Пешком по просёлку

      Утром Кирилл проснулся от петушиного крика, а значит, в самом поганом расположении духа. Похмелье было вещью ещё незнакомой и далёкой, поэтому всё, что чувствовал Кир — голод и желание искупаться.       В душе, который за эти дни Кирилл успел возненавидеть, как раз набирался бак. Обычно по вечерам, после обжигающего солнца, прохладная, но всё же тепленькая водица была "самое то". Но сейчас максимум, что могло вытечь из только набранного бака, — хотя бы не лёд.       Зайдя на деревянный поддон, в десятый раз оцарапав плечо о шершавый шифер, Кирилл стянул с себя одежду и повесил на криво загнутый гвоздь снаружи. Повернув кран и дождавшись напора, он резким шагом нырнул под тонкие потоки, даже не задумавшись над тем, что воду следовало бы попробовать. Хотя бы в целях собственной безопасности.       — Сука! — взревел он, когда по спине и пояснице пробежали первые капли.       Это было хуже чем лёд. Вода из скважины обжигала холодом, кожа тут же покрылась мурашками, мышцы мелко задрожали, подсказывая голове единственно правильное решение — бежать.       Голый матерящийся Кирилл выпрыгнул на Гришу в ту же секунду, как обрёл способность двигаться. Уже потом выяснилось, что Гришка прибежал на дикий крик, а не поглазеть на стриптиз Кира, но первой мыслью в отмороженной голове в силу своей испорченности происходящее шло по второму варианту.       — Извращенец! — выкрикнул Кирилл, прикрывая всё самое ценное небрежно сорванными с гвоздя шортами и грозно зыркая на Гришу, который выглядел ненамного одетей.       Крик застал его примерно в той же ситуации. Иной причины наличия на теле только одних боксеров Кирилл найти не мог. Не караулили же его, чтобы похвастаться фигурой и тем, что обычно прикрыто широкими шортами? Даже если есть, чем похвастаться, звучала эта версия как ещё один выброс недотраха в союзе с испорченной натурой.       — Что случилось? — терпеливо спросил Гриша, посматривая то на душ, то на жмущегося Кира.       Завороженно рассматривая аккуратные кубики, особенно те, что спускались в трусы, и сглатывая мысленные слюнки, Кирилл честно ответил:       — Вода ледяная была, я не ожидал.       Вместо ответа, нахмурившись, как строгий родитель, Гриша кивнул, снял с гвоздя футболку, и, пока Кирилл охреневал и выпадал в осадок, накинул её ему на плечи.       — Простудишься, оденься.       Оставалось лишь голливудским жестом захлопнуть раскрытый от удивления рот жертвы и гордо-вихляющей походкой раствориться в тумане, но Гриша, хмурясь, самым тупым образом свалил через забор к себе на участок. Такое поведение было непривычным, чуждым, и Кирилл недовольно прожигал спину, а потом и светлую макушку, взглядом, пока не вспомнил, чем закончилась вчерашняя попойка.       — Ой, Кирочка, ты чего это голый? — его размышления прервала бабушка, заходя во двор с улицы, и только сейчас до Кира дошло, что он как стоял, прикрывая член шортами, так и стоит.       Когда переодетый в чистое — да и хотя бы с просто прикрытым задом — Кирилл вышел во двор, бабушка доставала шланг из бака.       — Рано встал? — уточнила она. — Не спалось?       — Петух, — коротко, но информативно бросил он в ответ.       — Тогда пошли завтракать, я как раз за конфетками сбегала!       Плетясь за радостной Марией Захаровной, Кирилл грустил всё сильнее. Почему допустил такую ошибку — рассказал как на духу то, что не должен был озвучивать вслух? А главное — зачем? Внятного ответа не было, а тот, что приходил на ум, казался Киру неуместным. Не мог же он, да?       Наблюдая за тем, как бабушка на глаз замешивает тесто, взбивая его лучше, чем миксер, а потом на двух сковородах жарит тончайшие кружевные блины, Кир понимал, как всё же городские отличаются от деревенских. Тот же Гришка без усилий и обмороков вспахивал с десяток метров, голыми руками собирал жуков, отгонял ос и на собственную потеху да маты Кирилла ловил недовольно кудахтающих бройлеров.       "Гришка... Хороший парень, не мудак, в отличие от многих бывших «друзей» из города. Валька, конечно, не в счет — Валька вообще отдельный пунктик. А с Гришей теперь облом. Надо было, дебил, напиваться, как свинье, а потом лезть с правдой. Ну дебил ведь, какой дебил…»       Не выдержав самокопания, Кир взглянул на бабушку и, что стало неожиданным для обоих, спросил:       — Бабуль, может, есть какая-нибудь работа?       