Девушка из Берлина: Любовница Группенфюрера

9 Июня, 1942 года День снаружи был по-летнему тёплым и солнечным. Внутри Рейхканцелярии было темно и холодно, несмотря на обилие урн с горящим в них пламенем. Оглядываясь по сторонам, я думала, что они разорили половину берлинских оранжерей ради всех этих венков. Казалось, что все мы сидели в одной большой теплице, только со штандартами и свастиками на каждой стене. Другое огромное полотно с рунами СС закрывало стену над гробом Обергруппенфюрера Рейнхарда Гейдриха, на который я смотрела сквозь чёрную вуаль почти не отрываясь с тех пор, как его принесли сюда специально выбранные для этого эсесовцы. Я по правде даже жалела, что гроб стоял закрытым, и я не могла видеть его лица, не могла вблизи взглянуть на его труп, чтобы самой лично убедиться, что это действительно было правдой: Рейнхард Гейдрих был мёртв. Когда Генрих сообщил мне об этом несколько дней назад, я ничего не почувствовала. Раньше я думала, что испытаю счастье, удовлетворение, но ничего этого не было, одно только разочарование, разочарование в самой себе, потому что я так наивно полагала, что убийство человека, виновного в смерти моего брата, заставит боль уйти, но этого не произошло. Норберт был по-прежнему мёртв. Я продолжала смотреть на гроб, пока Рейхсфюрер Гиммлер произносил речь, пытаясь заставить себя хоть что-то почувствовать. Внутри была одна пустота. Я смотрела на гроб, когда фюрер Адольф Гитлер поместил посмертные награды на подушку, что держал один из эсесовцев - по-прежнему ничего. Другая смерть не возрождает мёртвых к жизни; месть оказалась бессмысленной. Я в отчаянии взглянула на Генриха. "Помоги же мне, подскажи, что теперь делать," молча молила я его одними глазами, но он только взял мою руку в свою и легонько её сжал. Он не знал, как мне помочь. Я тихо вздохнула и отвернулась. Те же эсесовцы, что принесли его, подняли гроб и вынесли его наружу, чтобы перевезти его на кладбище для последнего прощания. Мы остались в Рейхканцелярии, среди других высокопоставленных офицеров, которые не последовали за похоронной процессией. Они тихо переговаривались между собой, в основном о Гейдрихе и текущих событиях в Чехословакии. Все сходились в одном мнении: после первичного возмездия, уже нанесённого местному сопротивлению, Гестапо под личным контролем Гиммлера в скором времени и вовсе скосит всех, так или иначе связанных с "врагами Рейха." Я не хотела всего этого слушать и прошла вперёд, туда, где только недавно стоял гроб Гейдриха. "Стоило ли оно того?" Спросила я себя и не нашла ответа. - Вот его и не стало. - Знакомый голос сказал у меня за спиной. Группенфюрер Кальтенбруннер нашёл меня. - Да, - тихо отозвалась я, не оборачиваясь. - Что-то вы не радуетесь. Я помолчала какое-то время. - Всё совсем не так, как я того ожидала. - Что вы имеете в виду? - Мой брат по-прежнему мёртв. Ничего не изменилось. Я думала, что изменится, но всё осталось как было. - Да нет же, фрау Фридманн. Что-то очень даже изменилось. Его больше нет. - И что? - А то, что вам не нужно больше его ненавидеть. Вы можете наконец перестать мучать себя из-за прошлого и начать снова смотреть в будущее. Его больше нет. Всё наконец закончилось. Вы свободны. Простота его слов поразила меня своим неожиданным откровением. "Его больше нет. Всё закончилось. Мне больше не нужно жить ради своей ненависти. Я могу снова вернуться к себе прежней, счастливой и беззаботной. Я свободна." Это звучало настолько неправдоподобно в моих мыслях и одновременно так до боли просто и легко, что я едва не рассмеялась и быстро прикрыла рот рукой в шёлковой перчатке. "Я свободна. Мне больше не нужно о нём думать. Он наконец-то исчез из моей жизни, раз и навсегда. Мне больше никогда не придётся его видеть. Он больше не будет постоянным напоминанием о болезненных