, не слишком, впрочем, изменившиеся с каменного века. Как на уроках гольфа, верный тренер менял хватку лопаты, угол её наклона при входе в землю, пока у Кира не начинало получаться, и внимательно следил, чтобы никто не падал на пострадавшие кусты картошки в полуобморочном состоянии.       И если сначала такой распорядок дня Кирилла не устраивал, то сейчас работа стала частью утра. Даже если она была связана с треклятыми курицами, которых, как без этого, Гриша научил не бояться, в один из дней просто заперев Кира в курятнике на полчаса. Хуже было только уединяться в туалете, боясь провалиться прямиком в дыру, но фобию вылечило вмиг.       После работы Кирилл отсыпался, болтал с Валей, листал новостную ленту, пуская слёзы и слюни на афиши очередных тусовок с нормальным алкоголем, а потом, неизменно страдая каждый раз, но не отказывая, дожидался Марину с Дашкой, отвешивал тем пару комплиментов или пошлостей, за что получал по макушке, и шёл в клуб. К настойке, тухлой дискотеке и Грише.       Это стало какой-то вредной привычкой. Гладить, обнимать и говорить с Мариной только тогда, когда на них смотрела пара голубых горящих злостью глаз. Прикосновения и женское тепло рядом не вызывало никаких чувств, а вот эта ненависть, то, как резко и агрессивно Гриша пялился, не отводя взгляд именно с Кирилла, виновника и предателя, вызывало мурашки, дрожь и улыбку, пусть хмельную, с привкусом Балтики. Никто и никогда не смотрел на Кира так. Открыто, не скрывая истинных чувств, не ища выгоды, денег. И вставляло это лучше наркотиков.       В голове крутилось много вопросов, начинавшихся с шального "А если": "А если поцеловать Марину, он ударит? А если опустить руку ей на зад, придёт завтра помогать? А если я перестану, заметит ли он меня?". Но вся эта чепуха кончалась вместе с рассудком, когда уже достаточно пьяные Кирилл с Гришей оставляли остальных веселиться, уходя домой. Неизменно вдвоём.       Опираясь на крепкое плечо, Кирилл медленно вышагивал по просёлку и напевал себе под нос какой-то клубный хит, нисколько не подходивший под нынешнюю атмосферу и ситуацию. Гришка же, прислушиваясь, качал задом в такт и немного ржал оттого, как городской, забывая слова, вставлял маты.       На дороге, совершенно неожиданно, а для парней так вообще шокирующе, возникла рытвина от трактора, и вокально-танцевальный дуэт, выдохнув, ругнувшись, повалился на прохладную поверхность родной круглой.       — Ходить не умеешь? — прыснул Кирилл, пытаясь разобрать, где его нога, а где вообще что-нибудь трезво реагирующее на команды мозга. Не получалось.       — А сам-то, сам-то!       Ругался бухой Гриша неумело, словно с алкоголем ему влили лексику девятнадцатого века, хотя и там, если основательно покопаться, можно было найти больше матершинных слов. Водка включала в Гришке неуверенного юнца.       — Кир...       Обращение, непривычное, совсем непохожее на "утырка", "мажора" или хотя бы "сопляка", Кирилла удивило. Даже проняло до самых яиц, или докуда оно в оригинале пронимает. Потом, конечно, дошло, что кто-то просто был не в состоянии выговорить сложное — аж из двух слогов — имя.       — Ну?       Кое-как перевернувшись на бок, чтобы видеть не коровьи лепёшки, а лицо Гриши, городской положил подбородок на руку и любовно уставился куда-то в небо, иногда соскальзывая на пьяного друга.       — Зачем тебе Марина? — выдохнул тот перегаром.       Вопрос с ситуацией, когда романтическое валяние в грязи не располагало к девушкам, был немного не к месту. Но и они, заняв середину дороги, проходящей через дикое поле, были не к месту. Пришлось отвечать, тем более, смотрел Гриша трезво и серьёзно.       — Да незачем.       Кирилл признался честно. То ли подумал, что уже побратался с Гришей, раз бухали вместе, то ли залитой черепушкой как раз не подумал, с кем и о чём говорит. А вот симпатия в Грише услыхала как раз то, что надо.       — Тогда нахуя?! — взревел он, подскакивая, как после протеинового коктейля, а не палёного спирта. — Нахуя ты ей голову пудришь?!       Сориентироваться Кирилл не успел. Сначала, подумав, что сейчас будут бить, сразу свернулся безопасным клубочком, прикрывая голову и лицо, но трогать его никто не собирался. Взгляд, неуверенно брошенный вверх, к лицу Гриши, это только доказал. Казалось, что сейчас тот, кого Кир считал настоящим мужиком, готов был расплакаться, больно печальное лицо у него было.       Тут-то Кирилл и понял, что, собственно, доставал Гришу просто так. Но "просто" в этой жизни ничего не бывает.