***
Закат делал воду грязно-рыжей, совсем не такой, какой рисовали её художники, вечно крутили в романтических комедиях без особого смысла. Всполохи оранжевого, жёлтого разбивались клином гусей, вальяжно проплывающих по самой серёдке озера и, что самое раздражающее, совсем не стремившихся на берег. — Я из вас подушку сделаю! — орал им Кирилл с берега, размахивая отломанной хворостинной. Свист её взмахов успокаивал, иногда попадавший по голени конец усмирял пыл. Но гогот, подозрительно похожий на смех, расслабиться не давал. — Твари! Вылезайте! Выдохнув, в очередной раз осознав, что теряет время, что Валька бы ржал над ним, если б увидел, Кирилл приметил песчаную насыпь возле берега, плюнул в сторону гусей и поплёлся на привал. Неделя была дерьмовой. Уже стукнул месяц, как Кирилл спал в одной халупе вместе с десятком половых мышей, запахом старины и куриного помёта. Его бледная, типично городская кожа покрылась ровным золотистым загаром, телефон так и вовсе валялся целыми днями на тумбочке, а придирчивость в алкоголе сошла на нет. Кирилл заметил это только сейчас, задался вопросами, что, как и почему, пока не понял, что всё это — огромный мегаполис и прошлую жизнь — ему заменял Гришка. Банально. По-девичьи наивно и глупо влюбиться лишь из-за толики внимания и совсем капли доверия. Особенно когда эта толика оказалась вещью временной. После того инцидента с краской Гришу как подменили. Утром Кирилл, как всегда, проснулся, получил задание и, предвкушая встречу с истеричной жабой, отправился ремонтировать забор курятника. На пятом отбитом пальце и кое-как приделанной металлической сетке Кирилл понял, что Гриша так и не появился. Отсутствие раздражающего напарника было странным, если учесть, что каждый раз, несмотря на занятость или работу в полях, Гришка появлялся во дворе бабушки и чем-то помогал. Словом, мотивирующим пендалем хотя бы на пару минут. А тут близился четвертый час, обеденные котлетки приятно тяготили живот, а двор пустовал. В голове прозвучал первый тревожный звоночек. Вечером за ним заскочили девчонки. Получив хорушую затрещину от Марины и пару словесных угроз, Кирилл поклялся больше не сходить с ума рядом с Дашкиными коленками, и под звонкий смех вся троица поплелась к речке, где сегодня должны были собраться остальные. Вновь идиллическая поляна показалась Кириллу раем на земле после выматывающей получасовой прогулки, а ещё полная бутылка коньяка так защекотила нервы, что Кир не сразу заметил на себе раздраженный взгляд. Гришки, конечно. Списав всё на обиду, он плюхнулся рядом, по-свойски подцепил Дашкину талию и попытался сделать то же самое с Гришей, но чуть ли не в лицо получил откупоренную бутылку. — Пей, а я пойду по нужде. Нужда у всех справлялась в ближайших кустиках, и Кирилл, цепляя стеклянное горлышко и втягивая аромат какой-то ядреной, подкрашенной коричневым красителем смеси, лишь пожал плечами, намереваясь в наглую потискать Гришу, когда тот придёт. Благо было оправдание — ударивший в голову коньяк. Через пару минут Гришка вернулся и скромно уселся. На противоположное бревно, забитое парнями с Маринкой. Второй звоночек разливался в мутной голове едкой трелью. Обдумать всё он смог лишь утром, на трезвую. К счастью, пьяного Кирилла по лесам вёл именно Гриша и спать укладывал он, поэтому прошлые тревоги было перевести в состояние дальнейшего ожидания. Но потом подоспел завтрак, напутствие накормить пернатых и почистить свинарник, так что все тревоги Кирилл решил оставить на вечер, а уж когда Гришка чистить свинарник заявился, то Кир вообще поплыл, способный только слушать хриплый бас и его «Дерьмо сам выносить будешь, вон, видишь, куча?». Ничего необычного в Грише сегодня будто не было. Он так же шпынял Кирилла, когда тот пытался откосить от работы и так же шарахался от внезапных приступов нежности в виде обниманий и различных прикосновений. Ну, может не так же, может, чуточку больше. Однако Кир всё прекрасно понимал: теперь Гриша чувствует вину за свою холодность вчера. Поэтому приходилось быть очень дружелюбным, правдоподобно делать вид старания, складывая навоз на тележку, и улыбаться. Пусть через закрученную на лице от вони футболтку. — Вот свиньи, — бросил Кир, когда они, закончив, отдыхали на столе в огороде, удачно скрываемом тенью сарая от палящего солнца, — даже эта дыра, в которую я вынужден ходить, меньше воняет! — Привыкнешь, — коротко хмыкнул Гриша и отвернулся, всматриваясь куда-то в степи. Без зазрений совести рассматривая