воспоминаниях, навсегда отпечатанных в моей памяти. Не нужно больше оплакивать двух призраков из прошлого. Они теперь тоже свободны, как и я." Я снова рассмеялась, пряча лицо в дрожащих руках, а потом и слёзы пришли, одним горячим потоком, и я едва могла делать судорожные вдохи между истерическими всхлипами. Мне так хотелось, чтобы кто-то обнял меня, но этот кто-то стоял рядом, боясь до меня дотронуться теперь, когда мне больше всего это было нужно. Я повернулась к Группенфюреру Кальтенбруннеру и сама прижалась к его плечу, и тогда только он обернул руки вокруг меня и сжал так крепко, что я заплакала ещё сильнее. - Шш, тише, не плачьте, всё хорошо. Отныне всё всегда будет хорошо. - Он нежно гладил мою спину и волосы, как будто успокаивая маленького ребёнка. - Всё в прошлом. Я хочу, чтобы эти слёзы были последними слезами, что я когда-либо увижу на вашем хорошеньком личике. Только радостные улыбки с сегодняшнего дня, договорились? Я с готовностью закивала и с благодарностью взяла платок, который он протянул мне. Я вытерла лицо, и та часть, которая коснулась моих глаз, оказалась запятнанной чёрной тушью. Я улыбнулась, заметив это; я даже рада была, что эти слёзы были чёрными, будто весь яд, что я всё это время держала внутри, наконец покинул моё тело. Кто-то подошёл осведомиться о моём крайне расстроенном состоянии, и доктор Кальтенбруннер ответил, так и не выпуская меня из рук: - Бедняжка очень близко работала с Обергруппенфюрером Гейдрихом. Какая невосполнимая утрата для нас всех! - Верно, верно, - забормотал в ответ незнакомец. Я даже не повернула к нему головы, наконец чувствуя себя в умиротворении и покое в сильных руках лидера австрийских СС. - Страшные времена для нас всех, страшные! Он оставил нас одних, и я снова вытерла лицо, заметив, что в этот раз платок остался почти чистым. Внутри всё тоже было чистым, свободным от боли, ненависти и яда, что отравляли мою душу всё это время. Я наконец освободилась от этого всего, и он сделал это возможным. Я подняла глаза к его и прошептала так, чтобы никто нас не услышал: - Спасибо вам. - Не стоит благодарности. Я только рад, что вам стало легче. Доктор Кальтенбруннер снова дотронулся до моей влажной щеки, смахивая последние крохотные слезинки, а потом он просто смотрел на меня, очень серьёзно, с рукой всё ещё обнимающей меня за плечи, и нежными пальцами на лице. Мы стояли так близко друг к другу, что если бы в зале больше никого не было, он наверняка поцеловал бы меня. Я бы позволила ему это сделать. Я вдруг устыдилась собственных мыслей и отступила назад, не понимая, как я вообще позволила себе такие фантазии, когда Генрих находился совсем рядом, всего лишь на другом конце зала. Группенфюрер Кальтенбруннер сразу же меня отпустил, будто поняв мои чувства. - Я думаю, мне пора идти, - проговорила я. - Мой муж меня ждёт. - Да, конечно. - Он кивнул и опустил глаза. Я почему-то медлила. - Что ж... Тогда до встречи, герр Группенфюрер. - До встречи, фрау Фридманн. Я протянула ему руку, и он осторожно её пожал. - Спасибо вам за платок. Боюсь, его уже не спасти. Он наконец улыбнулся. - Я думаю, что смогу позволить себе новый. Я тоже улыбнулась в ответ и начала было уже уходить, когда он окликнул меня. - Фрау Фридманн? - Да? - Я обернулась. - Я забыл вам что-то отдать. С этими словами он вынул руку из кармана и раскрыл ладонь, на которой лежали мой католический крест и моя золотая цепочка с кулоном в виде пуантов, подарок моего мужа, который он забрал у меня несколько лет назад в допросной камере Гестапо. Я поверить не могла, что он хранил оба предмета всё это время. Я сначала никак не решалась поднять руку, но затем взяла цепочку и крест и снова подняла на него глаза. - Вы сохранили их? - Ну конечно. Носил их всё время в кармане, просто всё забывал вам их отдать. Я впервые не нашлась с ответом.