Брюс давно не занимается этим сам. Времени, возможности, сил, желания, настроения – постоянно недостает как минимум чего-то одного, а обычно даже двух или трех пунктов из списка. В самых примечательных случаях отсутствует все и сразу, и всегда не хватает главного – смысла.
Где этот смысл из года в год берет Альфред, для Брюса загадка, но он не вмешивается и не спорит, когда стараниями Альфреда дом преображается к Рождеству. Возможно, это попытка силами свечей, мишуры и венков привести Брюса в подобающее расположение духа. Или Альфред надеется, что праздничное убранство волшебным образом сотрет все то, что Брюс не в состоянии не вспоминать накануне праздников.
Первое Рождество после смерти родителей. Боже, как он мечтал, как молился тогда о чуде! – но чуда, конечно же, не произошло. Полтора десятка последующих – в разных местах, с разными людьми и в полном одиночестве. Кто-нибудь другой сказал бы: «Такие непохожие!» Но для него они все были как одно - бессмысленные, хотя некоторые из них, наверное, могли даже считаться веселыми.
Первое «Рождество Бэтмена». Тот кошмарный год, который запомнился Готэму как «долгий Хэллоуин». Прочие, проведенные в костюме на улицах и на крышах и не отмеченные ничем значительным, – как и те, когда старый особняк «работал на репутацию» и сверкал праздничной иллюминацией, принимая толпу разодетых гостей.
То Рождество, в которое Брюс, после почти двадцати лет безразличного отношения, действительно
постарался. Когда вдруг появилось ради кого - и он продолжал стараться, пока не упустил и этот смысл.
В волшебство он не верит, чудеса не случаются просто так, но Брюсу нравится запах хвои в доме, так что – почему бы и нет? Пусть стоит, висит и сверкает огнями, переливается, отражая пламя камина и подсвечивая сквозь панорамные окна очищенное от снега крыльцо. Ему не мешает, вдобавок он практически все время проводит либо сидя в пещере, украсить которую не поднимается рука даже у Альфреда, либо патрулируя город. Многозначительные вздохи Альфреда почти не раздражают, зря тот думает, будто Брюсу отчего-то плохо. Ему давно не бывает ни хорошо, ни плохо по праздникам – он не видит в них ничего, кроме даты в календаре и списка возможных проблем, к которым он полностью готов. Ему никак, да и дел, если подумать, по горло.
Пусть даже его рождественские хлопоты заключаются не в том, чтобы выбирать и упаковывать подарки, украшать дом и принимать гостей. Есть десятка четыре писем - Брюс должен хотя бы просмотреть их и оставить пометки секретарю. Есть еще примерно столько же, на которые в состоянии ответить Альфред, но и они лежат на столе в кабинете рядом со стопкой «рабочих». Без малого сотня непрочитанных сообщений висит в электронной почте. Конец года вышел слишком урожайным на громкие события. «Уэйн Энтерпрайзис» выступает основным инвестором проекта по расчистке и застройке разоренного монстром порта. В самой корпорации подводят итоги, премируют отличившихся сотрудников - Брюс не может самоустраниться, хотя бы потому, что ему на подпись отправляют документы. И он не считает себя вправе пропустить корпоративное торжество.
Это первый «выход в свет» после благотворительного приема в честь друзей библиотеки Метрополиса, подарившего приснопамятное знакомство с Дианой. И встречу с Кларком Кентом, которая, без преувеличения, многое в его жизни перевернула с ног на голову.
Брюс совершенно не горит желанием куда-то уходить из дома – из пещеры, если уж совсем откровенно, - но заставляет себя подготовиться к мероприятию со всей тщательностью. О парадном костюме позаботился Альфред, снаряжение, которое Брюс вновь таскает с собой повсюду, как прежде, просто на всякий случай, собрано, но Брюсу приходится провести два часа за рулем грейдера. Дороги от особняка до шоссе не видно под снегом, и он фактически прокладывает ее заново по памяти. Бэтмобиль, конечно, прошел бы без проблем, только – вот беда! - на нем нельзя явиться на рождественский бал. Сотрудники компании, может, и оценят шутку, но радовать полицию таким подарком на Рождество Брюс не намерен.