выразительный профиль, скользя взглядом по шее в легкой испарине и движущемуся кадыку, Кирилл заметил в русых кудрях небольшой картофельный очисток, потянулся, чтобы убрать его, и застыл, когда Гришка, видимо, почувствовав приближение, с силой оттолкнул его руку, отпрыгнул чуть ли не мимо стола и громко, почти криком, скомандовал: — Не трогай! Прошла секунда. Ещё одна. Сердце Кирилла медленно разрывалось на части, бешено выстукивая панический ритм в ушах и висках. Живот свело, втянуло липким страхом, а застывший на губах выдох прозвучал истерически громко. — Мне пора, — бросил Гришка, на мгновение потянувшись к испуганному Кириллу, но тут же отклонившись ещё сильнее, — и… эти дни я буду занят. Работой. Убежал. Толком ничего не объясняя и не извиняясь, убежал прямо через огород к себе на участок. Не оглянулся. Тревога горланила разрушающим мысли животным криком. И Гришка был занят. Вернее, был ли он занят, Кирилл не знал, но после того дня, как и предупреждали, Гришу не видел. Даже по ночам, даже сутками всматриваясь между деревянными рейками забора. И почти все в компании были удивлены не меньше, но после пары звонков и сообщений отстали. Спасения от мыслей не было нигде. Вряд ли когда-то Кирилл столько думал, переваривал одну фразу по столько раз, искал ошибку в своих действиях, пока не становилось тошно и не начиналась мигрень. Да, на фоне всего разыгрались мигрени. Единственным выходом было заливать себя до потери реальности, до безвылазного состояния похмелья и угара, тут, к счастью, ему никто не мешал. Зря тогда в первые дни ругался на компанию Гриши: ребята оказались настолько адекватными, что по-человечески не лезли в чужую жизнь, исправно поставляя Киру алкоголь, а потом и самого Кира до дома с каким-нибудь курьером. Обычно Серёгой. Отличным парнем на проверку. Богатырское тело не поставило крест на его мозгах, и Сережа доучивался на фельдшера, пошучивая, что его взяли в училище из-за недостатка на скорых каталок. За пять дней, что можно было смело считать запойными, Кирилл позабыл всё, что когда-то саркастически высмеивал, позабыл также свою гордость и заносчивость. Только Гришу никак не получалось забыть. Вдалеке гоготала стая гусей, раздражающим жестом вновь приближаясь к берегу, но к противоположному. Кирилл не реагировал. Пожёвывал соломинку, сорванную рядом со своей же задницей, смотрел, как большое, непонятно почему здесь столь огромное солнце опускается всё ниже за меловые, почти шуточные горы, как лес превращается в ярко-рыжую полоску на горизонте, а пруд, по чьей-то глупой шутке названный озером, — в лужу апельсинового сока. И внутри было спокойно. Было чёткое знание, что после того, как пернатые будут возвращены домой, голова вновь зальётся чем-то дешёвым и ядреным, что хриплый бас уйдёт из мыслей, словно его хозяин в тот день. — Кирилл. Довольно жмурясь от сладости травинки всего пару секунд назад, Кирилл, услышав своё имя, услышав, кто его позвал, тут же вздрогнул, напрягся, вытянулся в струнку и невидяще уставился на гусей. В голове тайфуном жужжали слова, мысли. Почему, зачем, не кажется ли? Но шаги раздавались всё ближе, с каждым скрипом шлёпка о песок — пронизывающий, обжигающий удар сердца, бьющегося уже не в груди, повсюду; каждый новый шелест прибрежной травы — болезненный глоток воздуха, проталкиваемого силой в грудную клетку, сжавшуюся от страха. — Ты так никогда их не заберешь. Смотри, — И Кирилл смотрел. На пруд, на загорелые ноги, стоящие в метре возле него. Всюду, только не наверх, на лицо. — Гоша! Громкий пронзительный крик заставил Кира подскочить и испуганно прихватить сердце. Таращась на Гришку, как на сумасшедшего, он позабыл, что запретил себе смотреть на него, но уже не мог перевести взгляд, понимая, что Гриша сейчас сосредоточен на гусях и, судя по резко поднятой груди, собирается орать ещё раз. — Гоша, домой! В этот раз никто не испугался, но случилось странное: гуси, плескавшиеся в метрах тридцати от берега, услышав крик, развернулись к берегу и синхронно поплыли, явно не намереваясь в этот раз издеваться и провоцировать людей на кровопролитие. Довольно усмехнвушись, Гришка пальцем ткнул в их сторону. — Видишь вон того первого здорового гусака? Так вот, он вожак тёть Маниной стаи. Умный малый, поэтому тебе нужно только дождаться его. Сейчас они выйдут, чуть пройдут к тропинке, а ты следом гони. Не бойся шипения, эти так точно редко кусаются. Всё это время Кирилл ошарашенно пялился то на Гришу, то на гусей, не понимая, это