Пей при этом Мария Захаровна чай, он бы оказался на столе, Кирилле, блинах и полу, но сейчас в руках у неё была лишь чугунная сковородка, да и та чуть не выпавшая. Оглянувшись, она замерла, всматриваясь в глаза Кирилла, чтобы понять причины таких заявлений. И поняла. Может, конечно, не всё то, что горело в душе, но лежащее на поверхности.       — С Гришкой поругались?       Сморщившись, Кир отвёл взгляд, ничего не отвечая.       — Вижу же, что поругались.       — Может, и так, что с того? Я про помощь спрашивал.       — Ничего такого, — пожала плечами бабушка и, пока внук не передумал, добавила: — Помощь всегда нужна! Я как раз Гришку попросить хотела, но я думаю, и ты справишься не хуже!       — Согласен, — не уточняя, кивнул Кирилл, заслышав в предложении лишь знакомое имя.       Весело блестело утреннее солнышко, выжигавшее обнаженную футболкой шею, терпким ароматом благоухал навоз на пыльной дороге, давным-давно заброшенной, и кружили сытые пчелы над соцветиями клевера. Таращась несколько отупелым взглядом под ноги, Кир тянул тонкую женскую сигарету, помахивал прутиком на плетущихся впереди телят и размышлял, как до такого докатился. И не спорил же даже, когда предложили: согласился охотно. Забылся, проиграл...       Это ж надо было так попасть — согласиться на выпас телят. Когда Кирилл узнал, что за работа ему достанется, тут же припомнил Гришку плохим словом: из-за него же, мудака, даже не спросил, что за работенка. Но слиться не позволила гордость — раз уж телята, значит, телята, да и те, мыча в сараях, отвращения не вызывали.       Упомянутая бабушкой полянка с проржавленным колодцем оказалась на месте, чуть поодаль от дороги и косого столба. Упав в благодатную тень и прижавшись лопатками к холодному, пахнущему сладким металлическим запахом железу, Кир расслабился. Идиллического вида телята — две буренки с едва пробившимися рожками — вроде уходить не собирались, благообразно пережевывая травушку-муравушку и периодически оставляя крупные лепешки.       Целый день в тишине и покое без изнуряюще-ненавистной огородной работы... Звучало прекрасно. И так и было, и даже покемарить в теплом летнем мареве удалось, а вот пробуждение вышло не из приятных.       Тело зудело праведным голодом миллиарда оголодавших мамаш-комарих, назойливо жужжащих в лилово-оранжевых сумерках. Кто-то в деревне надрывался белужьим воем, выкрикивая имя Кирилла, а милые идиллические буренки куда-то делись.       Матерясь и плохо соображая на сонную голову, Кир пер через заросли колючки и чертополоха, надеясь на милость Фортуны, и подслеповато пялился в сереющие сумерки. Паникуя, главным факторам была паника: чертовы скотины наверняка денег стоили, наверняка отец будет промывать мозги, наверняка будет полоскать душу бабушка, наверняка Гриша...       — Ебанутый!       Гришкина рука крепко схватила его за шею и нагнула, сжимая в тисках. Непонятно откуда взявшийся герой трепал Кирилла по макушке и подпинывал лениво-плетущихся бурёнок, также непонятно откуда взявшихся. Сначала Кир брыкался, чуть ли не кусал мускулистое предплечье, но потом затих от звука Гришкиного смеха.       — Как ты умудрился телят просрать, а? — наконец отпустив чужую шею и давая Кириллу разогнуться, спросил Гриша. — А если б я с полей не шёл да тёти Маниных бурёнок не признал?       Стоя как вкопанный, Кир вспоминал, каково это — язвить и возмущаться, даже когда реально неправ. Вредность словно растворилась, исчезла, когда он понял, что рядом с ним, касаясь плечом, не хмурясь и улыбаясь, стоит Гриша. Неужели перестал обижаться? Или просто сделал минутное исключение, чтобы помочь Марии Захаровне, а не её внуку? Этого Кириллу не хотелось. Заново познавая, каково это — находить друзей, настоящих, не падких на деньги, проходить через трудности, а не отступать при первой возможности, пусть и в восемнадцать, Кир хотел измениться. Может, ради того, чтобы не покупать такие, казалось бы, обыденные, вещи, как дружба?       "Или не просто дружба...". Мысль не ворвалась серебристой молнией и блеском в очах. Она вплыла спокойной и огромной волной, со всей дури шибанувшей из затылка в лоб, так что глаза сами собой распахнулись шире, губы дрогнули, а сердце, болезненно-остро пропустив удар, забилось совсем иначе. Ну да, переобщался с Валькой - вот и весь приговор.       — Прости, — сначала тихо, себе под нос, а потом уже громче, отчетливее, сказал Кирилл, — прости.       Так же, как всего пару минут назад завис и он, подвис и Гришка. Явно не представляя, чтобы Кир — тот самый городской, выкрутивший его яйца в первый же день — покорно опустив голову, извинялся. Причины, может, и были, вернее их было дохрена, но вот такой привычки у Кирилла не было.       — Ты из-за вчерашнего, что ли? — предположил он и, получив сбитый неуверенный кивок, выдохнул. — Городской, ты и правда ебанутый.       Неожиданное заявление подействовало на Кира так же, как новость о поездке в село — шокирующе. Побледнев, потупив взгляд от осознания того, что его отказались прощать, он уже начал разворачиваться в сторону телят, чтобы не мозолить глаза себе и Гришке, как его схватили за плечо и рывком развернули.       — Вот же истеричка, — Гриша улыбнулся от удивленно-болезненного взгляда, — я к тому, что мог бы и не извиняться. Я сам уже понял, что перегнул со своей слепой ревностью.       С души словно упал трехтонный камень, раскололся и превратился в пыль, тонким слоем налёта осевшую внутри. Выдохнув намного более расслаблено, чем раньше, Кирилл кивнул и улыбнулся.       — Пойдем, — махнул Гришка и, чуть поколебавшись, мягко добавил: — Кир.       Внутри всё перевернулось, встало на дыбы и рухнуло. Тугим узлом завязался кишечник, горло сжали, а сердце забилось в ушах, заслоняя реальность. Казалось бы, имя, то самое имя, что кричал Валька каждый день, что в минуты хорошего расположения твердили родители, а прошибло, как после не хилой дозы экстази. До мурашек на спине и спёртого дыхания, до счастливой, по-идиотски счастливой улыбки!       — Угу.       За окном летней кухни было темно, комары и моли бились в лампу, повесившуюся на толстом, советской закалки проводе. Гриша достал со шкафа обшарпанный чугунный чайник, Кирилл поставил его на шатающуюся древнюю конфорку с третьего раза и, опалив пальцы, зажег. В воздухе чуть ощутимо пахло газом, было холодно… Гремела жестяная баночка с чаем, звякали ложки, шипел кипяток, срывающийся с чайного носика.       — Ты что, с молоком пьешь?.. Вот же извращенец, — процедил сквозь зубы Кир, грея задубевшие пальцы о нагревающуюся керамику.       — А что не так? — выгнул бровь Гришка, с хлюпом втягивая нежно-бежевую муть, щедро присыпанную сахаром и закушенную сушкой.       — Да ничего, ничего…       Снаружи киношно трещали кузнечики, от ближайшего пруда долетали лягушачьи трели и почему-то пахло полынью: терпко, сильно, как не всегда даже в самой куще. Кир смотрел сквозь янтарно-алую глубину на свое керамическое дно с полустершимся названием фирмы, грел нос в струящемся дымке и иногда неуверенно поглядывал на Гришку, молчаливо тянувшего чай. Немного трясло. То ли от прохладного вечерка и тянущего из прохода сквозняка, то ли от нервов. Впервые Кирилл сидел с кем-то вдвоем в такой интимно-располагающей обстановке, кроме Вальки.       Первым тишину прервал Гриша, стукнув о столешницу кружкой и скосившись на Кирилла.       — Слушай, ты вроде... ну, нормальный. Не хилый, работаешь понемногу, — видно было, что он стыдится своего вопроса, больно сильно сжимал чашку, — как ты типичным мажором стал-то?       Обижаться на это было бы привычным для Кирилла. Конечно, сам он понимал, что полностью вписывается в ироничный образ сына богача, но каждый раз бил морду оскорбившему. Каждый, но не этот. Было уже бесполезно скрывать, что гей-микробы от Вальки попали и к нему в голову, что Гришка приятен как внешним образом, так и своим нутром, добрым, безотказным в помощи.       — Это ещё в начальной школе началось, когда я первую двойку по английскому получил.       Вздохнув, Кирилл улыбнулся и уставился в чашку, следя взглядом за оседающими листочками. Приятные воспоминания о детстве, знакомстве с Валей и первой драке, об отце, выбирающем семью, а не работу, грели, поднимали настроение. Может, всё было бы по-другому, если бы во время кризиса все его конкуренты не обанкротились?       — Мы тогда с Валей весь вечер учили, что даже на день рождения подруги не пошли... А на следующий день учительница меня даже не спросила, просто поставила пятерку, — поежившись от холода, Кир поднял взгляд и, встретившись с нежно-голубыми глазами, усмехнулся, — а вечером я услышал, что это папа ей заплатил. Понимаешь? Мы пропустили праздник, мучились, а этого... и не надо было.       Смотрел Гришка взволнованно. Словно чувствовал на себе ту обиду восьмилетнего мальчика, которому ещё тогда показали, что старания и деньги — взаимоисключающие понятия. Грусть витала в воздухе, как запах летних трав, укутывала ребят, в основном Кирилла, вспомнившего, как отец покупал всё то, чего Кир не мог достичь самостоятельно, и портил такой прекрасный вечер!       — Так! — хлопнув в ладоши, Гриша подскочил и небрежным жестом растормошил тёмные волосы, улыбаясь от недовольного фырканья. — У меня есть лекарство от хандры! Пошли ко мне.       Красное вино согревало лучше, чем чай. Неподходящая для напитка трёхлитровая банка перестала напрягать Кирилла ко второму стакану, а веселила к середине третьего. Обжигающей волной по горлу катился приторно-сладкий напиток, бурлил внутри и разливался по венам жаром, выплескивающимся на щеках и кончиках ушей. Сначала пили молча, как в трауре, но потом разомлели, и разговоры зашуршали всё увереннее и бессмысленнее, но крепость была подходящей, чтобы Кирилл успевал мотать на ус нужную информацию, пока пьянеющий — непонятно отчего так быстро — в сопли Гришка откровенничал.       — Мама у меня с сестрой в городе живут. В го-ро-де, — растягивая слоги протянул он, — а я из-за техникума тут! Туточки!       Прыснув с такого забавного Гриши, Кирилл упёрся щекой в кулак и вздохнул, прямо как те самые "красны девицы", мечтающие о любви.       — А у вас в городе этом... ну эти... педики! — нашёлся Гришка и, прежде чем продолжить, громко икнул. — Педики есть?       — Есть, — честно кивнул Кир, насторожившись. Обычно такие разговоры ни к чему хорошему не приводили.       — А ты с ними знаком?       — Мой лучший друг, — губы растянулись в улыбку, стоило вспомнить Вальку с очередным парнем, как всегда медведеобразным и пассивным.       Скривившись, Гришка залпом допил вино, словно только что глотнул горькую таблетку, закинул в рот сушку, громко похрустел ей и с полным ртом крошек продолжил начатую тему.       — Фу-у-у, это как так? А блевать не тянет?!       К такому Кирилл привык. Даже слишком. Слушал ругательства в сторону друга отрешенно и равнодушно, а потом, когда собеседник заканчивал, бил. В морду, живот, яйца — куда попадал. Такое, правда, случалось довольно редко, в основном когда сам Валька отсутствовал или Кир был трезвым, с пониманием, что кулаками чужую душу не отстоять, но случалось. В иных ситуациях Кирилл мстил по-другому, и пьяный Гриша, да ещё и с симпатией, как вишенкой на торте, под категорию "иных ситуаций" попадал охотно.       — Даже не представляю! Мужика! Ты прикинь, мужика! — сокрушался он стакану, не замечая, как к нему приближается Кир. — Я бы вырвал! Вот чес-слово, я б...       Договорить он не успел. Нагло развернув Гришу за подбородок, не соображая, что делает, или соображая не тем местом, Кирилл прикоснулся к полуоткрытым губам. Чуть отпрянул, внимательно изучая реакцию, прежде чем продолжить, и, не встретив ничего, кроме удивления, прихватил своими губами его.       Гриша ответил. Не сразу, неуверенно и явно охреневая, но ответил. Тормоза Кира сдали, язык скользнул внутрь чужого рта, собирая привкус вина и всё те же крошки от сушки. Всего момент, несколько секунд, и Гришка пришёл в себя, слегка толкнул Кирилла в грудь, скорее прося, чем требуя, отстать. Было бы слишком нагло не послушаться.       — Ты чё? — Гриша отпрянул и с вопросом уставился на Кирилла.       По рассеянному мутному взгляду Кир сразу понял: сейчас только он один способен воспринимать информацию и её анализировать.       — Видишь, не блеванул.       Усмешка вышла какой-то печальной, вымученной. То ли пришло понимание той огромной выгребной ямы, в которую Кирилл попал, то ли поцелуй со вкусом сушек оказался не тем, о чем можно было мечтать.