В ответ на вопрос Альфреда, почему бы не вызвать спецтехнику из Готэма или, на худой конец, не поручить снегоуборочные работы ему, Брюс пожимает плечами. Он параноидально не желает, чтобы к дому приближались посторонние, сейчас даже больше, чем обычно. И плевать, что никто не сумеет обнаружить пещеру и пробраться туда, – он все равно чувствует себя полоумной мамашей, трясущейся над детенышем и готовой рычать и кидаться на всех при малейшем намеке на угрозу. В пещере нет вообще ни единого шанса отвлечься и настроиться на предстоящий бал: пока Брюс сидит там, внимание отвлекают другие заботы, в голову лезут другие мысли, от которых неплохо бы на пару часов отрешиться.
В его отсутствие Альфред останется внизу и будет все время на связи – пусть сколько угодно намекает на паранойю Брюса, главное, что не пытается переубедить. Брюс уверен в том, что Альфред в точности выполнит его инструкции. Это несколько примиряет с необходимостью ехать в город. Но это также значит, что придется обойтись без водителя, хотя секретарь предлагал прислать кого-то, чтобы доставить босса на праздник и затем отвезти обратно, – Брюс предпочитает сам сесть за руль.
Дороги и в городе не блещут чистотой, движение на половине улиц попросту парализовано снегопадом, но ни пешеходы, ни автомобилисты не огорчаются. Такое количество снега в Готэме – редкость, и в канун Рождества люди рады ему, как маленькому чуду. Снег маскирует грязь даже в самых паршивых закоулках – Брюс выбирает маршрут так, чтобы не увидеть ни одного, но с легкостью представляет себе, как они выглядят, укрытые белым ковром, и не может не признать: получившаяся мысленная картина действительно хороша. До тех пор, пока обитатели трущоб не зальют белый снег кровью, не рассыплют поверху мусор и битое стекло, а то и стреляные гильзы вместо серпантина и конфетти. И для этого им вовсе не нужно принадлежать к числу тех, за кем Бэтмен обычно охотится, – с задачей справится мелкое хулиганье, ворье и прочая шушера, полностью вывести которую не под силу, кажется, никому.
Несмотря на запас времени, предусмотренный на объезд пробки, Брюс приезжает позже, чем планировал. Подготовленную для него секретарем торжественную речь он в первый раз читает уже в небольшом кабинете, примыкающем к помещениям, в которых будет проходить торжество. Это второе Рождество подряд, когда праздничному балу «Уэйн Энтерпрайзис» предшествует траур, но в этом году мрачным мотивам не нашлось места ни в центральном, ни в смежных залах. Они украшены, вероятно, так же, как и все в Америке, и многие по всему миру.
Шутка получается совсем не смешной, особенно если вспомнить, чьими стараниями в прошлом году Рождество для сотрудников корпорации вышло… таким, каким вышло. Хорошо, что сейчас Брюс в кабинете один: синие и красные цвета с вкраплениями матового золота как удар под дых, он, несомненно, меняется в лице, когда видит все это великолепие, хотя мог бы предположить, что так будет, и предположил бы, если бы только потрудился задуматься о декорациях. Дизайнеры и оформители постарались на славу, он в любом случае не стал бы требовать что-то переделать, но слова… он категорически не желает произносить вслух то, что написано в «его» поздравлении сотрудникам.
Он знает, точно знает: Супермен жив, полтора часа назад он смотрел, как под слоем бинтов медленно, редко, но поднималась при каждом вдохе его грудная клетка. Брюс не суеверен, но говорить о нем как о мертвом не хочет до тошноты. В оставшееся до официального начала праздника время он, вместо того чтобы еще раз внимательно прочесть речь, ожесточенно вымарывает из нее все однозначно поминальные слова и заменяет формулировки менее категоричными.