ему кажется или человек, игнорировавший его пять дней, оттолкнувший, сейчас распинается о гусиной иерархии и темпераменте. Лучшая тема для разговора спустя долгое время. Но, что скрывать, Кирилл был готов слушать любой бред, лишь бы Гриша говорил с ним, лишь бы больше не пропадал. Радостно было до счастливой дрожи в коленках! — Гриша, — мягко выдохнул Кир, чтобы на него посмотрели, — всё уже в порядке? — В порядке?.. — с какой-то странной интонацией в голосе пробубнил Гришка и развернулся, впервые смотря Кириллу в глаза, и от этого взгляда внутри всё съежилось. Выдохнув, Гриша запустил пальцы в волосы, сжал их, болезненно сжимая губы, и вновь взглянул на Кирилла, разочарованно мотая головой. — Я знаю, что ты меня поцеловал, — скороговоркой выдавил он и, пока Кир с открытым ртом пытался найти себе оправдания, собрать воедино себя, разбившегося на мельчайшие осколки, добавил: — я… я не могу это принять. Лучше нам не общаться. Я не хочу тебя больше видеть... Кирилл хотел что-то сказать, хотел закричать, что был пьян и это всё ошибка, но из открытого рта предательски слетали лишь стоны и непонятные, бессмысленные звуки. Дрожа хуже, чем от озноба, он смотрел на Гришу, смотрел, как превращается в его глазах в мусор, и не мог вымолвить ни слова, боясь всё испортить ещё сильнее. — Гуси… вышли, — махнул в сторону гогота Гришка и, развернувшись, быстро пошёл туда, откуда так неожиданно появился. А Кирилл так и остался стоять. С гусями и разбитым сердцем.Глава 7. Гуси
6 ноября 2016 г. в 14:27
Утро настало для Кира слишком неожиданно. Вот он, дотащив Гришку до кровати в летней кухне, уложив того спать, несмотря на недовольство, перелез через забор к себе на участок, с шумом свалившись на какие-то доски, и, не найдя в темноте опоры, решил ползти прямо так, по земле-матушке, как очнулся от петушиного крика с головной болью и смутными воспоминаниями о том, как оказался на кровати в полуспущенных бриджах.
— Нахер всё, — шептал Кир, потирая звенящие виски, — и вино это нахрен! И деревню! И Гришку!
Ряд ассоциаций замкнулся. Главная ошибка вчерашнего вечера повисла перед глазами.
— Вот бля-я-ять.
К чести Кирилла, даже в таком состоянии он понимал, что там не то чтобы «блять», а это самое «блять» в квадрате. Даже в кубе, если прикинуть последствия.
На повестке дня, впрочем, оставался еще вопрос о такой мелочи, как самоидентификация. Все, конечно, замечательно: нежная любовь на лоне природы, но почему, блять, она отливает голубизной мушкетерского плаща? Или это все пагубное влияние Вали, или закономерное желание противоречить сонно-болотному консерватизму деревни. А может, дело просто было в слишком замечательном Гришке?..
— Секса не было давно! — плюнув, вывел Кир. — Вот пересплю с кем-нибудь, и отлично будет!
То, что будет отлично, конечно, фактический характер не носило. Элитные проститутки на такое гарантию давали, а вот простые девки имели странную уверенность, что от них ничего не зависит — лежи себе, постанывай, чтоб мужик не думал, что ты окочурилась, и губы облизывай, точно липкие от очередной порции сладкого. Выбора только сейчас не было: либо Дашка с Маринкой, либо прекрасные изгибы родной правой, что не слишком привлекало. Примерно так же не слишком, как грозящие разбирательства с Гришкой.
— Будь что будет… — выдохнул Кирилл и поднялся с кровати.
Не убьют же его?
Убьют. Это Кирилл, красивший сарай едко-вонючей зеленой краской, понял, когда увидел, с каким выражением лица к нему спешит Гриша. Но, как ни странно, спешит в полном облачении маляра и ещё одной маской в руках.
Когда между ними оставалась пара шагов, Кир вскочил, принимая защитную стойку. Брови Гриши не собирались расслабляться, хмурясь, его сжатые в кулаки ладони вообще отлично вызывали дрожь в коленках! А как жалко будет, если на лице шрам останется…
Остановившись, Гриша врезался взглядом в Кира, молча осматривая того вдоль и поперек. Светло-голубые глаза напоминали морскую бездну, бушующую, тянущую на дно, и становилось неприятно оттого, что именно глупая прихоть алкоголя и недотраха стала причиной этого шторма. Вздохнув, Кирилл отвёл взгляд и прикусил нижнюю губу, не в силах бороться с огромным камнем вины, повисшем внутри, прямо на сердце. Почему не остановил себя? Психанул, как маленький ребёнок, повелся на поводу раздражения, как будто в первый раз, а не в сотый выслушивал подобное!
— Ужасное вино было, да? — тихо спросил Гриша, смотря в сторону своего дома. — В голове каша, это ты меня спать уложил?
Несколько секунд Кирилл удивленно молчал, борясь с желанием открыть рот и спалиться. Повезло! Не просто повезло, а чёрт возьми как повезло! Было во взгляде Гришки что-то странное, недовольное, но про поцелуй он не помнил, а это гарантировало по крайней мере целостность организма. В плане внешнего фасада.
— Тёть Маня решила покрасить эту рухлядь? — выдохнул Гриша, надевая на лицо маску и поворачиваясь к сараю передом, а к Киру — боком. — И цвет такой странный…
— Нормальный. Мой любимый.
Скосившись, словно было что-то ужасно удивительное в любви Кирилла к зелёному цвету, Гриша хмыкнул, выхватил банку и принялся резкими мазками размазывать краску по деревянной поверхности. Чувствуя настроение, скорее даже видя его выкаблучивания во всей красе, Кир предпочёл выбрать самую мирную тактику — заткнуться и делать, повторяя все действия, только более плавно и спокойно. Периодически только улыбаясь, припоминая пьяно-охреневшую гримасу.
Разговор не клеился, сарай всё зеленел, а день достиг своего пика, когда во дворе показались девчонки вместе с ведром, как потом оказалось, малины. Где они умудрились набрать столько ягоды, не признавались, но когда все впятером, включая, конечно, Марию Захаровну, лакомились, Кирилл с облегчением заметил, что Гришка смягчился, перестал хмуриться и молчать. Пусть и ловил взгляды каким-то нервным, дерганым жестом, каждый раз болезненно царапая душу Кира. Так бы, может, и продолжалась эта игра в гляделки, если бы, собственно, не стынущий недокрашенный сарай. Будучи истинными леди, Дашка с Мариной ретировались сразу же, как почуяли грядущую работу, к которой вновь пришлось приступать вдвоем. В дерьмовом, странно дерьмовом настроении.
Запах краски — едкий и кислый — просачивался сквозь нос вдоль переносицы и начинал свербить где-то между бровей. До тошноты, боли и тупой озлобленности ко всему-всему вокруг. День, начинающийся вроде как вполне сносно, стремительно несся в неведомые анатомические глубинки, откуда, в общем-то, все мы родом, так что и не такие уж неведомые.
Кирилл, как более легкий и верткий, стоял на валком столе с ножками из березовых ветвей и уныло развазюкивал светло-зеленую ядовитую краску под самой крышей. Руки Гриши сухо сжимали чужие тощие голени — чтобы не упал. А Кирилл замечал только эту сухость, а не так же присутствующую угрюмую бережность и надежность. Городского даже брала злость. Ни скандала тебе, ни мордобитья, которые хотя бы разрядили. Даже не ответное признание в нежных чувствах, на которые полумертвая, а все-таки надежда была. Ну или хотя бы на банальный трах на разваливающейся скрипящей койке… Или сразу на сеновале, чтобы по всем традициям…
Не то чтобы замечтавшись, а скорее впав в жестокую самоиронию, Кирилл забылся. Слишком сильно налег на валик, и тот по свойству всех катящихся предметов резко скользнул вверх, под самую крышку. Лишившись точки опоры, Кирилл качнулся, готовый сперва впечататься в свежую краску, а затем опрокинуться в узкий проход между столом и плиточной облицовкой. Поддержка Гриши помогла лишь отчасти: ноги остались стоять на столе, а вся передняя часть туловища ушла вперед… Столкновение с краской ознаменовалось простыми, но самыми искренними матами и липким шлепком.
— Оп-па, лягушка… — впервые подал признак жизни Гришка, разглядывая матюгающегося и сползающего со стола городского.
— Да иди ты!.. — жест вышел рефлекторно. Кир толкнул деревенского ладонью в плечо, оставив размытый след, и началось…
Две речные жабы, скорее болезненно пятнистые, чем зелёные, Марию Захаровну удивили не меньше, чем новость о том, что им требуется растворитель. Как раз этой жидкости в закромах той самой деревянной кочки посреди двора не водилось.
— Почему ты такой проблемный?!
В сотый раз, явно от детской, наивной веры в чудо, чем от надежды на эффект, Гришка тёр зелёненькую щеку ладошкой и поливал Кирилла. То оскорблениями, впрочем, Есенинским разнообразием не отличаясь, то грязной водой — в общем, мстил по мере появления идей.
— Ты меня плохо держал! Да… да и вообще лучше б не держал! — на грани истерики парировал Кирилл: зелёные брови, губы, все, как по одному мировому закону, тому самому, хрюкающему в правом углу участка, серёжки и волосы радовали так же, как и само село.
Отмахнувшись, Гриша перекрыл воду, в последний раз обтёр лицо и пошёл прямо в забор. Конечно, в другую реальность он попасть не стремился, по крайней на трезвую, поэтому, не дойдя пару шагов, с прыжка зацепился за деревянный край, подтянул повыше зад, вызвав у Кира сдержанный смешок с нарисованного на шортах мужского полового, естественно, в лучших традициях современного искусства, зелёного, и перекинул остальную тушку к себе участок.