Он не позволяет себе читать с листа, достраивает на ходу то, что успел запомнить, и в результате от первоначального текста практически ничего не остается. Выступление получается сбивчивым, но более живым и искренним. Брюс слишком сосредотачивается на том, чтобы не сказать лишнего, поэтому не замечает, какое впечатление производят его слова на причастных сотрудниц. Впрочем, часом позже они сами подходят к Брюсу и многословно извиняются за оплошность. Долорес Харт, ведущий специалист пиар-отдела, выглядит испуганной. Она совсем недавно вступила в должность и, кажется, впервые принимала участие в подготовке его речи. Глава отдела и ее непосредственный руководитель Сандра Фейбер откровенно сконфужена – на протяжении нескольких лет ее тексты не требовали поправок и не вызывали у Брюса нареканий.
Он приглашает на танец обеих, по очереди и по старшинству.
Результат их совместной работы был бы идеальным, будь Супермен действительно мертв, но это не так. Он жив, Брюс как мантру повторяет это про себя каждый раз, когда разговор затрагивает неприятную тему. Хорошо, что мероприятие закрыто для прессы, а подчиненные даже в нерабочее время соблюдают определенную дистанцию. Брюс не хочет, чтобы они нервничали. Для них праздник в компании коллег и их вторых половин имеет смысл - в отличие от него.
Альфред исправно подтверждает, что все без изменений, докладывает каждый час, как они и условились, и после пары бокалов шампанского самому Брюсу становится вдруг удивительно спокойно. Он абсолютно уверен, что дело не в этих докладах, – «без изменений» в действительности не означает ничего хорошего. И не в обществе – люди в зале доброжелательны, все отдыхают и веселятся, но толпа все равно остается толпой. И не в алкоголе, хотя на всякий случай в следующий раз Брюс выбирает вместо шампанского содовую.
Он не может в точности определить, чем вызвано это ощущение. Спокойствие не покидает его даже тогда, когда вечер заканчивается. Оно доезжает с ним до особняка и спускается в пещеру, составляет ему компанию, когда он сменяет Альфреда на посту. Работает с ним ночь напролет и вместе с ним отправляется спать под утро, глушит и притупляет привычные, ожидаемые кошмары. Уже одному этому Брюс рад, хотя по-прежнему удивляется отсутствию всякого видимого повода.
Ничего не меняется в запланированном распорядке следующего дня, Брюс занимается ровно тем, чем собирался заняться накануне, но спокойствие все еще остается с ним и ощущается как нечто особенное. Не иначе как заменяет рождественское настроение – пожалуй, это единственная возможная для Брюса замена.
С единственной своей семьей Брюс проводит сочельник. Глядя на символическое пустое место за столом, он невольно вспоминает тех, кто мог бы быть рядом. О другой традиции, связанной с лишним прибором, - в рождественскую ночь принимать любого, кто придет в дом, как члена семьи, - он почти не думает. Дорогу снова замело. Брюс уверен, что это и к лучшему: он по-прежнему не хочет видеть рядом посторонних, а снег еще больше отгораживает особняк от внешнего мира, и за незваным гостем придется сперва прогуляться добрую милю и откопать его из сугроба.
Альфред учтиво избегает скользких тем. В их неспешной беседе нет ни намеков на то, что пора бы остепениться, жениться, завести детей и так далее, до бесконечности, ни рассуждений о «новых правилах» Бэтмена - Брюс с удивлением отмечает про себя, что больше не следует им. Даже лежащий в пещере криптонский полутруп и события, приведшие к его появлению, не переходят в вопросы, как мастер Уэйн докатился до жизни такой.
Такой же традиционный, как дополнительный прибор на столе, эгг-ног после ужина практически не содержит алкоголя, и это, конечно, никуда не годится. В первую очередь потому, что Альфред смотрит на Брюса слишком внимательно и как будто исподтишка. Словно опасается, что Брюс что-то скажет - или молча дольет в свою кружку полбутылки виски. Брюсу почти смешно.