— Городской, давай бырей, а? — раздалось уже гулко, вдали. — А то весь ацетон на себя вылью!
— Не захлебнись там! — со всем радушием ответил Кирилл, но суетливо засеменил к калитке. Обезьянничеством он пока не страдал.
Нагретая полуденным ядовитым солнцем дорога пустовала, конечно же, к огромнейшему счастью. Прошуршав сухим пустоцветом, Кирилл шмыгнул за небольшую деревянную дверцу и закрыл щеколду. Не из двусмысленных предположений, а в целях безопасности собственной белолицой репутации.
— Давай сюда, — махнул Гришка с уже почти чистыми руками, — как знал, приберег ацетон!
Тут даже с закрытыми глазами Кирилл бы нашёл Гришу. Вспоминая своё неприкрытое отвращение к краске, он тут же мысленно извинился перед воздухом и судьбой, помолился — на всякий случай — и пошёл на едкую вонь. Ту самую, что сейчас должна будет размазываться по его прекрасному и всего-то чуть попахивающему краской лицу.
— Ты уверен, что этим можно кожу мыть? — скептически застыв около портрета «Гриша с канистрой», Кир зажал нос. — Пожжём нахер всё.
Голубые глаза напротив смотрели недовольно. Сегодня вообще всё время Гриша был чем-то недоволен. Или кем-то. Или чем-то, что сделал кто-то. И списать бы всё это на вчерашнее, на чёртов выброс недотраха в кровь, а потом и голову, да только в случае светлой памяти и доброго здравия после вина у Гриши сейчас бы всей этой ситуации не было. Кирилла в живых тоже бы не было. Сразу бы решилось множество проблем, и это гадкое, подростковое вообще-то, самоопределение своей сомнительной натуральности не маячило перед глазами… Нет. Такой расклад был приторно-лёгким и неинтересным во всех, кроме ритуально-служебных, смыслах. Жить хотелось. И Гришу хотелось. Только от этого, как ни крути и кому не молись, сам объект желания радостней или хотя бы равнодушней не становился.
— А, похер! — похрабрившись, выдал Кирилл и решительно, этаки по-мужицки, шагнул грудью к канистре.
Выгода была в подвиге против гладкой и ухоженной кожи одна — уменьшить ту самую степень неприязни к его привередливой городской натуре. Главное было скрыть отвращение, прущее отовсюду. Не помешало бы и не вырвать…
— Какой же ты дохера проблемный, — выдохнул Гришка, а потом, точь-в-точь надышавшись злополучным ацетоном, стянул с себя майку, — сюда иди.
И Кирилл пошёл. Полетел, как собака на звук насыпающегося в кормушку корма, в то время как Гриша, разыскав на майке живой кусок, намочил его ацетоном.
— Зеркало… — прошептал он, оглядываясь в поисках названного. Вот только таких девичьи-полезных вещей в громадном участке не водилось. Куры вот водились, а зеркала — нет.
Видел же, что Гришка хмурился хуже, чем при первой встрече и разговоре, сжимал губы в тонкую белёсую полоску, а молчал, ожидая чего-то получше подарка под ёлкой.
— Блять… Ладно, глаза закрой.
Закрыл в ту же секунду, чувствуя жар предвкушения в висках и затылке. Даже дышать боялся, удерживая всеми мыслимыми силами этот момент, отчего резко, испуганно вдохнул, когда к его скуле прикоснулись чем-то холодным, воняющим и мокрым.
— Не открывай глаза! — громко скомандовал Гришка, когда на него вытаращился Кирилл, от того же страха распахнувший ресницы.
Это не было нежным. Грубой тканью елозили по щекам, лбу с такой силой, что все разрекламированные скрабы и шугаринги отдыхали в сторонке; жгло до слёз, но Кирилл терпел и млел, понимая, что такое счастье вряд ли повторится.
— Всё. Умойся иди водой, а потом остальное оттирай.
Когда Кирилл открыл глаза, Гришка был в нескольких шагах и, что называется, к лесу передом, а к нему… В общем, общаться и выслушивать благодарности явно желанием не горел. Уважая чужое личное пространство, чужое мнение и чужую накачанную задницу, которую не хотелось потерять из виду, Кирилл пошёл к скважине, осторожно проворачивая вентель, но всё же не со снайперской осторожностью, требуемой в этой ситуации.
— Где-то я это уже видел, — усмехнулся Гришка, рассматривая мокрого и злого Кира, — только в тот раз ты был не зелёным.
— Заебись дежавю! — пнув ни в чем неповинное ведро, Кирилл упёр руки в бока и недовольно затопал ногой, пока не услышал, как над ним втихую ржут. — Что смешного, а?!
— Ничего, кроме того, что ты весь мокрый… и зелёный…
Дальнейшие объяснения прервались громким заливистым хохотом, а потом и похрюкиваниями. Согнувшись, хватась за колющий живот, Гришка всё смеялся, не в силах противостоять природному шарму персонажа напротив. Только сам персонаж ситуацию смешной не находил, по крайней мере до тех пор, пока шатающийся Гриша, поскользнувшись на траве, не угодил задницей прямо в грязь. Роли сменились, и последний смеялся хорошо, да так, что мокрые штаны казались уже последствиями этого приступа.
— Смеётся он! Ты посмотри! — рявкнул Гришка, шутливо разминая руки. — Щас я ему покажу, что значит смеяться над первым парнем в селе!
— Это ты-то? Первый? — Кирилл только успокоился, когда его огорошили ещё сильнее. Коричневая жопа и ноги быстро потеряли актуальность. — А кто выбирал-то? Слепые? Глухие?
— Вот значит как? Поймаю — убью!
Кирилл не успел убежать. Крепкие руки схватили сначала его запястье, затем плечо и дернули на себя, лишая тело какой-либо опоры и равновесия. С громким взаимным «Блять», ведь кроме как назад, на Гришу, падать было некуда, уже давно непонятно какой раскраски лягушки грохнулись в привычную среду обитания — лужу из ацетона и ледяной воды.
— Вот приду-у-урок! — пытаясь хоть немного сориентировать своё тело, Кирилл перевернулся со спины на живот и подпёр голову руками, презрительно смотря, как из-под него пытается выбраться Гриша. — Что по физике в школе было, а? Трояк? Или двойка? А может, ты вообще на второй год из-за этого остался? Надо бы подучить бедолагу…
Говорил Кирилл много, нудно и бессмысленно. Гришка тоже говорил, но в основном на истинно русском-матерном, а когда понял, что восемьдесят с лихом килограммов говорящего мяса с него так просто не слезет, смирился и решил дождаться конца словесной тирады.
— Ты там помер?
Осторожное постукивание по щекам заставили его открыть глаза, чтобы тут же встретиться взглядом с другими, застывшими всего в одном локте от него. Карие. Даже более обычные, чем казались издалека. Только почему-то блестящие и с огромными зрачками, такими сумасшедше большими, что невозможно не утонуть, не зависнуть на пару секунд, позабыв о месте, времени и действиях.
— Гриша… — тихо произнёс Кирилл, неловко опуская голову, — ты…
Его не дослушали. Грубо спихнули с себя прямо в мутную воду, не обращая внимания на оскорбления и недовольства. Вскочив, Гриша пошёл в сторону дома, прихватив с собой канистру. Он не смотрел на Кирилла, даже не обернулся, чтобы объяснить своё поведение, резкий, по-обидному резкий перепад настроения. Остановившись у самого крыльца, Гришка бросил:
— Мне… мне надо работать. Пока, — и, не дав Киру даже попрощаться, скрылся в доме.
Так он и остался стоять. Грязный, с зелёными отметинами на теле и охреневшим выражением лица. Настолько охреневшим, что пропажу ацетона он заметил лишь через несколько минут, когда всё же решил очиститься и свалить к себе. Стучать к Гришке было явно делом бессмысленным, а для гордого Кирилла ещё и непозволительным, отчего, показав язык дому, он кое-как перелез через забор и пошёл в душ смывать с себя остальную грязь.
Уже под струями тёплой воды Кир позволил себе попытаться найти отмазку, оправдание, чтобы выставить Гришу в лучшем свете, но, как бы ни старался, не находил. Они были очень близки в тот момент. Кирилл чувствовал дыхание Гриши, его крепкие накачанные ноги, пинавшиеся очень, к слову, больно, даже сердцебиение — шустрое, недовольное, — он чувствовал это всё. И рельефный пресс, в который пришлось нагло опереться локтями…
— Ну, блять… — прошептал Кирилл, опуская взгляд на ту часть тела, от которой сейчас предательства не ожидал, — вот я встрял…
Из душа пришлось бежать в дом с космической скоростью, потому что ни полотенца, ни чистой одежды Кир с собой не взял, а то, что взял и надумал, лучше бы бабушке было не видеть. А потом, как в страшном сне бабника… думать о квадратных уравнениях.
— Ни подрочить, ни потрахаться…
Обреченно поставив себе диагноз «Недотрах», Кирилл оделся, достал спрятанную пачку сигарет из-за дивана и пошёл в кухню, к бабушке.
— Бабуль, а где девчонки живут? — с порога крикнул он внутрь, ногой отпихивая от себя слишком уж ластящегося кота.
— А зачем они тебе?
— Возьму у них ту едкую вещь для ногтей, краску сотру, может.
Протаскиваясь по пыльно-вечерним улочкам и раздраженно потирая саднящую от краски кожу, Кирилл лениво размышлял. Идти лучше было к Дашке. Она и ближе, и услужливей Марины. Да и вообще девка хорошая. Трогательная — из разряда тех, что и трогать, и трогать, сминая мягкости и округлости. Ну, конечно! Идея пришла ясно и приятно. Недотрах, да?.. Вылечить несложно. Нужна лишь баба посговорчивее и презерватив. Простенькая Даша ни в жисть не откажет. А незамысловатая возня в накрахмаленных простынях или даже на сеновале — идея показалась забавной — быстро сгонит надуманность нежных чувств к Гришке. Ну какой из Кирилла педик, а?