Его временами чересчур заботливый дворецкий, похоже, решил, что он спивается. Черт побери, из-за пары случаев, когда причиной странного поведения стал не алкоголь, а обезболивающие! Брюс бы посмеялся над подобными опасениями вслух, но стоически сдерживается: эта бдительность полностью его устраивает. Они пьют свою болтушку из взбитых яиц с пряностями - Брюс убежден, что себе Альфред из солидарности приготовил напиток по тому же рецепту. Вдвоем им вполне уютно при свете гирлянд и огня в камине, в тишине, разбавленной треском горящих поленьев. Над сравнительно близким Готэмом рассыпаются фейерверки, огромная красно-золотая буква взлетает над городом с одним из первых залпов.
Ни намека на сигнал прожектора. Брюс, к своему удивлению, обнаруживает, что рад этому. Спокойный вечер дома - лучшая из возможных замен празднику.
Брюс с удовольствием растянул бы этот момент хоть на пару часов, хоть на день, но едва эта мысль приходит ему в голову, как идиллия нарушается самым прозаическим образом - писком мобильного телефона в кармане брюк. Еще не зная точно, что случилось, Брюс интуитивно понимает: карета превратилась в тыкву. Он вскакивает с кресла раньше, чем успевает сообразить, что сигнал сообщает вовсе не о входящем вызове, что охранная система предупреждает о незваных гостях совершенно другим звуком, а к «тревожной кнопке» сейчас подключен только один прибор.
***
Брюс думает «ну ты и говнюк!» и «сволочь, две недели! » почти с восхищением.
Две недели то ли комы, то ли летаргии, то ли анабиоза, не укладывающегося в рамки человеческих представлений о подобных состояниях. Да что там - противоречащего этим представлениям! Две недели тишины, неподвижности, сердцебиения, которое даже кардиомонитор считал издевательством и не всегда соглашался распознавать, - и вот, пожалуйста, в одночасье зашевелился, смотрит бессмысленно в потолок и захлебывается хрипами, в которых с трудом, но можно угадать попытки дышать в полную силу. Энцефалограф сходит с ума, и, глядя на выписываемые им кривые, Брюс почти физически ощущает, насколько мозгу приходящего в сознание Супермена не нравятся поступающие от тела сигналы. Там, в коме, ему было определенно приятнее, чем сейчас.
Брюс знает по себе: умирать легко, а вот воскресать - гораздо больнее.
Он видит и одновременно сам практически чувствует, насколько мучителен для Кларка каждый полноценный вдох. Это не то что недавние еле заметные движения грудной клетки, которые и уловить-то с трудом удавалось. Повязка едва не трещит на ребрах, кровь проступает сквозь бинты, и вряд ли Кларк соображает хоть что-нибудь, потому что иначе не пытался бы встать. Черт возьми, никто на его месте не то что не пытался бы - просто не смог бы даже попробовать такое провернуть, но он двигается, дергается, стараясь приподняться, пока Брюс повторяет: «Не рыпайся, да не шевелись же ты, черт, Кларк, чтоб тебя, замри», - отчетливо понимая, что толку от этого ноль, и лихорадочно раздумывая, за что хвататься в первую очередь.
Он прекрасно помнит, чего хочется в таком состоянии. Только двух вещей: пить и сдохнуть. И если с первым поможет Альфред, практически бегом примчавшийся в медблок следом за Брюсом, то второго допустить никак нельзя. Проблема в том, что способов, которые гарантированно сработают, ни он, ни Альфред попросту не знают. Все, что они могут сделать, – пробовать, выбирая самые щадящие варианты.
- Дыши в живот. Ну же, Кларк. Так будет легче.
Брюс окликает его еще пару раз, задает вопросы, но не ждет, что Кларк поймет, что ему говорят, или тем более ответит. От него сейчас вообще не стоит ждать чего-то осознанного, и эффективнее всего, как с ребенком, как с ни черта не соображающим животным, оказываются не слова, а действия. Прижать к животу ладонь, задавая нужный ритм дыхания, приподнять голову, чтобы дать напиться, погладить по горлу – Альфред наверняка слышит, как Брюс шипит сквозь зубы щедро разбавленное нецензурной бранью: «Давай уже, глотай, вспоминай, как это делается», но не комментирует.
Даже глотание дается Кларку с трудом.
«Нашел чему удивляться», - мрачно думает Брюс, когда в какой-то момент ему кажется, что Кларк снова теряет сознание.
Но это просто пауза, чтобы вдохнуть, – спазматический кашель явно не пошел на пользу, Кларку никак не удается толком продышаться, и сопровождающие каждую попытку пошевелиться стоны настолько тихие, что Брюс едва слышит их, хотя стоит вплотную к кровати и к тому же наклонившись. Слов тем более не разобрать, ничего не объясняющее «не надо, нет» Брюс читает по губам. Относиться это может к чему угодно, но предположить, что именно «нет», не так уж трудно.
Боль наверняка адская – и Кларк ее совсем не заслуживает.
Брюс осторожно опускает его голову, неосознанно пытается уложить Кларка поудобнее, – хотя какое там удобство, в таком состоянии удобно только в отключке, под сильными анестетиками.
- В том, что он выпил, было обезболивающее?
Альфред стоит в стороне, Брюс не смотрит на него, но знает, что он тоже наблюдает за Кларком.
- Там было все, что можно, мастер Брюс.
- Нужно было дать ему максимальную дозу.
Альфред хмыкает так, как будто Брюс говорит нечто крайне глупое. Вероятно, так и есть – он не думает об этом.
- Надеюсь, вы вспомните свой совет, когда в следующий раз будете сопротивляться приему назначенных мной лекарств… Это максимальная суточная доза для человека, ее должно быть достаточно. Препарат рассчитан на парентеральное введение, так что я не могу гарантировать эффективность. Но заставить его проглотить таблетки или пытаться их растворить - тоже не лучший вариант.
Брюс все понимает – и это злит. Он не рычит, конечно же, сдерживается, но все равно выходит чересчур эмоционально:
- И что предлагаешь? Так или иначе надо обработать рану… снова, тут все в крови! Просто ждать, не зная, подействует ли, и если да, то когда, мы не можем.
Альфред кладет руку ему на плечо – что позволяет себе лишь в исключительных случаях. Брюс поневоле оборачивается, и черт бы все побрал, улыбка на лице Альфреда слишком, слишком печальная и понимающая.
- Переоденьтесь, мастер Брюс, и вымойте руки с дезинфектором. Уверен, этого времени хватит, чтобы обезболивающие начали действовать.
- А если нет?
- Вам в любом случае не придется беспокоиться о том, почувствует ли мистер Кент хоть что-то.
В ответ на его длинную непечатную тираду Альфред важно кивает:
- Целиком и полностью согласен с вами, мастер Брюс.
Брюс разворачивается и идет, как велено, переодеваться.
***
Альфред не позволяет ему остаться в пещере этой ночью. Поднимаясь наверх, Брюс понимает, что спокойствия – такого уютного, мирного, желанного спокойствия последних суток – как не бывало. Вместо него в голове небывалая ясность и холодная злость.
Кларк снова без сознания, однако на мониторе кардиографа – устойчивые пики. Сердцебиение человека, находящегося почти при смерти… но уже не покойника, непостижимым образом цепляющегося за жизнь.
До рассвета еще не один час, и на улице должно быть темно, но из-за снега, сплошным ковром покрывающего землю, деревья и дом, и наружной подсветки кажется, что утро уже наступает, выглядывает из-за горизонта первыми солнечными лучами. Брюс совершенно не хочет спать и не может придумать, чем занять себя, потому просто выходит на крыльцо и долго стоит, глядя на лениво текущую реку. Прежде она покрывалась льдом в такую погоду. Сейчас специальная установка позволяет узкой полоске воды не замерзать даже в самые лютые морозы, оставляя выезд для бэтмобиля свободным в любое время года.
Брюс давно не верит в чудеса, высшие силы, предопределение и всевозможные мистические совпадения. Он давно ничего не просит, у кого там обычно принято просить, и не ждет для себя подарков от судьбы, которой не существует. Все, что ему нужно, – шанс. Только шанс все исправить.
Для Бэтмена это лучший из возможных подарков на Рождество.