Кустодиев отдал бы многое за возможность наблюдать Дашунино чаепитие под увядающей сиренью. Блузочка в мелких цветочках, выглядывающие из-под подола юбки округлые коленки в капроне колготок и крохотная кружечка в пальчиках с лучащимся маникюром. Вдобавок ко всему в воздухе трещали кузнечики и нервно бились о болтающуюся на драном проводе лампочку моли и комары.
На бочком вползшего во двор Кирилла девушка поглядела с наивно-простоватой смесью удивления и приветливости. Сверившись с предыдущим своим опытом, Кирилл остался вполне удовлетворен. Такая не дать по определению не могла. Полная, зато весьма с талией и грудью, на которой рубашечки сходились едва-едва, патологическим дружелюбием и сладко-ватным вакуумом вместо мозгов.
— Привет, — святой доброты улыбка.
Не спрашивая разрешения, Кирилл отодвинул свободный стул и присел рядом с девушкой, уперев локоть в стол, уложив на подставленный кулак подбородок и прищурившись.
— Привет-привет.
— Э?.. — приветливое удивление постепенно сменялось недоумением, и Кирилл, не желая порождать чуждые Дашуниной голове мысли, поторопился разъяснить.
— Да так…
Рука под столом быстро наткнулась на прохладную мягкость чужой коленки, чувственно сжимая, приподнимаясь вверх, задирая подол юбки, и…
— Совсем дурной?! — совершенно неожиданно Даша разозлилась. Хорошенькое кругленькое личико раскраснелось, глазки злобно и влажно заблестели. — С ума сошел?!
Шкрябнув стулом об деревянный пол, девушка подорвалась с места и даже шарахнулась от стола.
— Да чего ты, будто?.. — и оборвался на полуслове: слишком непривычно выглядела девушка. Обычные там как-нибудь попищат, прикидываясь честными и одновременно строя глазки, а эта…
— Я не такая! — самым киношным образом фыркнула девушка, складывая руку под роскошной грудью.
— А хули как… гхм… не очень честная девушка одеваешься? — Кирилл начал испытывать раздражение. Гришку еще можно понять, но эта-то чего?
— В смысле… как это?
Сказано последнее было с таким недоумением и критически-выискивающим взглядом на собственное тело, что городской не удержал брезгливого фырка. Ну конечно.
— Блузочки-рубашечки, из которых полгруди вываливается, слащавые улыбочки каждому встречному-поперечному и…
Взгляд Даши смурнел и наливался угрюмым раздражением.
— Идиот. Иди отсюда.
Она явно не играла в недотрогу. Или, по крайней мере, делала это настолько убедительно, что Кирилл сразу понял — промахнулся. Стало неприятно тягостно в затылке, под ложечкой противно заскреблось, подталкивая слова извинения наружу, но чёртова гордость упрямо затыкала. Вид у Дашки был не лучше: она, сжимая в кулаках подол, старательно прятала глаза, блестящие от слёз и жёлтого отсвета лампы. Обидел. Сильно обидел ни в чём не повинную девчонку, в пору своей наивности и чистоты не понимающую всей развратности и двусмысленности своего поведения. И открытые наряды, дошло только сейчас, отлично спасали от здешней жары, когда парни и вовсе оставались в одних шортах.
— Чёрт, прости, — выпалил Кир, подскакивая из-за стола. Вздрогнув, Дашка скосилась на него, испуганно-часто хлопая пушистыми ресницами. Один шаг навстречу — она сделала пару назад, озираясь в поисках пути к отступлению.
Стало тошно от самого себя. От того себя, что выглядел сейчас не лучше извращенев, насилующих в подворотнях клубов бухих, толком не соображающих леди. И причина такая же: жгучее желание секса, сперма, бьющая в голову и тотально отключающая всё здравомыслящее. Чем Даша, заботливо навещавшая его во время болезни, принёсшая сегодня малину, которую они несколько часов старательно рвали с Мариной, заслужила такого обращения, ярлыка первой шлюхи на деревне? То, как она смотрела, как дрожала, лучше, чем какая-либо теория, показывало всю отвратность поступка Кирилла. А горечи, терпкой желчи на корне языка, сводящей весь рот, добавляло осознание. Осознание того, что таким взглядом на него смотрели уже не в первый раз.
— Вот я мудак, — не выдержав, он опустился обратно на стул, с размаху вписался лбом в деревянную столешницу, издав гулкий стук, и протяжно, завываюче выдохнул.
Вляпался. Сам вляпался в Гришку, во всю эту педерастию, купившись на пару ласковых слов и безвозмездность, встреченную, пожалуй, впервые в жизни. Но умудрился втянуть в это чужих. Задеть, выместить свои проблемы, боли и сожаления, не замечая, что лишь заражает ими других.
— Кирилл? — тихий, всё ещё осторожный голосок прозвучал прямо над ухом, и он усмехнулся в стол с того, какая же неисчерпаемая вера в людей должна плескаться в сердце, чтобы так спокойно подходить к тому, кто только что в открытую склонял её к сексу. — У тебя что-то случилось, да?
Случилось. Не что-то, а апокалипсис его с трудом возвращенной натуральности. Ведь пытался уже когда-то, понял, что всё это чушь и ему не подходит, а тут… А тут Гриша! И стояк на Гришу, как насмешка тела над всеми этими розово-сопливыми «любит-не-любит». Простонав что-то невразумительное, Кирилл с силой зажмурился, терпя резь в глазах, потом вновь расслабился и поднял мутный, далёкий от адекватности взгляд на Дашку.
— С ума я схожу, Даша, с ума. Вот и тебя задел, не подумав. Прости, а?
Щенячий взгляд Кирилл строить не умел. Не умел петь дифирамбы, сочинять слезливые отмазки и говорить всю правду целиком. Извиняться тоже, впрочем, не умел. Но понял это, только приехав сюда и сразу же встряв в какую-то колею с навозом и проблемами.
Долго не думая, Даша вновь присела за стол, залпом осушила свою кружку с чаем, как заправский матрос — стакан с водкой, и уставилась своими ясно-голубыми, ангельскими, если цитировать какой-нибудь роман, глазами. Долго всматриваясь, ища внутри Кирилла ответы, она всё хмурилась, надувала губки и морщила нос. А стоило Киру отвернуться — мягко, но требовательно просила не двигаться, и процедура анализа продолжалась.
— Влюбился! — подытожила Дашка, складывая руки под грудью, и, видя тщательно скрываемое равнодушием удивление на лице Кирилла, добавила, чтобы наверняка разбить его оборону. — Безответно.
Конечно, она могла просто взять самый распространенный вариант людской печали, сделать вид, что он пришёл не из головы, а из тщательных вычислений, но Кир понимал, что походил скорее на брошенку, чем на новоявленного кавалера, а потому вопросительно уставился в ответ, требуя хотя бы пояснения, где он так спалился, если это всё же было не банальное везение.
— Я уже такой взгляд видела, — оперевшись локтями о стол, она устроила голову на сжатых кулаках и вздохнула, — все вы смотрите одинаково, куда-то мимо.
Кирилл кивнул. Просто потому, что хотел. Потому что достало что-то доказывать самому себе, если на лице уже давно депрессующая моська. Влюбился? Бывало уж. Влюбился в парня? И не в таком болоте бултыхались. Влюбился в парня безответно? Не велика беда, всё можно пережить.
— А вот сейчас ты делаешь вид, что всё нормально, — хмыкнула Даша, со скучающим видом рассматривая летающую вокруг лампы мошкару, — оттого и морщинки на лбу разгладились.
Сегодня был день каких-то вселенских шоков. Утром не прибивший за поцелуй Гришка, в обед — реагирующий на мускулистое тело член, вечером — совсем не тупая и не такая наивная, как думал Кирилл, Дашка. Одни её внимательные взгляды чего стоили. Только становилось боязно от того, насколько близко рядом с ней проходило это гниленькое чувство, насколько Даша запомнила каждую эмоцию, ход мыслей того, кто запутался в цепкую паутину и самообманом уверял себя, что всё будет хорошо, стоит только трепыхаться посильнее.
— Всё равно ты мне не скажешь, кто это, поэтому лучше вернёмся к причине твоего визита. Явно ты не за сексом изначально шёл.
Стукнув себя по ушибленному лбу, поморщившись от тугой боли, Кирилл закивал и продемонстрировал Даше зелёную ногу и несколько пятен краски на животе.
— Вонючку для лака дашь? — с надеждой спросил он, пока Дашка пыталась перестать смеяться. — Я уже не хочу играть в лягушку.
— Давай я тебе лучше папин ацетон отолью, а то ты так вечно оттираться будешь.
— Давай!
На том и порешили. После того, как в руках у Кирилла булькала попахивающая бутылка, он ещё раз смущенно извинился, пообещал, что ни на кого в селе по ночам нападать не станет, обнял Дашку и собрался уже уходить, когда худенькая рука прихватила его за плечо.
— А с этой любовью… — не смотря в глаза, словно чувствуя вину за свой вопрос, Даша спросила, — точно ничего не получится?
В голове сразу замелькали счастливые, радужные, в обоих смыслах, картинки, где он обнимается с Гришей, целует его трезвого, а после они закрываются в одноэтажном доме с красной черепицей и синими ставнями, чтобы до утра смущать местных жителей звуками похоти и разврата. Но череда этого иллюзорного будущего тут же размылась реальными воспоминаниями, Гришкой, отталкивающим его, называющим «педиком», словно это — самый худший исход, и, усмехнувшись, Кирилл просто закачал головой, не в силах сказать, что «эта любовь» не имеет права даже быть озвученной.